Читать книгу Дагестанская сага. Книга II - Жанна Абуева - Страница 14

Как обычно, гости дома собрались за столом в самой большой комнате, называемой залом, и, привычно перескакивая с одной темы на другую, обменивались шутками, спорили, взрывались хохотом, в финале перекрывая всё это музыкой.

В другой комнате, расположившись в кресле и привычно орудуя штопальной иглой, Айша чинила детские носки, бросая время от времени взгляд на заслонку печи, за которой уютно и весело трещали дрова.

Простая, светлая комната, одновременно служившая им и кухней, и столовой, была уставлена вещами, добросовестно находившимися возле своих хозяев не один десяток лет. Громадный буфет из чёрного полированного дерева с множеством полок, ящичков и отделов, который Ансар в своё время приобрёл для их нового дома, занимал бо́льшую часть стены, рядом прочно расположился обеденный стол, за которым трапезничало вот уже третье поколение семьи Ахмедовых. В углу комнаты у окна стоял диван с высокой спинкой из дерева и кожи, над ним висел ковёр с изображением огромного, полулежащего на траве посреди зелёной лужайки дога. Перед ним, взобравшись в детстве с ногами на диван, Марьяша подолгу стояла, вглядываясь с замиранием сердца в необычайно умные и выразительные собачьи глаза.

У их дворового пса Акбара глаза также были умными и выразительными, но шерсть его свисала порой грязными клочьями, а эта собака выглядела такой ухоженной, что девочку так и тянуло дотронуться рукой до её гладкой, лоснящейся шкуры.

В противоположном углу комнаты находилась большая печь, топившаяся дровами и углем. Уже с конца октября в ней разводили огонь, готовилось великое множество гостевых угощений, не говоря уже об обыденных семейных трапезах.

В летние дни пищу готовили во дворе под навесом – когда-то на двух больших керосинках, позднее они сменились керогазом и примусом, хотя лично для Айши комнатная печь была и родней, и привычней.

Благодаря соседству с печкой одна из стен примыкавшей к столовой комнаты, где спали мальчики, всегда была тёплой, и Арсен, заявив старшему брату, что будет спать на этой стороне и больше нигде, обожал прикорнуть у этой стенки, щедро одарявшей мальчика своим теплом.

Шамиль вяло протестовал, но совсем недолго, довольствуясь большей по размеру кроватью с никелированными набалдашниками, стоявшей возле окна, выходившего на веранду, откуда хорошо просматривалась значительная часть двора.

Приезжавшая из Махачкалы Марьяша спала обычно вместе с бабушкой в её комнате. Перед сном она слушала рассказы Айши о царских временах, об отправленных в далёкую ссылку родителях, о верной Шахри, о дяде Далгате. Последнего она видела редко, но хорошо знала по рассказам старших.

– Я знаю, – говорила Айша внучке, – твой дядя далеко пойдёт и станет большим человеком! Он всегда был серьёзным и умным мальчиком, всегда любил учиться. Вот и сейчас он учится в… этой самой… как её… анспарантуре!

С трудом выговаривая непонятное слово и чувствуя в темноте, что внучка улыбается, Айша с обидой добавила:

– Смеёшься, да? Что ж, я, как вы, в русскую школу не ходила и всякие такие слова не знаю!

– Нет, дадэй, я не смеюсь! Просто мы с тобой так смешно общаемся: ты ко мне по-лакски обращаешься, а я тебе на русском отвечаю!

– А ты тоже отвечай по-лакски! Что это за манера говорить только на русском языке? В школе говори сколько хочешь, а дома нужно говорить на своём родном!

Под такие разговоры девочка постепенно погружалась в сладкий и крепкий сон. Айша продолжала разговаривать, всё больше уже с собой, и беседа её также мало-помалу переходила в сон, где она продолжала общаться с никогда не покидавшими её память близкими, она жаловалась им на внуков, не желавших говорить на языке своих дедов и прадедов.

Не зря Айша переживала. Действительно, выходило так, что по-лакски в семье говорили лишь взрослые, ну, а дети, окружённые сверстниками – представителями самых разных народностей страны, всё больше привыкали к русской речи, звучавшей практически повсюду. В яслях и детских садах, в школах и техникумах, в больницах и магазинах и на улице – повсеместно звучал русский язык, и только на городском базаре люди изъяснялись на языке кумыкском, как наиболее лёгком и всем понятном. Хотя порою и покупатели, и продавцы, сами того не замечая, переходили на русский язык, изъясняясь на нём пусть коряво, но зато с примесью гордости.

Айша, прожившая в Буйнакске не одно десятилетие и практически не покидавшая дома, по-русски говорила с трудом, но теперь получалось так, что благодаря внукам она всё успешнее им овладевала, тогда как сами дети на родном языке не говорили, и, как бы ни волновала женщину данная проблема, изменить что-либо она была не в силах.

* * *

Таира Измайловна, невысокого роста, с чёрными, слегка раскосыми глазами, гладко зачёсанными, начинающими седеть волосами и мягкой улыбкой, освещающей её белое широкоскулое лицо, жила через три дома от Айши, работала врачом городской больницы и происходила из крымских татар. Будучи насильственно выселенной из родных мест, семья её вместе с другими такими же насильственно выселенными оказалась волею судьбы в далёком, доселе неведомом им Буйнакске, где и обосновалась, как оказалось, всерьёз и надолго, хотя в глубине души Таира Измайловна и лелеяла надежду, что когда-нибудь им всё же удастся вернуться на свою обожаемую историческую родину.

Она похоронила здесь мужа, также до последнего надеявшегося увидеть родные места, но так и оставшегося лежать в буйнакской земле. Его могила, неизменно ухоженная заботливыми руками Таиры Измайловны, по весне благоухала самыми разнообразными посаженными на ней цветами.

И сад в небольшом домике Таиры Измайловны поражал своими роскошными плодами, и сама она, приветливая и степенная, придя порою навестить Айшу, несла с собою душевное тепло и сердечность, которые неизменно находили отклик в столь же щедрой душе последней и вызывали в ней щемящие ассоциации с родителями, тоже некогда насильственно изгнанными с родных мест.

«Странное дело, – думала Айша, – одних людей выселяют с Кавказа в Сибирь, других из Крыма на Кавказ, третьими заселяют Крым, а для чего всё это нужно, непонятно! Уж оставили бы людей жить там, где они хотят и как хотят!»

Мысли эти ею не озвучивались, и, встречая с радушием Таиру Измайловну, Айша обходила молчанием разговоры на столь деликатную тему, чтобы лишний раз не травмировать душу, как чужую, так и свою.

Она искренне радовалась каждому визиту соседки и с удовольствием потчевала её ароматным чаем с домашним вареньем.

– До чего же вкусно ваше варенье! – говорила Таира Измайловна. – Я и сама всегда варю, и ягоды у меня свои, а всё равно ваше лучше!

– Да нет, – смущалась Айша. – Самое обычное, как у всех!

– Ну, не скажите! У вас оно особое! Наверное, есть всё-таки какой-то маленький секрет, да?

– Ну… разве что один… Когда варю, то вместе с ягодами и сахаром кладу чуточку души! Да вы это и сами знаете не хуже меня!

Таира Измайловна смеялась заразительным грудным смехом и, прощаясь, говорила:

– Ну хотя бы разочек сами ко мне зашли! Посмотрели бы, как я живу, попробовали бы и моё варенье!

– Зайду, милая, как-нибудь обязательно зайду! – говорила Айша, провожая её до калитки, дальше которой она теперь почти не выходила.