Читать книгу Солдатский медальон - Жесуй Бесдеполь - Страница 4

– Не отступать! – звучит вдали голос лейтенанта.

Прорываясь через грохот стрельбы, голос офицера кажется таким далеким, приглушенным и тихим, что кажется, лейтенант кричит где-то на окраине окопов. А в следующий миг он неожиданно вываливается из-за угла, опирается локтем на земляную стену, не боясь испачкать форму, крепко сжимает плечо и кричит уже громко, будто в самое ухо.

– Держать позиции! – приказывает лейтенант торопливо. – Не отступать!

Тут же он проходит дальше, снова кричит, исчезает где-то за углами вьющейся окопной ямы, а его голос снова притихает, всего через миг вдруг отдалившись на целые сотни метров.

Кругом все грохочет, звенит в голове, раздается взрыв, и можно почувствовать, как дрожь от него передается телу слабым, но ощутимым, ужасающим импульсом. Даже думать не хочется, что может случиться, если взрыв раздастся совсем рядом. Зачем-то вспоминается тот несчастный, разорванный до груди, и чтобы хоть на миг прогнать это воспоминание, Иннокентий высовывается из окопа и делает несколько выстрелов.

Наверняка, ни одна пуля не достигает цели. Тут же юноша скрывается вновь за укрытием, пытается отдышаться, но звон в голове только усиливается и не дает покоя.

– Неизвестный! – снова звучит голос лейтенанта.

Иннокентий поднимается, чтобы не представать перед офицером в таком виде, спрятавшись в окопе чуть ли ни в самом низу. В этот же миг выходит лейтенант, встречает Иннокентия напряженным взглядом, а за ним появляется сержант с еще одним бойцом.

Юноша переводит взгляд на них, когда вдруг что-то толкает в голову. Подталкивает резко, мощно, но как-то непривычно. Иннокентий даже не понимает, что случилось, замечает, что лейтенант и рядовой пригнулись, а сержант зачем-то бросился к нему. Затем юноша сваливается вниз оттого, что сержант, взяв за грудки, мощным рывком бросает на землю.

Лейтенант сразу подскакивает к Иннокентию, хватает за голову и наклоняет к себе. Юноша растерянно таращится на свои грязные сапоги, чувствует легкую боль, но до сих пор не может понять, что случилось.

– Цел?! – кричит лейтенант, и сам же себе отвечает: – Цел! Мимо прошла! Только вмятину оставила!

Лейтенант тут же отпускает голову юноши, остается сидеть рядом на корточках, поворачивается к рядовому и сержанту, а Иннокентий медленно тянет руку к каске.

На ровной, гладкой еще минуту назад поверхности, юноша нащупывает большую вмятину, длинную, быстро остывающую царапину, опускает руку, поднимает голову и замирает от испуга, только глядя на остальных, но не имея сил даже на то, чтобы пошевелиться.

Сидя в окопе, лейтенант с рядовым оба не без удивления глядят на сержанта, который спокойно оглядывает поле боя. Затем, внимательно осмотревшись, сержант опускается на корточки рядом с остальными, но двигается так спокойно и непринужденно, словно грохот орудий его ничуть не заботит.

На миг, лейтенант даже забывается, но, пока рядовой с уважением покачивает головой, продолжая глядеть на бесстрашного сержанта, офицер возвращается к разговору.

– Пусть бойца возьмет! – объясняет лейтенант, кивнув головой в сторону Иннокентия.

Сержант и рядовой тут же оборачиваются к юноше, даже не пытаясь скрывать недоумение.

– Нет, – резко поворачивается сержант обратно. – Неопытный он. Подведет.

– В учебке он лучшим стрелком был, – настаивает лейтенант.

– А я в учебке воротничок перешивал раз по сто, – отвечает сержант. – Может, мне теперь швеей пойти?

– Нашел время! – ругается офицер, поворачивается к бойцу и продолжает: – Возьмешь Неизвестного с собой, по ходу объяснишь, что делать.

Рядовой с недовольством хмурится, но сейчас это меньше всего беспокоит Иннокентия. В голову набиваются разъяренной толпой мысли, тут же создавая в уме давку, как только юноша понимает, что куда-то должен идти и что-то делать.

Сержант недовольно кривится, но спорить, отнимая время, не собирается.

– Ладно, – отвечает он. – Но если подведет, то вспомни, что я тебе говорил, лейтенант.

Офицер тут же начинает поворачивать голову то к Иннокентию, то ко второму рядовому, отдавая последние распоряжения перед атакой.

– Надо пострелять их как можно больше, – объясняет лейтенант. – Патронов не жалеть. Только дождитесь, как начнем, а тогда….

Раздается взрыв и, кроме сержанта, все пригибаются, а он спокойно достает скрученную сигарету и прикуривает, не обращая внимания на взрыв.

– Короче, – подытоживает лейтенант, – ждите наступления. Вперед!

Взяв Иннокентия за плечо, лейтенант заставляет его повернуться, а следом уже незнакомый солдат начинает подталкивать в спину прикладом, не давая промедлить ни мгновения.

Вместе с рядовым, которого Иннокентий не успел еще узнать, юноша пробегает через весь окоп, дойдя до самой его окраины. Здесь незнакомый солдат его останавливает, занимает позицию и молча начинает готовиться к стрельбе, пытаясь не высовывать голову раньше времени.

Иннокентий сразу же не выдерживает.

– А… зачем нас сюда? – спрашивает он робко.

Незнакомый солдат молчит, но едва Иннокентий задает вопрос, как тут же теряет робость, желая лишь скорее разузнать, что ждет его впереди, когда начнется атака.

– Что нам делать?! – перекрикивает Иннокентий звуки стрельбы. – Нам атаковать?! Нам… что мы…?!

– Да замолчи уже, – отвечает солдат недовольно. – Медсестры и то храбрее….

С хмурым видом, он продолжает готовиться, но и сам понимает, что должен объяснить задачу, и хотя Иннокентий перестает спрашивать, боец и сам понимает, что сделать это необходимо.

– Когда атака пойдет, – объясняет боец, поворочав от недовольства губами, – стреляй по немчуре, вот и все.

Он замолкает на миг, а потом добавляет, не оборачиваясь:

– Ничего сложного, даже ты справишься.

Иннокентий замолкает, но ненадолго. Он тоже начинает готовиться, несколько раз перепроверяет оружие, но своими действиями лишь нервирует соседа. И когда солдат от недовольства уже начинает цыкать, Иннокентий прекращает снова и снова все перепроверять.

И все же, молчания юноша не выдерживает, сейчас беспокоясь от этого не меньше, чем от звуков стрельбы и взрывов.

– А что случилось? – интересуется он аккуратно, стараясь не рассердить незнакомого бойца. – Почему нам здесь надо сидеть, а не… ну, не с остальными?

Солдат поначалу не отвечает, но затем все же тоже не сдерживается.

– Надо, – говорит он, – значит надо.

Больше Иннокентий не пристает, старается как-то подавить волнение, но спустя всего полминуты уже и его сосед не может выдержать молчания и сам же завязывает разговор.

– Чего-чего? – бурчит он. – Того, что лейтенант наш идиот. Я знаю, что сержант ему сразу говорил, что затея дурная так идти. А он? Чего он? Приказ! Да и в задницу ему этот приказ.

Еще ненадолго солдат замолкает, но и Иннокентий уже не пытается его разговорить, спокойно ждет и вскоре получает за терпение новые ответы.

– Фрицы-то придавили! – вдруг резко оборачивается боец. – Ты сам что ли не видел? Или окоп со страха слишком глубокий выкопал?

Иннокентий опускает глаза и хмурится, а сослуживец замечает свежую вмятину на шлеме юноши и сразу теряет пыл.

– Кто виноват, что они так бросились? – продолжает солдат, отвернувшись и аккуратно выглянув из-за укрытия, но тут же спрятав голову обратно. – Мы в атаку пошли, так они и ответили. А дальше нельзя было идти. И что теперь? Теперь задавят к черту. А все кто виноват, а? Вот говорил сержант….

Иннокентий снова терпит молчание. Время тянется так долго, что кажется, будто уже час прошел. Выстрелы еще гремят, атака никак не начинается, а значит, что еще и пяти минут, наверное, не прошло, и от такого разногласия в чувствах и мыслях тревога все быстрее заполняет ум.

Впрочем и другой солдат, ожидая действий, как и Иннокентий, быстро устает от тишины и бездействия, но даже раньше этого не выдерживает.

– Главное, сделай, как надо, вот и все, – объясняет солдат. – Как наши пойдут на фрицев, стреляй этих гадов, как умеешь. Чем больше положишь, тем лучше. Нам только прикрыть и надо. Фрицы по нашим будут стрелять, так что сюда вряд ли кто вообще повернется, когда наши с командиром пойдут.

Еще несколько мгновений тишины, а затем разговор начинается уже легче, и уже от этого Иннокентию становится лучше, а страх и волнение, пусть и немного, но утихают.

– Если пулеметчика снимешь, – продолжает говорить незнакомый солдат, – то вообще отлично. Хотя, солдат важнее пострелять. Отсюда нам легче будет…. Погодь!

Солдат пригибается, и Иннокентий так быстро втягивает в плечи голову, что можно подумать, он делает это инстинктивно.

– Кажись, собираются.

Солдат оборачивается и взглядывает на Иннокентия. Он старше всего лет на пять, но отчего-то кажется гораздо взрослее, хотя, юноша сам не может сказать, почему. Может, об этом говорят какие-то особые черты, которые видит ум, но не различает глаз, а может, все это из-за того, что солдат, в отличие от Иннокентия, не боится так сильно и выглядит так, словно готов вынести любые тяготы грядущего боя.

Да и, немного поболтав с Иннокентием, еще раз взглянув на вмятину на его каске, солдат немного расслабляется и перестает так хмуриться.

– Ну что? – зовет он. – Ссышся, молодой?

Юноша вытягивает шею, но ответить не успевает.

– Да ладно, – снова отворачивается боец. – Всем страшно. Да только если ничего не делать, то фрицы тебя живо на шашлык пустят. Слыхал, они даже человечиной не брезгуют.

Иннокентий снова вжимает голову в плечи.

– Да ладно? – говорит он, но когда боец оборачивается и нахмуривается, тон юноши вновь становится робким. – Не может же такого быть?

Боец глядит миг и отворачивается, снова выглядывая из укрытия и тут же пряча голову.

– Это ты фрицев не знаешь, – отвечает солдат. – От них чего угодно жди, только ничего хорошего.

Еще миг спустя, когда Иннокентий задумывается, солдат вдруг поворачивается к нему, плечом упершись в земляную стену.

– Тебя как звать-то?

– Инноке… Кеша. Можно просто Кеша.

– Добро, – кивает солдат и слабо улыбается. – А я Ваня. Просто Ваня.

Он протягивает руку, и Иннокентий почти сразу отвечает рукопожатием, а затем Иван снова напрягается.

– Слышь? – хмурится он, осторожно укладывая пистолет-пулемет на землю, доставая запасной магазин из подсумка и готовясь стрелять. – Идут, кажись.

– Ура! – Раздается одиночный крик.

Затем его поддерживает кто-то совсем далеко, так что еле можно услышать, но после добавляется еще голос, и еще, и еще, и быстро становится шумно.

Иннокентий взглядывает на дрожащие руки, пытаясь их унять. Миг настал, а вместе с ним мысли опять перемешались в бардак, но Иннокентий сжимает крепче винтовку, не собираясь в этот раз отдавать страху контроль над своим телом.

– Готов? – еще раз оборачивается Иван, и юноша, насупившись, крепко сжимает винтовку и резко, уверенно кивает.

Иван кивает в ответ и нахмуривается.

– Тогда вперед, – говорит он. – Покажем этим сволочам, что такое Красная армия!

Иннокентий начинает подниматься, а Иван уже залезает на укрытие, высовывает пистолет-пулемет, поднимает голову, но еще раньше, чем успевает начать стрелять, вдруг сползает на землю с простреленным лицом.

Иннокентий чувствует, как слабеют ноги, пропадает дыхание и перестает биться сердце. Он пытается устоять, но опадает вниз, как завядший цветок, глядит в лицо мертвого солдата, с которым только что говорил, и не может подняться.

«Снайпер! – быстро отыскивает ум нужные ответы. – Не могли его так пристрелить. Это должен быть снайпер. Точно! Он раньше заметил, когда Ваня только голову высунул…. Ваня…. Просто Ваня… просто солдат… и все».

Миг просветления обрывается лопнувшей струной, и мелодия ума скатывается в гремучий аккорд поплывших диссонансом звуков. И через каждую мысль, через каждые полслова в голове появляется этот недостижимый, ужасающий монстр – снайпер, не давая покоя и доставая прямо сюда, в окоп, пугающим образом въедаясь в голову.

Проходит несколько мгновений и Иннокентий очухивается. Надо стрелять. Нужно подняться, высунуть голову… но в тот же миг, едва это приходит на ум, юноша шире открывает глаза и так и остается сидеть на земле с испуганным выражением, скованный ужасом и страхом безвестной, внезапной и скорой гибели.

Время то ли застывает, а то ли уносится прочь железной птицей, неуловимой пулей. Все еще гремит хор винтовок и пулеметов, звучат разрывы, как вдруг, прямо в окоп съезжает по земле кто-то и ловко приземляется на ноги прямо перед Иннокентием, чуть не отдавив стопу.

Юноша не успевает даже шевельнуться. В первые мгновения он и вовсе различает только силуэты, будто глядит сквозь туман, но затем пелена начинает рассеиваться с глаз, Иннокентий узнает красноармейскую форму, только двинуться все равно не может, едва не потеряв от испуга сознание.

Улыбчивый мужичок, уже знакомый Иннокентию, взглядывает на убитого солдата, затем, с таким же сожалением глядит на юношу, осторожно касается плеча, но как только замечает движение во взгляде, тут же сердито нахмуривается.

– Живой! – восклицает он сердито. – Тьфу! Ты чего расселся?!

Мужичок смело начинает карабкаться на окоп, занимая удобное место для стрельбы, и юноша тут же подает корпус вперед, собираясь предупредить о снайпере, но даже этого сделать не может. Слова встают в горле костью, мешая даже проглотить слюну, рот открывается, но ни одного звука так и не появляется. А, может, все это лишь от грохота войны. Думается, что стрельба так звенит в ушах, что ничего нельзя расслышать. Впрочем, дядя Коля уже начинает палить, сердито матерясь и выпуская угрозы так же быстро, как пули.

И становится вдруг спокойно. Тревожно, но спокойно. Бой идет, но здесь пули не достанут. В немцев стреляет дядя Коля, снайпер его не убивает, а, может, и нет уже никакого снайпера. Громовое «Ура!» стихло, а значит, солдаты уже добрались до врага и скоро все, так или иначе, закончится.

Так и происходит. Вскоре дядя Коля перестает стрелять, затем пропадают звуки стрельбы вдали, и становится тихо. Иннокентий напрягается, замирает и даже перестает дышать, чтобы лучше слышать и понять, выиграна битва, или все-таки нет. А затем вновь раздается бурный, громкий, но на этот раз уже радостный красноармейский клич, и юноша с выдохом облокачивается на прохладную земляную стену окопа.

Иннокентий так и сидит. Дядя Коля к нему не оборачивается, упирает голову в землю и так и стоит в окопе, держась за оружие. Тишина пропадает лишь тогда, когда вдруг раздается пару шагов, а следом тут же появляется голос лейтенанта, и юноша сразу поднимает глаза.

– Рядовой…, – начинает лейтенант, но вдруг замолкает.

С растерянностью он смотрит на убитого бойца, лежащего в окопе с простреленным лицом, на дядю Колю, поднявшего усталый взгляд, на Иннокентия, а потом сменяет тон.

– Кто стрелял? – хмурится лейтенант.

Дядя Коля оборачивается и миг смотрит недовольным, хмурым взглядом на юношу, а затем вздыхает, слегка подняв голову.

– Я стрелял.

Лейтенант тоже вздыхает, и тут появляется сержант. Он выступает из-за окопа, становится на краю, взглядывает на убитого солдата, на дядю Колю, лишь миг, с презрением, смотрит на юношу и переводит взгляд на офицера.

– А я говорил, – сообщает он лейтенанту, – что этот подведет.

Офицер поворачивается всем корпусом к сержанту и недовольство скрывать даже не пытается.

– Прояви уважение, сержант. Ты говоришь с офицером красной армии!

– С офицером, – вставляет сержант невозмутимо, – который чуть не угробил целую роту.

Лейтенант даже теряется на миг и совершенно неожиданно от наступления переходит в оборону. Хотя он и говорит по-прежнему уверенно и смело, но теперь оправдывается вместо того, чтобы пригрозить сержанту наказанием.

– Мы отбили участок! – заявляет он. – Мы очистили дорогу, а значит, теперь войска могут двинуться вперед. И никак иначе это сделать было нельзя!

– Да? Верно, – с тем же спокойствием, неторопливо оглядываясь, замечает сержант. – И как же ты додумался провести такую рисковую атаку, а? Товарищ лейтенант?

– Может, это и твоя заслуга, – выставляет лейтенант палец. – Только, если бы я не приказал ввязаться в бой, то….

– То те несколько десятков человек, которые сегодня погибли, были бы живы, – невозмутимо перебивает сержант.

Лейтенант медлит. Проходит мгновение и кажется, будто ему нечего ответить. А затем офицер разворачивается, но дает понять, что аргументы сержанта его не убедили.

– Это было верное решение, – отвечает лейтенант на ходу, направляясь к своей палатке. – Мы отбили участок – это главное. Не наступая, мы не победим….

Он говорит еще что-то, но Иннокентий уже не слышит, будто звук подобно вражеским пулям не может пробиться через стенку окопа. К тому же, мешает звук другого голоса: едва уходит офицер, как на пригорке у края окопа встает Семен. Довольный победой, он заглядывает в окоп, видит мертвого бойца, теряет улыбку, вздыхает и снимает каску.

За ним стоят еще несколько человек, восемь или девять. А Семен взглядывает на юношу, затем на мужичка, отирает от пыли усы и заговаривает.

– Дядь Коль, а ты еще чего тут забыл?

Мужичок оборачивается с печальным видом и кивает в сторону Иннокентия, снова поворачивается к Семену и отвечает.

– Струхнул, видать.

Больше здоровяк ничего не спрашивает. Он смотрит на Иннокентия злым, презрительным взглядом, а затем резко, быстро и размашисто бросает головой, выплескивая злобу.

– Тьфу! – бросает Семен, тут же разворачивается и уходит.

Иннокентий даже вздрагивает. А на пригорок, ровно туда же, где стоял здоровяк, встает другой солдат. Юноша даже имени его не знает, но когда тот молча смотрит со злобой и отвращением прямо в глаза, становится так тяжко, что Иннокентий замирает.

Даже руки юноши перестают дрожать. Солдат глядит на него сердито, но ничего не говорит. А только он уходит, как на пригорок становится другой, стоявший позади, тоже смотрит и молчит, тоже глядит с презрением и злобой, даже с ненавистью и отвращением, после чего разворачивается и уходит прочь, а его место занимает следующий.

Всего три взгляда, и вот четвертый. Только Иннокентию уже становится так тошно, что в мыслях он впервые начинает зачем-то просить, чтобы это скорее закончилось. Пережить эти молчаливые взгляды красноармейцев, вернувшихся только что из тяжелого боя, оказывается так сложно, что Иннокентий вдруг жалеет, что не словил пулю вместо сослуживца.

А они все идут и идут. Кажется, пятеро, или уже шестеро. Сердце отчего-то начинает болеть, по-настоящему, колоть, будто эти взгляды пронзают его острыми штыками, которых не видно глазу. И даже когда все они уходят, стоит опустить веки, как эти взгляды тут же всплывают перед глазами, такие живые, будто никогда не перестанут теперь смотреть из темноты.