Читать книгу Прокати меня на сфинксе - Julianne Petras - Страница 3

Она прошла в каминный зал холла и расположилась там в одном из уютных кресел, в изобилии расставленных повсюду. Тотчас, неизвестно откуда, перед ней материализовался официант в безупречной униформе.

– Est que Madame désire quelque choses – любезно осведомился он, слегка наклонив голову.

– Un peu du champagne, vous est gentille, – максимально томно и аристократично ответила она.

Не прошло и нескольких минут, как перед её креслом возник небольшой старинный сервировочный столик из дерева вишни, украшенный инкрустацией, тонкой ручной работы. В вазе из дорогого порцеляна красовалась нежная розовая роза, рядом, на подставке, серебряное ведерко со льдом, накрытое салфеткой.

Она томно отпила из высокого тонкого хрустального бокала и прикрыла глаза, чтобы лучше ощутить вкус дегустируемого напитка.

– C’est bon,» – наконец вынесла она свой вердикт, открывая глаза.

На другом конце зала горящие глаза одинокого месье внимательно наблюдали за ней.

Елена же не обращала внимания ни на кого, любуясь окружающей ее обстановкой, Обстановка же была тем, что называется ненавязчивой роскошью: мягкие кресла и диванчики с обивкой из плотного шёлка приятных неброских расцветок с резными ножками из тёмного дерева, низкие столики из того же дерева, огромный, пылающий жаром камин тёмно-бордового каррерского мрамора, отделённый от зала золотистой витеватой старинной решёткой. На камине стояли, строго симметрично, две великолепные вазы тонкого китайского фарфора, расписанные вручную тонким рисунком непревзойдённого мастера. В глубине зала огромный антикварный рояль таинственно подсвечивался массивными бронзовыми канделябрами.

Шампанское слегка пьянило ее, голова кружилась, она все пристальнее смотрела на огонь, живущий в камине. Темные тени рождались внутри яркого пламени, с потрескиванием поднимались они все выше вверх, пока, с радостным облегчением, не покидали свой плен, чтобы, вспыхнув на прощание, яркой кометой, раствориться в темноте ночи.

Внезапно она вспомнила, что была когда-то зороастрийкой, служительницей огня. Именно ему посвещала она свое песенные молитвы.

Елена прикрыла глаза, и вдруг ясно увидела темный храм, слабо освещенный чем-то фосфорицирующим, свет этот был завораживающим он шёл откуда-то сверху и сбоку, скрывая своды храма, под которыми, облаком, клубился дым благовоний. В центре храма стоял Великий Жертвенник – Хранитель Агни, Священного огня, символа жизни, источника познания.

Множество людей, чьи лица были светлы и одухотворены, стояли, вскинув вытянутые руки вверх, на почтительном расстоянии от Великого Огня. Аромат курений вводил в экстаз, и вот уже и тело становилось неземнам, невесомым, одухотворённым. Огонь словно жил одному ему известной жизнью, то разрастаясь пылающим цветком, то сжимаясь ярким змеем. Стройный хор голосов ритмично выводил молитвенную мелодию.

«О, Великий Агни», – величественно заунывно пропел жрец на языке, который Елена, к удивлению своему, почему-то понимала,

– «Открой нам свои тайны, направь нашу судьбу, освети будущее…» – с этими словами жрец бросил в огонь щепотку какого-то порошка, разлетевшегося яркими разноцветными искрами. Густой дурманящий дым медленно заполнил зал тяжёлой пеленой. Огонь Жертвенника извивался в чарующем танце. По сводам храма поползли спиралевидные судороги.

«Слава тебе, о Великий Агни», – высоко и чисто пропел жрец, прежде чем впасть в подобие транса. Люди вокруг тоже были опьянены происходящим. Они ритмично раскачивались, заворожено глядя на огонь, протяжные звуки их песни-молитвы гасли где-то за высокими сводами. Голоса их были чисты, песнь, до неземного, прекрасной. Елена точно знала, что уже слышала эту песню, но никак не могла вспомнить, где и когда. Ритм нарастал – жрец выполнял сложные, но гармоничные телодвижения, за ним повторяли их все находившиеся в храме, всё более и более распаляясь и погружаясь в странное состояние единения с тайным. Ленка словно кожей своей ощутила все те потоки священных энергий, которые порождаясь каждым, сливались в общий, единый поток, крепли, менялись, душили и возвышали.

Вдруг Властелин огня резко выпрямился, подняв над головой руку. Пение мгновенно оборвалось. Все застыли, глядя на жреца. боясь пропустить хоть слово из вердикта.

«Мы уходим с этой планеты», – проговорил он с пафосом, – «Мы не будем больше среди дикарей ее. Небо, могучий Агни зовет свой народ!»

Она хотела, почему-то, протестовать, не веря в правильность его интерпретации, и чувствуя собственную власть и силу даже над жрецом, но не успела: видение исчезло.

Ещё какое-то время она сидела неподвижно, словно не могла избавиться от увиденного.

Наконец Елена с трудом подняла глаза и встретила взглядом несмелую улыбку ещё молодого мужчины.

– Vous permettez? – очень вежливо спросил он, жестом указывая на свободное кресло напротив Элен.

Она равнодушно и холодно кивнула.

– Je ne voudrais pas vous déranger.

Сравнительно молодой человек плел всю ту вежливую чушь, которую обычно говорят люди, сконфуженные тем, что набрались наглости войти в чужое жизненное пространство без приглашения и повода. Элен почти не слушала его, зато внимательно разглядывала. Он был явно не из нищего и даже не из малоимущего сословия. Его костюм был безупречен, явно сшит известным кутюрье из отличной тонкой шерсти, галстук и рубашка безукоризненно подобраны к костюму, и все это ему чрезвычайно шло. Он был хорошо подстрижен, гладко выбрит и ухожен. Лицо его было открытое и живое, глаза большие, влажные и умные. Внешне его привлекательность была явно выше средней.

«Хорош», – думала Лена, – «жаль, не в моем вкусе».

Он был, увы, как и большинство жителей этих мест, брюнетом, да и глаза его были скорее карие, а может темно-зеленые выглядели так в искусственном освещении, не суть, главное то, что он не был голубоглазым блондином, а наша героиня по необъяснимым даже ей самой причинам (кто сможет раскрыть тайны генетики) почему-то любила только этот типаж.

Елена все-таки заставила себя прислушаться. Её собеседник, представившийся Алэном Бовном, был адвокатом, жил в Лозанне, где была его юридическая контора, а в Монтре проводил только week-end, отель» Монтре-палас» был его любимым местом отдыха с давних пор из-за тишины, уюта и великолепного обслуживания.

Лена, при этих словах, почувствовала к нему настоящую классовую ненависть, так как у нее самой в те самые давние поры таких любимых мест не было. В нем, как и в его фамилии, чувствовалось нечто бовиновое, или, по-просту, бычье, некая что ли настойчивость, упорство, присутствие желаний. При этой мысли Элен почувствовала, что теплая волна прокатилась по ее телу, тоскливо и сладко сжавшись где-то внизу живота.

Madame von Schtolz, изголодавшаяся по этому ощущению, зажмурила глаза, пытаясь не выдать происходящего внутри продолжавшему вести светскую беседу, адвокату.

Ее бывший муж, быстро дошедший в «конце» до «упадка», был слабым утешением для ее женского нутра, а найти ему замену было делом нелегким: известная фамилия фон Штольц защищала ее почище пояса верности. Сначала Елена пыталась бороться с этим «машинально», заведя себе, механического «дружочка», новомодного для неё и рекомендованного местными медиками в случаях длительного воздержания, но вскоре поняла, что ей нечем заменить руки, губы, телесное тепло – ласки, нежность настоящего любящего мужчины, истиного самца, к которому так тяготела ее вконец изголодавшаяся плоть.

Она что-то, не задумываясь, отвечала Алэну, понимая, что зря надеется на большее, что он скоро узнает, кто она, и почтительно исчезнет, наговорив кучу привычных любезностей, оставив ее со сжатым от негодования животом, переполненным застоявшейся кровью. Эта мысль была невыносима, но, увы, единственно правильна. Елена уже подготовилась к этой муке и этому разочарованию. Она уже решила, что отвлечется на какие-нибудь размышления, вспомнит что-нибудь, наконец. К сожалению, это состояние не позволяло ее астралу покинуть кипящее тело, она была вынуждена пережить, переждать это кипение, чтобы, успокоившись и одевшись в холод, снова парить в неизвестных и прекрасных мирах, забывая о том, что у неё есть тело.

Неожиданно для нее молодой человек пригласил ее отужинать. Удивлению ее не было предела. В уме ее призрачной надеждой вспыхнула, доставшаяся ей из прошлого мужская поговорка о том, что «кто бабу кормит, тот ее и «танцует». С какой радостью и наслаждением она сейчас бы «пустилась в пляс».

Видимо, слишком уж поспешно дала она согласие, что и промелькнуло на лице Алэна радостным удивлением. Конечно, она ему понравилась, но он совершенно не надеялся на что-то большее, чем приятный светский разговор: в Швейцарии обычно не спешили, страсти вспыхивали редко, да и вспышки эти обычно подавлялись полученным воспитанием, особенно в высоких кругах. В лучшем случае можно было надеяться скорее на начало каких-то отношений, хотя обычным итогом подобных всреч был только вечер в приятной комании и пожелание спокойной ночи прежде, чем любезно расстаться, или перед объяснением, что место в сердце уже, увы, не пустует, а поэтому прощай, третий лишний. Или же долгим рассказом о том, что возможно всё бы и получилось, если бы не, а дальше называется одна из многих причин, символизирующих, по сути, вежливый отказ. Поэтому-то мужчины и не рассчитывали ни не что, искренне приглашая лишь познакомиться поближе за ужином, да и то без особой надежды на то, что приглашение не будет отвергнуто. Именно по этому так и удивился её согласию наш адвокат. Как же удивился бы он, прочтя Ленкины мысли и узнав о тайных порывах её страстной натуры. Но этого он узнать, к его же сожалению, просто никак не мог. Кроме того, наша героиня права была в своих опасениях, узнай Алэн Бован в эту минуту как её зовут, вряд ли бы стал он её приглашать: его репутация могла проиграть из-за связи с женой, хоть уже и бывшей, такого видного и знатного господина, тем более, что их развод вызвал различные кривотолки в свете, и был даже не обделён, в своё время, вниманием скандальных страниц бульварной прессы. Что-что, а репутацию-то свою адвокат берёг почище, чем когда-то берегли девичью честь. Но, на радость всем участникам данной мизансцены, он не посмел спросить фамилию дамы.

Великолепно сервированный стол ресторана был строг и гармоничен. На изысканно-белую скатерти плотного хлопка с ткаными узорами цветов и листьев накрыли лиможский фарфор, белый же, с ободками, имитирующими полудрагоценные камни, приборы были из чистого серебра, а бокалы, грациозно стоящие на длинных ножках – из тончайшего хрусталя. Подававшие носили классическую униформу: чёрные костюмы, белые рубашки, галстуки-бабочки, длинные фартуки. были тщательно вышколены, быстры и предупредительны. Блюда приготовлены были таким мастером, что вкус их был несравненным.

Наша разумная героиня старалась есть что-нибудь легкое, поэтому она заказала asperges на закуску, а потом filet de sole aux petits légumes. Запивала это она Pouilly fumé. Тонкое французское белое вино только подчеркивало и дополняло наслаждение от еды, ей стало лучше, мысли о несчастной судьбе одинокой, никем не любимой, женщины куда-то уплыли, на смену им пришли другие, почему-то из прошлого, калейдоскопом меняющиеся в ее голове:

Вот школьницу Лену, принимают в пионеры, а она все недоумевает, почему же Ленин ее дедушка, потому что она и есть Лена, или же какие еще тайные причины имеются. Вот товарища Иванову исключают из комсомола за очередную прогулку по Интуристу, там в тот день была облава, вязали всех подряд. Вот Лена-невеста учит сопротивляющегося фон Штольца писать русские слова русскими же буквами, но не шутки ради, а по велению работников ЗАГСа, к другим языкам и алфавитам не приученным. А вот и сама свадьба, точнее, обряд торжественного бракосочетания. Очень трогает наглухо заученное обращение обрядовой старосты, которая сначала предупреждает о том, что «советская семья – это ячейка социалистического общества», а потом, с дуру, сама не слыша текст, желает фон Штольцу с супругой отдать все силы построению светлого коммунистического будущего. Фон Штольц шуток не ценит и начинает решительно отказываться от великолепных возможностей на этом поприще, едва не сорвав церемонию. Холодный, сверлящий взгляд работницы ОВИРа, никак не желающей смириться с завистливой мыслью о том, что импортный миллионер женился на какой-то там недо… Ее же жалкие попытки отправить Ленку в Швецию. Вежливые намеки о существовании все в той же Европе двух стран с похожими названиями, но различным местоположением и государственным строем. Географическое озарение работницы ОВИРа. И, наконец, как итог всех мучений, Государственная Граница Союза Советских Социалистических Республик. Длинная полоса свежевспаханного поля, освещенная сильными, ищущими лучами фосфорно-зеленых прожекторов, колючий мирораздел, комсомолец на вышке.

Ленке стало смешно от собственных мыслей, что не укрылось и от адвоката, который с надеждой поинтересовался, а не он ли так развлек даму. Дама неожиданно призналась ему в своем запроволочном происхождении, и тут же почувствовала к себе экзотический интерес. Куча вопросов, ответы на которые она так старалась забыть, мучительно падали на нее, как холодные капли из незакрытого крана. Комната пыток, каземат номер восемь лабиринта, именуемого собственным мозгом, вот она, Ленкина болевая точка, вот она ее слабинка.

Стараясь не сильно возбуждаться, и неприлично ругая себя за свои откровения, она прилагала все усилия, чтобы как можно скорее и лаконичнее ответить на вопросы, тщетно пытаясь сменить тему. Но, видимо, садизма месье в себе не таил, поэтому вскоре оставил в покое Ленкино прошлое, и перешел к настоящему.

В настоящем его почему-то тянуло на пляски (опять все та же проклятая пословица, только здесь ее почему-то понимают буквально), он приглашал charmante Hйlиna в эксклюзивный клуб на танцы. Сославшись на легкое опьянение (это от двух бокалов-то вина), а также усталость (с чего бы это, ведь не делала ничего ровным счетом), она предложила заменить прогулку в клуб прогулкой в гостиничный бар. Ее утешало уже то, что не следовало отпархивать так далеко от гнездышка (никогда не знаешь до конца своих способностей добраться до номера откуда-нибудь ещё после того, как что-либо пьянящее, как бы это помягче выразить, продегустируешь, что-ли). С истино джентльменской уступчивостью, он вынужден был пойти на поводу её желаний.

В баре они пили коктейль из виски Jack Daniels с кока-колой. Он считал, правда, что это не слишком дамский напиток, а она жалела, что находится в такой приличной стране, в таком приличном месте, что нельзя хряпнуть этот напиток залпом, а было бы очень кстати для её взволнованных нервов. Но, естественно, внешне она продолжала вести себя как леди, неспеша ведя беседу, достаточно холодно отвечая на вежливые любезности своего кавалера.

С каждым выпиваемым глотком, он нравился ей все больше и больше. От этих мыслей она нервничала, краснела, смушалась, обливаясь предательским желанием, обвиняла себя в недозволеном поведении, и начинала пить неприлично быстро. Она и сама не заметила, как опьянела. Настроение у нее было возвышенное, ей казалось, что миллионы ярких звездочек искрятся вокруг нее, радость и счастье отражались в них, а ее глаза гасли в темных глазах ее спутника, наполненных нежностью. Единственное, что она усилено-отчётливо ощущала сквозь пелену алкоголя – было жуткое желание отдаться ему прямо в баре, за столиком. Она прилагала поистине титанические усилия, чтобы ничем не выдать страстей, кипевших в её теле так сильно, что она сама была уверена, что от неё исходит вполне видимый пар. Её спутник, казалось, ничего не замечал, только в глазах его иногда вспыхивали маленькие игривые бесёнки желаний.

Сама не понимая, каким образом, она очутилась вдруг в своем номере, покрываемая нежными жаждущими поцелуями, властными и страстными. Волны энергии накатывали на нее, она вся дрожала, она вся горела, ее тело, нежное и покорное, прижималось все сильнее к телу Алэна. Она страстно желала его, не веря ни в эту возможность, ни в реальность происходящего. Но он никуда не торопился. Он продолжал целовать ее жаркие губы, щеки, уши и шею. Его руки, как две вездесущие змеи, проникали повсюду. Она чувствовала их на каждом сантиметре своего тела, которое отвечало им, как инструмент рукам маэстро. Она уже ничего не понимала, дыхание ее было частым и прерывистым, голова кружилась. Ее руки гладили его тело, мягко идущее навстречу ее ласкам, язык всё страстнее сплетался с его языком. Член его поднялсяя и впился ей в живот, неся захватывающую волну нового, еще большего возбуждения. Так же, обнявшись, они дошли до большой и широкой кровати. Он нежно уложил ее и начал медленно раздевать, целуя каждый участок вновь обнаженного тела. Она постанывала от удовольствия, истекая от нестерпимого желания. Он долго и нежно целовал, губами и языком, сосок каждой груди, набухший и вздыбившийся от его ласк. Его руки медленно скользнули между ее ног и начали мягко массировать затвердевший клитор. Она вскрикнула от наслаждения. Тогда он припал к нему губами и начал, нежно посасывая, лизать клитор. Она громко стонала, нижние губы ее набухли и раскрылись под его языком, как лепестки. Прозрачная роса, возбуждающе свежая и ароматная, стекала по ним, он слизывал её, продолжая гладить её тело рукой. Она нашла ртом его член и начала медленно водить языком вокруг головки. Член дернулся, напрягся, достигая максимальных размеров. Он был прекрасен, она жадно и ненасытно всасывала его ртом. Это было божественно, их ритм гармонизировался, а стоны становились всё громче. Внезапно он остановился, нежно высвободил член из ее рта и плавно и медленно ввел его в ее горящую плоть. Она извивалась, кричала, стонала и плакала в его объятиях, освобождаясь от пяти месяцев мук, думая, что не выдержит, что сейчас умрет от этого безмерного наслаждения. Волны спадали с криком, поднимались снова, достигали апогея, сходили на нет. Бесчисленное число раз, пока он, не издав крик облегчения, оросил ее нутро горячим фонтаном.

Они лежали, обнявшись, наслаждаясь радостью близости, не в силах шевельнуться, не смея посмотреть друг на друга. Потом он встал, не говоря ни слова, подошел к мини-бару, достал оттуда бутылку шампанского и два бокала, разлил пенящуюся жидкость и принес ей. Она, поблагодарив, взяла из его горячей руки холодный бокал и начала медленно пить. Холодный искрящийся напиток леденил ее разгоряченную гортань и успокаивал ее тело, столь жарко горевшее еще несколько минут тому назад. Он присел на кровать рядом со своей любовницей, нежно скользя рукой по ней, обнаженной.

«Как ты прекрасна, как мне хорошо с тобой», – нежно шептал он, не зная, разделяет ли она его чувства или нет.

Она промолчала, не желая иметь поспешных привязанностей. Опыт прожитых лет и прошлых романов навевал на неё глубокий пессимизм, запрещающий даже думать о возможной взаимности. К сожалению, они оба одинаково не верили в счастье, поэтому не могли быть счастливы, тем более вместе. Надежды их растаяли под влиянием грустной неизбежности расставания, что каждый из них уже неоднократно пережил, стараясь не повторить горечи разочарования.

Судьба подарила им эту всречу и эту ночь, только для того, чтобы их жизнь не была лишена приятных сюрпризов.

Они мирно проспали вместе, обнявшись как можно крепче, словно боясь, что другой исчезнет, если разомкнуть объятья. Ещё один приятный сюрприз она получила сразу при пробуждении. Ей, ещё не проснувшейся, казалось, что множество губ и рук стремительно и нежно приводят её чувства в состояние бодрости, пробуждая каждую эрогенную зону до тех пор, пока её дыхание не стало возбуждённо перемешиваться со стонами, а горячая влага вновь не оросила её плоть. Тогда он снова нежно и неспешно вошёл в неё, уже животно рычащую от нестерпимого возбуждения, и, закружив её тело вокруг своего, был в ней, меняя ритм и позы, доводя её почти до полного изнеможения, снова и снова лаская её руками и языком, отчего оргазмы её учащались. а крики усиливались. Сознание её помутилось, сконцентрировавшись на точке между ног, откуда шла волна величайшего в её жизни наслаждения. Даже когда всё это кончилось, замерев победным криком где-то под потолком, она продолжала чувствовать его как часть себя, больше всего желая, чтобы это длилось вечно, и меньше всего веря в это.

После, уже за завтраком, они весело щебетали, как две нежные птички о каких-то пустяках, не решаясь затронуть главного: их будущего. Обоим было страшно от мысли, что это может никогда не повториться, однако сделать шаг первым тоже никто не решался.

После завтрака он ушел, хотя особо важных дел у него не было. Он просто боялся помешать.

«Позвоню, я обязательно тебе позвоню», – страстно шептал он ей в коридоре, осыпая её жадными поцелуями.

Лена ему не верила.

«Смазливый самец», – думала она, – «который, к тому же отлично любит, а значит не может не нравиться самкам, а это обозначает только то, что у него их, наверняка, не мало, то есть я – скорее правило, чем исключение, а это, скорее всего, обозначает только одно: сегодняшний случай для нас уникален и вряд ли повторим, а поэтому, жаль конечно, но стоит побыстрее вычеркнуть его из жизни по типу „мавр сделал свое дело, мавр может уходить“ или „кончил дело – слезай с тела, да и гуляй смело.“ И все-таки раз в пять месяцев лучше, чем раз в пять лет», – именно на этой оптимистической ноте и решила Ленка закончить свой едва начавшийся роман.

Всё-таки страх перед привязанностью, которая может принести боль, если станет любовью, был сильнее, чем любовь к сексу. И неважно, что эта ночь должна отметися печатью легкомыслия, секс – это ещё не любовь. Да и, честно говоря, с сексом в её жизни частенько бывали проблемы, оставляющие в душе лишь горькое уныние, а с любовью и того хуже – всякая влюблённость у неё быстро проходила, сменяясь почти отвращением, словно она искала какой-то, одной ей известный, идеал, который жизнь, скорее всего, не предусмотрела создать. Хуже того, измены она и вовсе не переносила, обиженно считая в таких случаях, что её опять приравнивают к кому-то, относясь к ней как к предмету серийного выпуска, глубоко задевая её гипертрофированное самолюбие, снижая её глубокую веру в собственную уникальность.

К тому жу, и что скорее всего, спустившись в рецепцию, герой-любовник поинтересуется, с кем же это он провёл безумную ночь, и тогда от его героизма уж точно не останется и следа.

Однако, не смотря на высказанный пессимизм, с легким сердцем выбежала она из отеля, спустилась к набережной и, в который раз, вновь стала любоваться чудесной картиной: посыпанные снегом горы, выходящие из бирюзово-прозрачного озера, которая никогда не надоедала ей, так как изо дня в день менялась, иначе раскрашивалась, иначе освещалась, иначе влияла на настроение, каждое мгновение была по-иному прекрасной.

«Картина неизвестного художника», – мысленно пошутила она.– «Елена Прекрасная, зачарованно любующаяся несказанными красотами родного края».

Вдруг Ленка почувствовала легкое головокружение, бессильно опустилась на скамейку и ощутила, что душа опять выпархивает из тела. Это отделение, такое знакомое, каждый раз волновало и страшило ее. Откуда-то с пальцев ног начинало распространяться тепло, оно поднималось все выше и выше, пока не накрывало полностью всё её тело, по-особому щекоча позвоночник, и тогда она видела, как что-то светящееся и смутно формой ее напоминающее, медленно отделялось от макушки и возносилось вверх, наподобие монгольфьера, растворяясь где-то в заоблачной дали.

Эта картина, виденная ею как бы со стороны, словно речь снова шла о горном пейзаже, а не о собственном, родном и близком, теле, восхищала и пугала. Пугала от того, что жизнь уходила куда-то на какое-то время, и было неизвестно, вернется ли она когда-нибудь снова в осиротевшее и испуганно замеревшее тело, или останется бродить по вечным и бесконечным мирам, которыми так богато поднебесье. Числа их она не знала, но никогда за все годы ещё не попадала дважды в одно и то же место, что, несомненно, делало эти путешествия более приятными, хотя бы с познавательной точкм зрения. Вот если бы не страх, это противное чувство всякий раз на старте… Инстинктивная готовность к худшему, хотя никогда ничего плохого с ней не случалось.

Ленка знала, что в ее конструкции заложена, скорее всего, какая-то неполадка, генетический сбой, что так быть не должно, что природа никогда не додумалась бы жить между жизнью и самой смертью. Но она была сделана именно так, да и привыкла к такой жизни, находя в ней удовольствие первооткрывателя, хотя это качество вызывало в ней страх, теплый, животный страх, напрямую связанный с инстинктом самосохранения, который нельзя было пересилить даже любопытством.

Внезапно, она увидела себя лежащей на ложе из шкур, внутри какого-то храма, наполненного тайной, совершенной, как сама вечность. Воздух был опьянен неведомыми ароматами, чем-то отдалённо напоминавшими запах горького миндаля, смешанный с амброй и мускусом. Свет был тускл, но загадочно прекрасен, он слабо освещал комнату, в которой она находилась. Лена попыталась определить источник этого света, но не смогла. Он лился отовсюду и неоткуда. Близкий к дневному, но, в то же время, другого спектра, он явно шел не из окон, которых в помещении не было, а струился мягко и призрачно отовсюду сразу. Она огляделась: ничего подобного глаза ее не помнили. Стены были странного цвета, что-то между золотом и бирюзой, а материал, из которого они были сотворены, героине нашей был совершенно незнаком. Обстановка была необычной: странные колонны, заканчивающиеся вазонами с неопознанными цветами, то ли живыми, то ли искусственными, то матовыми, то прозрачными, меняющимися, но бесконечно прекрасными, консоли непонятной формы и назначения, удивительной формы кресла, а также какие-то другие предметы, непонятного вида и назначения. Все непонятное, все чужое, однако, почему-то не страшное. Одна из стен подсвечивалась странным интригующим светом, вызывая желание подойти, и когда она подошла к ней, то поняла, что это подобие зеркала, увидев собственное отражение, окруженное непонятной радужной дымкой. Собственный вид поразил Лену еще сильнее, чем все ранее увиденное: одежда ее, сделанная из чего-то легкого, мягкого и полупрозрачного была белой, но переливалась всеми цветами радуги. На ее щиколотках, запястьях, шее, пальцах, а также в ушах и на голове, были украшения из матово-желтого металла, удивительного исполнения: змеи перемежались с цветами, с чем-то походившим на птиц, переходящих, в свою очередь, в геометрические рисунки, спирали, звезды и пирамиды. «Да это же золото», – удивленно поняла молодая женщина. Много было золота, странным было место, непонятным было её пребывание в нём. Но парадоксально, ее охватило удивительное спокойствие и умиротворение. Пройдя вновь по комнате, и даже не пытаясь из нее выйти, покричать, зовя на помощь, или затаиться, она увидела кубок, в котором искрилась золотистая жидкость, удивительно ароматная. Она почувствовала, что это ее кубок и смело отпила из него. Вкус напитка был непередаваемо великолепен. Легкое от выпитого подобие опьянения пробежало приятной тёплой волной по ее телу, и, задержавшись в голове, вызвало целый ряд смутных ассоциаций. Лена вдруг поняла, что она наконец-то у себя, она здесь дома, она хозяйка, она в радости и безопасности, что она в Атлантиде. Она ещё раз подошла к зеркалу полюбоваться своим отражением, которое показалось ей почему-то особенно прекрасным и каким-то необычным, хотя в чём состоит эта необычность, она не знала. Инстинкт или память подсказали ей подойти к стене и положить палец в одну из выемок, ранее казавшуюся ей неземным рисунком. Почти тотчас же одна из стен растворилась, и на пороге появился загорелый, мускулистый, златовласый юноша в полупрозрачной тоге того же материала, что и одеяние дамы. Он был высок и прекрасен, его огромные, несоразмерные с лицом глаза сияли ярким синим светом, делая все остальные черты малоприметными на фоне этого сияния, хотя ей удалось отметить их некоторую необычность. Поза его выражала внимание и готовность принять её. В ту же секунду Ленка поняла, что перед нею ее муж, нежный, чувствующий, всегда способный понять все ее желаниям, ибо они оба были, по сути, одним и тем же существом, двумя половинками единого целого, чьи тела раздельны, но мысли и души слиты воедино. Именно таким был закон великой Атлантиды, закон единения и созидания, не знающий раздоров и противоречий. Они не сказали друг другу ни слова, однако их взгляды смешались, наполняясь лаской и любовью. Мысли их снова стали едины, ликуя от этого единения, радуясь счастью вновь обрести друг друга. Это была любовь, большая, чем любовь, когда неведомы страхи, сомнения, неверия, когда с тобой твоя вторая жизнь и часть, единение с которой – величайшее из благ. Ленка опять отхлебнула из легкого и прочного бокала, муж приблизился к ней, чтобы заключить её в объятья, дополняя духовную природу физической. Он был великолепно прекрасен и грациозен. Елена точно знала, что никогда в ее нормальной жизни таких лиц не видела, всё ещё не понимая, в чём же точно состоит необычность его, равно как и ее лица.