Читать книгу Пять недель на воздушном шаре - Жюль Верн, Жуль Верн - Страница 9

К 10 февраля все приготовления были почти закончены. Оболочки обоих воздушных шаров, заключённые одна в другую, подверглись сильному давлению нагнетённого в них воздуха и с честью выдержали это испытание, показав, как тщательно они были изготовлены.

Джо от радости не чувствовал под собой ног. С озабоченным видом, но сияющий, он то и дело носился с Греческой улицы в мастерские Митчела. Безмерно гордый тем, что сопутствует доктору, Джо охотно давал всевозможные пояснения даже тем, кто его об этом и не думал спрашивать. Мне кажется даже, что он заработал несколько полукрон, показывая аэростат, сообщая слушателям идеи и планы доктора и давая им возможность взглянуть на Фергюссона в полуоткрытое окно мастерской или на улице. Но не следует ставить ему это в вину, он имел право поспекулировать на любопытстве и восхищении своих современников.

16 февраля «Решительный» бросил якорь у Гринвича. Это было винтовое судно водоизмещением в восемьсот тонн, с прекрасным ходом, на котором Джемс Росс побывал в своей последней полярной экспедиции. Командир «Решительного» Пеннет пользовался репутацией очень милого человека и с особенным интересом относился к путешествию доктора Фергюссона, которого издавна уважал и ценил. Командир Пеннет был скорее учёным, чем солдатом, что, однако, не мешало ему иметь на своём судне четыре пушки, правда, до сих пор не причинившие никому ни малейшего вреда и лишь грохотавшие иногда самым безобидным образом.

Трюм «Решительного» специально приспособили для помещения в нём воздушного шара, и 18 февраля днём он был переправлен туда со всевозможными предосторожностями. Корзина и снасти, якоря и верёвки, съестные припасы, ящики для воды, которые предполагалось наполнить по прибытии на Занзибар, – всё это было погружено под присмотром самого доктора Фергюссона.

Кроме того, на борт судна погрузили десять бочек серной кислоты и десять бочек железного лома, нужных для добывания водорода. Это было больше, чем требовалось, но доктор учитывал возможность потерь. Части аппарата для добывания газа, размещённые в тридцати бочонках, тоже уложили на дно трюма.

Все эти приготовления закончились вечером 18 февраля. Доктору Фергюссону и его другу Кеннеди были предоставлены две комфортабельно обставленные каюты. Шотландец, продолжая клясться, что он ни за что на свете не двинется с места, тем не менее явился на «Решительный», захватив с собой целый арсенал: два охотничьих двуствольных ружья, которые заряжались с казённой части, и превосходный карабин эдинбургской фабрики Мура и Диксона. С помощью этого замечательного карабина наш охотник мог свободно попасть на расстоянии двух тысяч шагов в глаз серны. Для непредвиденных надобностей шотландец захватил ещё с собой два шестизарядных револьвера Кольта; но всё его оружие плюс пороховница, патронташ, дробь и пули, взятые в достаточном количестве, не превышали предельного веса, разрешённого ему Фергюссоном.

Трое наших путешественников прибыли 19 февраля днём на «Решительный» и были с большим почётом встречены его командиром и офицерами. При этом у доктора Фергюссона, по обыкновению поглощённого мыслями о своей экспедиции, вид был довольно холодный, Кеннеди казался взволнованным больше, чем ему хотелось это показать, а Джо подпрыгивал от возбуждения и всех смешил. Надо сказать, что он очень быстро стал общим любимцем в помещении боцманов, где ему была отведена койка.

20 февраля Лондонское географическое общество дало доктору Фергюссону и Кеннеди парадный прощальный обед. На нём присутствовал также капитан Пеннет со своими офицерами. Обед был очень оживлённый, вино лилось рекой, и заздравные тосты провозглашались в таком количестве, что вполне могли обеспечить присутствующим сто лет жизни. Председательствовал за обедом сэр Френсис М… Хотя и сильно взволнованный, он держал себя с полным достоинством.

К великому смущению Дика Кеннеди, на его долю тоже пришлось немало тостов. Выпив за здоровье «неустрашимого, славного сына Англии» Фергюссона, пили также «за его смелого товарища, не менее отважного Кеннеди». Дик сильно покраснел, но это было принято за скромность, и аплодисменты только усилились, а шотландец стал ещё краснее.

За десертом пришла телеграмма от королевы; она посылала привет двум путешественникам и желала им успеха в их предприятии. Были провозглашены новые тосты в честь её величества.

В полночь, после трогательных прощальных слов и горячих рукопожатий, присутствующие на обеде разъехались по домам. Лодки «Решительного» дожидались у Вестминстерского моста; в них разместились капитан, офицеры, пассажиры, и быстрое течение Темзы понесло их к Гринвичу.

В час ночи все на «Решительном» уже спали.

21 февраля, в три часа утра, были разведены пары, а в пять поднят якорь. Заработал винт. «Решительный» двинулся к устью Темзы.

Нечего и говорить, что все разговоры на борту вращались вокруг экспедиции доктора Фергюссона. Видеть и слышать доктора было достаточно для того, чтобы почувствовать к нему полнейшее доверие, и скоро ни один человек на «Решительном», кроме шотландца, не сомневался в успехе его предприятия.

Во время долгих праздных часов морского путешествия доктор прочёл в кают-компании офицерам настоящий курс географии, и молодёжь положительно была увлечена открытиями, сделанными в Африке за последние сорок лет. Доктор знакомил офицеров с экспедициями Барта, Бёртона, Спика, Гранта, описывал им эту таинственную страну, ставшую предметом научных исследований. На севере, рассказывал он, молодой Дюверье занимается изучением Сахары и собирается привезти в Париж предводителей туарегов. При содействии французского правительства снаряжаются две экспедиции, которые выйдут одна с севера, а другая с запада и встретятся в Тимбукту. На юге неутомимый Ливингстон продвигается к экватору и в марте 1862 года поднимается вместе с Мэкензи вверх по реке Ровума. Фергюссон был убеждён, что в девятнадцатом веке тайна Африки, в которую люди не могли проникнуть целых шесть тысяч лет, будет наконец раскрыта.

Офицеры особенно заинтересовались путешествием Фергюссона, когда тот подробно ознакомил их со своими приготовлениями. Им захотелось даже проверить его вычисления. По этому поводу между слушателями возникали споры, в которых доктор охотно принимал участие.

Больше всего удивляло офицеров то сравнительно небольшое количество припасов, которое доктор решил взять с собой. Однажды один из них заговорил об этом с доктором Фергюссоном.

– Это вас удивляет? – спросил доктор.

– Конечно.

– А сколько, вы считаете, может продлиться моё путешествие? Пожалуй, вы думаете – целые месяцы? Глубоко ошибаетесь. Если бы путешествие затянулось, мы погибли бы, не достигнув цели. Да будет вам известно, что от Занзибара до побережья Сенегала не больше трёх с половиной тысяч миль, ну, предположим даже, – все четыре тысячи. И вот, делая по двести сорок миль за двенадцать часов – это, заметьте, меньше скорости наших поездов, – нам будет достаточно и одной недели, чтобы пролететь всю Африку, ведь мы будем двигаться безостановочно, днём и ночью.

– Но в таком случае вы ничего не увидите, не сделаете никаких съёмок, вообще совсем не исследуете страны, – возразил офицер.

– Вам надо иметь в виду, – ответил доктор, – что раз я хозяин моего воздушного шара и по своему желанию поднимаюсь и снижаюсь, то я могу сделать остановку, где мне заблагорассудится, особенно когда мне будут угрожать слишком сильные воздушные течения.

– А вы с ними, несомненно, встретитесь, – вмешался в разговор капитан Пеннет, – ведь, знаете, там бывают ураганы, несущиеся со скоростью более двухсот сорока миль в час.

– Ну, вот видите, при такой скорости можно перелететь всю Африку в каких-нибудь двенадцать часов, – проговорил, улыбаясь, доктор, – проснуться на Занзибаре, а заснуть в Сен-Луи.

– Но разве воздушный шар может быть унесён ветром с такой скоростью? – спросил другой офицер.

– Такие случаи бывали.

– И шар устоял?

– Конечно. Например, во время коронации Наполеона в тысяча восемьсот четвёртом году. Аэронавт Гарнерен выпустил тогда из Парижа в одиннадцать часов вечера воздушный шар с надписью, начертанной золотыми буквами: «Париж, двадцать пятое фримера тринадцатого года. Коронование императора Наполеона его святейшеством Пием Седьмым». На следующее утро, в пять часов, жители Рима видели, как этот самый шар парил над Ватиканом, затем он пронёсся над Римской областью и упал в озеро Браччано. Как видите, воздушный шар в состоянии выдержать подобную скорость.

– Воздушный шар – да, но человек? – отважился спросить Кеннеди.

– Человек тоже может выдержать это по той простой причине, что воздушный шар всегда неподвижен по отношению к окружающей его атмосфере. Ведь движется не самый шар, а вся масса воздуха. Попробуйте зажечь в корзине вашего воздушного шара свечу, и вы увидите, что пламя её не будет даже колебаться. И аэронавт, поднявшийся на воздушном шаре Гарнерена, нисколько не пострадал бы от быстроты этого полёта. Впрочем, я вовсе не намерен испробовать подобную скорость, и если я смогу зацепиться ночью за какое-нибудь дерево или неровность почвы, то, поверьте, не премину это сделать. К тому же мы берём с собой продовольствия на два месяца. А когда мы будем приземляться, ничто не помешает нашему искусному охотнику снабжать нас в изобилии дичью.

– Ну и раздолье же будет для вас, мистер Кеннеди! – воскликнул один юный мичман, с завистью поглядывая на охотника.

– Да плюс к этому ещё слава, – заметил другой офицер.

– Господа, – ответил шотландец, – поверьте, я очень тронут вашими комплиментами… но… знаете ли… не имею права их принять…

– Как? – раздалось со всех сторон. – Разве вы не полетите?

– Нет, не полечу.

– Так вы не будете сопровождать доктора Фергюссона?

– Не только не буду сопровождать его, но и отправился я с вами единственно для того, чтобы удержать его в последнюю минуту.

Все посмотрели на доктора.

– Не слушайте его, – проговорил Фергюссон своим обычным спокойным голосом. – По этому поводу с ним не стоит препираться. В сущности, он прекрасно знает, что полетит.

– Клянусь чем хотите! – закричал Кеннеди. – Уверяю…

– Лучше не клянись, дорогой Дик. Ты вымерен, взвешен, и не только ты сам, но и твой порох, и твои ружья, и твои пули… так что об этом и говорить не стоит.

И правда, с этого момента до самого прибытия на Занзибар Дик вообще ни о чём не говорил. Он молчал.