Читать книгу Дневник моего исчезновения - Камилла Гребе - Страница 7

Высота Эйфелевой башни 324 метра, вес примерно десять тысяч тонн, число стальных балок – двенадцать тысяч, число вермландских заклепок – более двух миллионов. На строительство ушло два года. Только один строитель погиб за это время, и не за работой. Он хотел показать своей девушке башню за пару дней до открытия в 1889 году, но упал со второго этажа и разбился насмерть.

Вот он удивился. Девушка, разумеется, тоже.

Это все я прочитал в Интернете.

Важно знать все факты, чтобы изготовить хорошую копию Эйфелевой башни.

Видом своей миниатюрной башни я недоволен. Что-то не так с верхней частью. Она какая-то кривая. Я пытаюсь поправить ее щипцами, но в итоге башню перекашивает на другой бок.

Это чертовски трудно, хотя я погуглил фотографии и чертежи и потратил кучу времени на эту башню.

Распахивается дверь, и в комнату влетает Мелинда. Она одета в облегающее черное платье до середины бедра. Красивое платье, совсем не в стиле Мелинды. Слишком красивое для нее. «Вот бы его примерить», – мечтаю я, разглядывая сестру. Не могу выкинуть эти мысли из головы.

Это как болезнь. Избавиться от мыслей невозможно. Они преследуют меня, как упрямый щенок, который таскается за тобой повсюду и трется о ноги. Бесполезно говорить ему прекратить, потому что он принимает мое недовольство за желание поиграть.

Но я не хочу.

Я хочу, чтобы эта болезнь прошла. Оставила меня в покое и исчезла в лесу, как тот полицейский.

Мелинда резко тормозит посреди комнаты и прижимает руки ко рту.

– Черт! Потрясающе! Ты сам сделал?

Она подходит ближе и спотыкается о гору искореженных пивных банок. Банки гремят, Мелинда хватается за стол, чтобы не упасть.

– Это нам задали в школе, – объясняю я. – Сделать какой-нибудь известный объект из мусора.

У Мелинды блестят глаза, когда она разглядывает башню и проводит пальцем по шпилю.

– Выглядит как настоящая. Как тебе это удалось?

Я показываю на искореженные пивные банки.

– Умно придумано, – улыбается Мелинда. – Чертовски умно. Чего-чего, а банок у нас хватает. А как ты их спаял?

– Сперва построил остов из вот этого, – я показываю на кайму сверху пивной банки. – Тут металл крепче, чем в остальной части. Я их расплющил и скрепил проволокой. А потом нарезал полосок из банок и приклеил на остов.

– Потрясающе. Ты должен стать… Как там зовут тех, кто рисует дома?

– Архитектор?

– Точняк. Ты должен стать архитектором.

Мысли о том, что я кем-то стану, когда вырасту, раньше меня не посещали. А чтобы я стал еще и архитектором – это вообще за гранью фантазии.

– В Урмберге нет архитекторов, – говорю я.

Это на самом деле так.

В Урмберге есть только пенсионеры и безработные. И еще Стилманы, торгующие одеждой для собак через Интернет, и Скуги, разводящие нелепых мини-лошадей. Летом бывают еще немцы и стокгольмцы. Они бродят по лесу в странной одежде, похожей на военную форму, и плавают на байдарках.

Ну и, конечно, жарят мясо на гриле.

Безветренными летними вечерами над Урмбергом стоит мясной дым – гигантское облако вонючего чада от барбекю.

«Пахнет стокгольмцами», – обычно говорит папа и морщит нос.

– Можешь помочь мне выпрямить волосы утюжком? – спрашивает Мелинда.

– Конечно, – отвечаю я, стараясь скрыть радость от этого предложения.

Парни не должны заниматься волосами. Только парикмахерам-геям из Стокгольма такое может нравиться или артистам, которым важно, чтобы девочки лайкали их в «Инстаграме».

Я следую за Мелиндой в ее комнату. Пол завален одеждой: стринги ярких цветов, кружевные лифчики, вывернутые наизнанку джинсы. Мелинда поднимает их и швыряет через комнату. Джинсы приземляются рядом с кроватью.

Удушающе пахнет духами. Письменный стол завален косметикой.

Все такое красивое: румяна с блестками, подводка для глаз, тени всевозможных цветов, тюбики с неизвестным содержимым, розовая косметичка с буквами, вышитыми стразами.

На косметичке написано «Bitch».

Как бы мне хотелось иметь такую же.

Но это было бы извращение.

Я сглатываю и беру с пола утюжок, от которого пахнет жжеными волосами.

– Окей, – говорит Мелинда. – Let’s do it!

Она подцепляет волосы заколкой, и я начинаю их выпрямлять. Это уже стало нашим с Мелиндой ритуалом. Я помогаю ей с волосами, когда у нее свидание или вечеринка.

– Какой ты милашка, – сюсюкает она и тянется за лаком для ногтей.

– Куда ты собираешься?

– На свиданку с Маркусом, – рассеянно отвечает она, занятая накрашиванием своих длинных острых ногтей.

Маркус – парень Мелинды. Ему восемнадцать. Он водит старый «форд», который сам отремонтировал. Машину он купил на свалке год назад. Мелинда говорит, что это была просто развалюха, а Маркус сделал из нее «клевую тачку».

Не знаю, что я думаю о Маркусе. Когда он бывает у нас, то обычно молчит, завесив лицо волосами. Я даже толком не знаю, как он выглядит под этими паклями. Папе, во всяком случае, он не нравится. Я слышал, как они с Мелиндой ругались из-за него. Но, думаю, папа просто боится, что Мелинда залетит. Так он, по крайней мере, кричал ей: «Не думай, что я собираюсь содержать твое адское отродье!»

– А ты что будешь делать вечером?

– Не знаю. Наверно сидеть дома.

– К Саге не пойдешь?

От мысли о Саге у меня сладко замирает внутри. Как будто там притаился пушистый зверек.

– Она идет на школьную вечеринку.

Мелинда хлопает лаком по столу.

– Вечеринка посреди недели? – удивляется она и потом добавляет мягким голосом: – А ты туда не пойдешь?

– Не хочется.

На самом деле мне просто не хочется объяснять Мелинде, в чем дело. Нет сил рассказывать, что Винсент и его приятели со мной сделают, если я туда заявлюсь. Но Мелинда все понимает без слов. Это ее суперсила. Она словно умеет читать мои мысли. Как будто мои мысли – радиоволны, а у нее в голове – принимающая антенна.

Моя суперсила, наверно, – в умении делать разные вещи из поюзанных пивных банок.

– Снова Винсент, да? – спрашивает она.

Я не отвечаю. Утюжок фырчит, когда попадается влажная прядь.

– Я убью этого придурка, если он от тебя не отстанет, – шипит Мелинда.

– Не надо, не влезай, прошу тебя!

– Нет, я сверну ему шею, если он не оставит тебя в покое!

После ухода Мелинды я спускаюсь в кухню за колой. Папа снова заснул на диване, я отключаю телевизор и накрываю его одеялом. Подбираю пару пустых пивных банок и отношу к себе в комнату.

На переработку.

Но сначала нужно еще почитать дневник.

Достав тетрадь, укладываюсь с ней в кровать. Провожу рукой по коричневой обложке.

Поразительно. Когда я читаю эти записи, мне кажется, что я нахожусь у Ханне в голове. Я словно становлюсь Ханне, хотя она женщина, да еще и старая. Словно я тоже умею читать чужие мысли, как Мелинда.

Не знаю, что за человек Ханне, но мне ее жаль. Должно быть, ужасно терять память и быть вынужденной записывать все, что происходит, в тетрадь. Но она умная. Хоть и не сразу, но я понял, зачем она сделала указатель. Чтобы не пролистывать весь блокнот, когда забыла одну вещь.

Ханне умная. Умная и одинокая. Ей не с кем поделиться своими страхами.

Даже с Петером.

«У нас с тобой много общего, Ханне», – думаю я.

«У тебя есть тайна, и у меня тоже».

Мы только что вернулись с места, где был найден скелет.

Дорога туда ведет узкая, разбитая, затененная густыми елями. Ни домов, ни людей.

Само захоронение два-три метра шириной и двадцать метров длиной. Оно сложено из поросших мхом камней разной величины.

С одной стороны – крутая Змеиная горка. С другой – темные воды реки.

Мы присели на корточки и попытались представить немыслимое. Что здесь, под камнями, был найден скелет пятилетней девочки со сложенными на груди руками.

Я констатирую, что преступник физически сильный человек, потому что камни эти тяжелые. И, скорее всего, он хорошо знает эти места. Он хорошо знал захоронение и потому решил спрятать тело здесь. То, что он сложил трупу руки на груди, говорит об отношении преступника к своей жертве. Это заботливый жест, даже нежный.

Наше продолжительное молчание первым нарушил Андреас, сказавший, что нужно идти назад. И снова я заметила, что Малин раздражена.

Нет, мне это не померещилось.

Я думаю, она недолюбливает Андреаса.

Урмберг, 23 ноября

Пять минут четвертого ночи

Сижу на узком стуле и смотрю в окно. В дорожных ухабинах образовались лужи. Маленькие грязные озерца жидкости, выжатой из себя тучами. Они поблескивают в свете фонаря на парковке. Здесь припаркована только одна машина – наша.

Возможно, во всем отеле мы единственные постояльцы. За парковкой – сплошная тьма. Ни людей, ни животных, ни машин.

Манфред живет в отеле в Вингокере. Это весьма разумно с его стороны. Наш же отель расположен у черта на рогах – на полпути между Урмбергом и Вингокером.

Я проснулась с бешено бьющимся сердцем. Долго думала, что могло меня так напугать. Потом поняла, что не помню, где я. Первой мыслью было разбудить Петера. Вырвать его из объятий сна и спросить, где мы находимся. Почему мы в чужой кровати. Но я вовремя успокоилась, осознав, что этого ни в коем случае нельзя делать. Петер не должен знать!

Я попыталась напрячь память, но всплыл только Илулиссат: айсберги, холодный кристальный воздух. Ощущение бесконечного счастья.

Мне не стоило покидать Гренландию. Там я была сильной и счастливой.

Я тихо выбралась из постели, присела на стул и открыла дневник в надежде, что текст разбудит воспоминания.

Но на этот раз ничего не вышло.

Я словно впервые в жизни видела эти строки. Словно не я, а кто-то другой пережил все написанное.

Я превращаюсь в другого человека? Теперь так и будет? Или это однократное явление – аномалия, вызванная усталостью и перенапряжением?

Спать я больше не могла. Продолжила читать о расследовании.

Основная версия полиции: Урмбергская девочка умерла в результате несчастного случая, возможно, автомобильной аварии, следы которой виновник попытался скрыть. Но, поскольку личность погибшей установить не удалось, выдвинули и другие версии.

Если бы это был несчастный случай, девочку искали бы родные, но никто не заявлял о пропаже ребенка ни в Урмберге, ни в соседних деревнях.

Девочка была не из Урмберга.

И это не был несчастный случай.

Я откладываю дневник и смотрю на Эйфелеву башню. Она поблескивает в свете настольной лампы.

По спине у меня бегут мурашки от прочитанного. То, что Ханне пишет, для меня не новость, но все равно меня мутит от мыслей о девочке, зарытой в могильнике.

Умом мне сложно понять, что Ханне написала это две недели назад. Что она сидела в бывшем продмаге и обсуждала скелет с коллегами. С этой Малин, о которой я слышал. Мы незнакомы, она намного старше, но я ее видел и знаю, где живет ее мама.

Дневник Ханне что-то во мне поменял. Не знаю что, но жизнь уже не кажется такой мрачной. Винсент и его приятели – жалкие идиоты. Моя болезненная страсть к женской одежде, конечно, тоже жалкая штука, но все это ничто по сравнению с тем, что произошло с несчастной Урмбергской девочкой.

Или моей мамой.

Моя болезнь не имеет ничего общего с раком или деменцией, но мне все равно хотелось бы вылечиться.

Я тянусь за телефоном, чтобы загуглить слово «аномалия».