Читать книгу Сны под стеклом. Бортжурнал капитана Зельтца - Капитан Зельтц - Страница 12

После интервью со старшей сестрой больницы я был приглашен приступить к работе в звании санитара (в буквальном переводе с иврита – «вспомогательная сила»). Уже не помню – было это сразу после интервью или через пару дней. Для меня эта работа была очень важна, ибо чтобы худо-бедно начать «продвигаться», нужно было скопить деньжат. Я планировал вызвать в Израиль жену и пятилетнего сына, и селиться с ними в «вороньей слободке» мне казалось неподходящей идеей. Съём отдельной трёхкомнатной квартиры требовал в те сказочные времена 400—450 баксов в месяц, не считая налогов и питания. Доллар стоил около 3-х шекелей.

Чтобы подтвердить лицензию врача, нужно было засесть за учёбу и положить все силы на экзамен.

«Все силы» – это значит деньги (которых у меня не было), всё свое личное время и всю силу воли, не отвлекаясь ни на что. Если у тебя во время подготовки будет рожать жена – ты будешь продолжать учиться. Поздравишь её по телефону и будешь учиться дальше.

А пока ты учишься – надо на что-то жить. Но, допустим, каким-то чудом я сразу же, «сходу» сдал бы экзамен. Тут начались бы новые заморочки: без знания и официального, и разговорного иврита мне было бы нечего делать с этим прекрасным результатом.

Короче говоря, меня ждали во втором терапевтическом отделении в 7.00. Я вышел из дома почти за 40 минут – решил сэкономить на автобусе и пошёл пешком. Тогда я ещё очень плохо ориентировался в городе, прочитать названия улиц занимало время. Ни тебе улицы Ленина, ни проспекта «20 лет ВЛКСМ»… Всё какие-то Герцли да Вейцманы. Или ещё почище – Шешетаямим. И всё на нерусском языке написано. На одном из перекрёстков я задержал взгляд на названии улицы, при этом продолжая двигаться вперёд быстрым шагом. Повернув голову в направлении движения, в сантиметре от своего носа увидел фонарный столб. В далёком прошлом я играл в регби, и поскольку масса у меня неплохая, да и двигался я быстро – сносил защитников легко, даже крупных. Но вот со столбом я явно оплошал. Столб не дрогнул, а я припечатался к его серой твёрдой поверхности лицом, очки мои отлетели куда-то, и у меня заняло несколько минут, чтобы найти сначала очки, а потом найти правильное направление. Лучше бы я занимался боксом – был бы шанс увернуться от столь подло напавшего на меня фонаря. Из рассечённой брови вытекло немало крови, и в отделение я пришёл с залитым кровью лицом. Доложил старшей сестре отделения о готовности приступить к своим обязанностям. Она ахнула, подвела меня к зеркалу, очевидно, чтобы я полюбовался своей неотразимой внешностью. Я, правда, ничего не рассмотрел, потому как очки тоже были заляпаны кровью и залапаны грязными руками. Меня за ручку отвели в приёмное, дежурный доктор заштопал мне морду лица и меня отправили домой, пообещав, что если я приду завтра целым и невредимым – начну работать. На следующий день я был внимателен, обходил столбы аккуратно и добрался на работу без приключений.

Меня закрепили за вёртким молодым йеменцем, который считался неформальным лидером санитаров. Впрочем, кроме него в отделении самцов не было, да и он вызывал подозрения. Я плохо понимал нюансы его вербальных интеракций с другими коллегами, но звучало это так, как будто между ними происходят постоянно какие-то базарные склоки. Кроме того, мой инструктор постоянно пытался трогать меня за плечо, за руку и чуть ли не поглаживать, пришлось в ответ на такие проявления симпатии так же по-дружески хлопнуть его пару раз по спине. От души и с улыбкой. После этого попытки физического контакта прекратились.

Работа санитара в терапевтическом отделении сильно отличается от работы санитара в России. На втором курсе я поработал санитаром, и мне было с чем сравнить. Не буду углубляться в профессиональные тонкости, скажу лишь, что за смену удавалось присесть только на 15-минутный обеденный перерыв, и ноги у меня всё время болели, особенно первый месяц. Я приходил домой, задирал ноги на стену и лежал часок, пока не утихнет боль в пятках. Старшая сестра носилась по отделению с сигаретой в зубах, успевая контролировать всех (и врачей, и медсестёр, и санитаров, и уборщиц). Говорят, особо въедливые адмиралы во время инспекций на кораблях проводят пальцем в белой перчатке в разных эротических местах (в стволе пушек, под койкой у юнги). Старшая открывала парализованным старичкам подгузники, заглядывала им в глотку за гланды. И если находила где-нибудь грязь – экзекуция следовала незамедлительно.

По неопытности, я пришёл на работу в белых летних туфлях. Не то, чтобы у меня был выбор. Была у меня пара элегантных полуботинок и вот эти вот летние белые полусандалеты-полумокасины.

Утро началось так: меня завели в восьмиместную палату с парализованными старичками и предложили прокатить их всех по очереди в душ. Потом – переодеть, разумеется, и рассадить по креслам. Всё это предполагалось сделать быстро, и даже ещё быстрее.

Вам не приходилось поднимать из кровати парализованного 80-килограммового дедулю? И сажать его на кресло, а потом, влажненького (потому что есть места, которые вытереть в душе нереально), да, влажненького, пересадить на другое кресло?

Первый же дедок проделал мне тест на концентрацию внимания. Я высадил его на душевое кресло (на колесиках и с дыркой в сиденье), и мы резво помчались в душевую. Только в дýше я заметил, что мои белые штиблеты густо заляпаны экскрементами, которые, судя по изученным мною позже следам, на протяжении всего маршрута щедро валились через отверстие в сиденье прямо мне на ноги.

Этот небольшой инцидент повлиял на мою походку – придал ей эдакий морской стиль. Ноги на ширине кресла, переставляются по параллельным линиям. Кроме того, я понял, что когда лежачих больных резко переводят в вертикальное положение – жди сюрпризов. Были и другие сюрпризы. Были дедки, которые вдруг могли треснуть тебя здоровой рукой – тут, опять же, главное не зевать, понимать клиента с полувзгляда и со здоровой стороны к нему не подходить. Больше хлопот доставляли, однако, молодые пациенты (те, кому ещё не было 80-ти и которых ещё не стукнул «кондратий»). Те истошно орали по поводу и без повода, взывая к санитару, или же упорно названивали в звонок вызова.

Пролетели первые 2 часа беготни по отделению. Начинается следующий обязательный номер программы: «Раздача харчей».

По отделению, преодолевая угловое ускорение Земного Шара, ползёт буфетчица Сусанна. Бесформенное существо, со смуглым квадратным лицом. Сусанна толкает перед собой металлическую конструкцию с подносами. На подносах – одноразовые тарелочки с диетической пищей. Весь этот буфет медленно и громоздко двигается по отделению, а вокруг вьются санитары – хватают подносы и разносят пациентам, возвращаются… Со стороны это напоминает кадры из «Звездных войн» – «Звезда Смерти», и вокруг неё снуют истребители.

– Санитар!

Бежишь на уже ноющих (после утренней помывки) копытах. Прибегаешь.

– Чего изволите?

– Что сегодня на завтрак?

Буфетчица Сусанна слышит этот вопрос и начинает бурно ржать.

– Я уже 20 лет здесь работаю, каждый день здесь на завтрак одно и то же!

На завтрак – омлет с грибами и пармезаном, салями, паштет из гусиной печенки с орехами, жареные в меду перепела, и недорогое 20-летнее «Шардоне».

Ну, я чуточку преувеличил, конечно.

Значит так: 20-граммовая баночка крем-чиз, малюсенькая баночка маргарина, хлеб, варёное яйцо и, в одноразовой тарелочке, нечто напоминающее манную кашку.

Сьюзи похожа на упитанного деревенщину-батрака, но общается с клиентами на 4-х языках, а ещё – ухитряется раздавать пищу, не отделяясь от буфета – за счёт умелой манипуляции санитарами.

Мне быстро объяснили, что манипулирование себе подобными – разновидность местного спорта. Поначалу, я не хотел конфликтовать даже с последней уборщицей, и мне пришлось побегать. Уже скоро по отделению гремело только мое имя. Правильно – кого будет звать клиент? Того, кто с большей вероятностью примчится на зов родного голоса.

После раздачи завтрака Старшина отсылает меня на подмогу в палату ИВЛ.

Там тихо. Там скучает медсестра и посапывают аппараты искусственного дыхания. На койках три трупа. Через электронные капельницы им дают жидкость и лекарства. Им закачивают питательные смеси через зонд прямо в желудок. За них дышит машина. Моча сливается по трубочкам в пакетик под кроватью.

Иудейская вера запрещает отключать покойника от аппарата ИВЛ, пока бьётся его сердце. А когда сердце устаёт – прибегают посланники господа (или сатаны?), привозят с собой электрическую адскую машину, бьют мертвяка электричеством – и вот, он уже снова попадает под категорию «живой». Хотя, по сути, он обычный зомби. Несколько раз возвращённый из ада и насильственно удерживаемый в Сансаре организм.

Я помогаю медсестре ворочать, обмывать и намазывать кремом разбухшие от отёков тела. На телах остаются углубления – следы от наших пальцев, и в них моментально набирается жидкость. Иногда тела начинают поносить, и они буквально плавают в смрадной жиже. В комнате становится трудно дышать, но мы, сдерживая рвотные спазмы, обмываем их и меняем им бельё. Впрочем, есть ещё одна, не менее экстремальная процедура – обработка пролежней.

Я поворачиваю тело на бок и удерживаю его. Сестра снимает зловонные бинты. Открывается серо-зелёная глубокая рана. Практически, дыра, в которую можно спрятать кулак. Хирург невозмутимо кромсает гнилое мясо. Я стараюсь не дышать, потому что, боюсь, такой невыносимой жуткой вони мне не выдержать, и меня вырвет прямо на операционное поле.

И богохульные мысли посещают меня: если кто-то действительно верит, что Господь милосердный всё видит и всё знает – нужно бы привести его на денёк в эту палату, в хранилище живых трупов. Нужно бы показать ему милосердие Господа во всей его неумолимой, всесильной и беспощадной мощи.

Образ нейрохирурга овеян славой и возвышен в глазах публики. Но мой герой – рядовой и безликий общий хирург, который каждый день обрабатывает пролежни, задыхаясь от невыносимого смрада, и не получая за это признания, регалий, дорогих красивых бутылок. Его пациенты безмолвны. Его подвиги будничны, рутинны и безвестны.

Как-то раз, вместе с обдристанным бельём некой старушки я выбросил, не подумав дважды, и её запачканный калом чепчик. На мою беду, через несколько минут к бабушке пришли посетители. Не увидев на челе вегетативной своей бабушки чепчика, они пришли в ярость. Они кричали, размахивали руками и хватали меня за рубашку.

Бабушка уже несколько месяцев молчала, не двигалась, не моргала и только распухала от отёков. Видимо, моё деяние с чепчиком было расценено как надругательство над телом. Тщетно я пытался объяснить, что чепчик был обкакан – родня отказывалась верить таким басням.

– Она же чистая! Как она могла накакать до чепчика?

Я мог бы предложить им несколько возможных объяснений, но не успел. Пришла Старшина и грозно отправила меня в прачечную – разыскивать чепчик. А семью ласково увела к себе в кабинет. В прачечной меня ждали эвересты ещё не постиранного белья. Скользнув взглядом по этим не столь романтичным вершинам, я понял, что чепчик потерялся безвозвратно. О чём и доложил начальству.

А с бабушкой этой произошёл ещё один забавный инцидент.

Мы, персонал отделения, только уселись поужинать, как вдруг заверещал монитор, сигналя о чём-то нехорошем. Мы помчались в палату ИВЛ. Кто-то бросился за адской машиной, кто-то начал вызывать врача. Мы с сестрой влетели в палату и увидели, что монитор выключен из розетки, вместо него воткнуто зарядное устройство мобильника, а хозяин мобильника, внучек, тут же трещит по телефону и не может понять, что это за беготня и суета вокруг его драгоценной бабули.