Читать книгу Траектория полета - Карен Уайт - Страница 4

Джорджия.

Апрель 2015.

Новый Орлеан

Воспоминания – воры. Подкрадываются, когда ты меньше всего ожидаешь, прижимают холодные руки к твоему лицу, душат. Даже в самые жаркие дни от них веет холодом, посреди ночи они будят тебя резким тычком. Дед однажды сказал мне, что воспоминания – как вода из крана, а кран можно отвернуть или завернуть по желанию, и что когда я стану такой же старой, как он, я научусь это делать. Видимо, я пока недостаточно стара: мои воспоминания всегда в положении «включено», в голову так и льются картины и обрывки разговоров, которые я мечтаю забыть.

Возможно, это и объясняет мою одержимость антикварными часами, старыми шкафами и винтажной одеждой; мое очарование старинными книгами с их ветхими страницами, разрозненными предметами из фарфоровых сервизов и ржавыми замками и ключами. Как будто мне в руки попали некие реликты, чтобы я могла заполнить ими свое прошлое, заменить ими собственные воспоминания.

Больше всего я любила старый фарфор. Он давал мне возможность проживать чью-то воображаемую жизнь, принимать участие в семейных сборах и праздниках, разыгрывать чужую роль. Несмотря на уверенность моей семьи в том, что из меня не выйдет ничего путного – а может, как раз благодаря ей, – я нашла дело, которое не только полюбила, но которое мне по-настоящему хорошо удавалось. Я стала экспертом по антиквариату, востребованным консультантом – и веским доказательством того, что можно стать кем-то новым, совсем не тем, кем был раньше. Если бы научиться еще отключать непрошеные воспоминания, то, наверное, я смогла бы уютно раствориться в этой новой жизни, которую создала себе из старинного фарфора и мебели, выброшенной на помойку.

Обмакнув ватную палочку в чистящий раствор, я провела ею по тонкому спиральному узору железного замка́, лежащего на моем столе. Висячий замок в форме щита я нашла на распродаже усадьбы в Нью-Хэмпшире, в коробке со старой конской упряжью. Мистер Мэндвилл, мой босс и владелец антикварного салона «Биг Изи Гэлери», скрепя сердце позволил мне туда поехать. У меня был хороший глаз и еще лучший нюх на такие вещи, и после восьми лет работы у мистера Мэндвилла он, наконец, начал мне доверять. Когда объявили распродажу, я изучила историю владения и его хозяев, чтобы иметь представление, какого рода сокровища могут таиться в коробках, составленных в углу грязного сарая или придвинутых к стенам затхлого чердака.

Не сказала бы, что работа приносила мне много счастья или что я так успешна, как хотела бы, но в моей жизни не было никого, кто мог бы меня об этом спросить. Никого, кто подержал бы зеркало, чтобы я увидела себя такой, какой стала… или какой была раньше – целиком и полностью уверенной в том, что я – не более чем серая посредственность. Моя мать как-то сказала, что она никогда не считала себя посредственностью. А вот я – считала. И даже держалась за это убеждение изо всех сил, хотя бы потому, что оно делало меня на нее непохожей.

Я выдвинула глубокий ящик письменного стола – в нем клацнули и зазвенели десятки различных ключей и замков, собранные мною за долгие годы. Поиск подходящих друг другу ключей и замков был одной из маленьких глупых игр, в которые я играла сама с собой. Я уже зачерпнула наугад горсть ключей, когда звон колокольчика возвестил: входную дверь кто-то открыл. По воскресеньям кабинеты и галерея на первом этаже закрыты, и я никого не ждала. Именно потому и пришла сегодня в таком виде: в старых джинсах-клеш с обтрепанными краями, слишком низко сидевших на бедрах, футболке шестидесятых годов, шлепанцах и с дурацким хвостиком на затылке.

– Джорджия? – окликнул меня мистер Мэндвилл с лестницы. Галерея располагалась в помещении старого хлопкового склада на Чапитулас-стрит, каждое слово эхом отскакивало от голых кирпичных стен и деревянных полов.

Я приподнялась было из-за стола, однако замерла, услышав второй мужской голос и шаги двух пар ног на ступеньках.

– Джорджия?

Зная, что он наверняка видел мою машину на парковке, я вновь села за стол, надеясь, по крайней мере, спрятать шлепанцы.

– Я здесь, в кабинете, – крикнула я без надобности, когда шаги затихли за дверью. – Входите.

Мистер Мэндвилл открыл дверь и махнул своему спутнику, приглашая войти. На фоне высоченных потолков и огромных окон большинство людей, включая моего босса, казались карликами – но не гость. Он был очень высок, ростом, наверное, под два метра, с густыми и волнистыми светлыми волосами. Как человек, по роду занятий изучавший красивые объекты, я сразу отнесла его к таковым и даже не постаралась замаскировать свой оценивающий взгляд.

Пока они шли от двери, я встала и откровенно залюбовалась поджарой фигурой незнакомца, его широкими плечами, на редкость правильными чертами лица и глазами глубокого синего цвета, навевающими мысли о веджвудском фарфоре. Осознав, что таращусь на него, будто на викторианский шкаф или стул Хепплуайта, я усмехнулась про себя, подумав, что, вероятно, принадлежу к весьма небольшому числу женщин, способных сравнить красивого мужчину с предметом мебели.

Гость, должно быть, заметил мою усмешку, потому что остановился со слегка озадаченным выражением лица. Я не сразу сообразила, что он изучает меня почти с такой же тщательностью. Вспомнив о своем непарадном виде, я быстро села, с досадой осознав, что мне не все равно.

Мистер Мэндвилл, слегка хмурясь, уселся напротив стола. Он, я знала, не одобряет моего желания сидеть здесь одной в нерабочие часы. Сам он был человеком семейным, обожал шум и суету и любил своих работников почти так же сильно, как свою большую семью. Однако никогда не выражал недовольства моими привычками. До сих пор, надо полагать.

– Джорджия Чамберс, познакомьтесь, пожалуйста, с нашим потенциальным клиентом, Джеймсом Графом. Он приехал аж из самого Нью-Йорка и только ради того, чтобы встретиться с вами. Причем так рвался скорей вас увидеть, что уговорил меня привезти его сюда прямиком из аэропорта.

Мистер Мэндвилл посмотрел на меня с укоризной, как бы намекая, что если бы не мое упорное нежелание обзавестись мобильным телефоном, он бы меня предупредил.

Джеймс Граф сунул коробку под левую руку, освободив таким образом правую, чтобы протянуть ее мне для рукопожатия. Я привстала, с неловкостью осознав, что мои джинсы съезжают уже просто до неприличия низко.

– Рад с вами познакомиться.

Крупная рука обхватила мою в твердом рукопожатии. Я высвободила пальцы из его ладони и села в кресло.

– В чем состоит дело? – спросила я, обращаясь к мистеру Мэндвиллу.

– Джеймс унаследовал дом своей бабушки и наткнулся там на фарфоровый сервиз, возможно, очень ценный. Он поискал в Интернете экспертов по фарфору и вышел на вас.

– Однако не смог найти вашего телефонного номера, поэтому связался с мистером Мэндвиллом, – подхватил потенциальный клиент. – Я предложил ему прислать фото по электронной почте, но он объяснил, что вы предпочитаете видеть предметы воочию, держать их в руках, чувствовать их и не станете работать с фотографией, присланной по почте.

Клиент произнес все это без обычной насмешки, которую я привыкла слышать в голосах людей, когда те узнавали, что я еще не освоилась в двадцать первом веке.

– Она не пользуется даже мобильным телефоном, – наябедничал мистер Мэндвилл.

Гость посмотрел на меня долгим взглядом, и мне подумалось – он способен понять, почему человек предпочитает жить в окружении чужих вещей.

– Не представляю, как это возможно, – обронил он.

Мне показалось, что я увидела в его глазах что-то похожее на тоску по миру, о существовании которого он прежде не догадывался.

– Вы разбираетесь в антикварном фарфоре, мистер Граф?

– Нисколько, к сожалению. И прошу вас, зовите меня Джеймс.

Я кивнула, разглядывая хорошо сидящий костюм и галстук от «Эрмес» – возможно, винтажный. Едва ли моего нового клиента когда-нибудь называли Джимом или Джимми. Лет ему было тридцать пять, однако во всем его облике читалась юность – не тянул он на «мистера Графа». Выглядел как «Джеймс» – просто Джеймс, который часто ходит на яхте. Вероятно, он даже состоял в гребной команде Дартмута или Йеля, где учился. Волосы он носил длинноватые для Уолл-стрит, и все же я могла бы поспорить на свою коллекцию деталей от швейцарских часов, что он принадлежит к сумасшедшему миру огромных денег, непрерывных звонков и электронных писем и имеет два мобильника, чтобы управляться со всем этим безумием.

Джеймс Граф прищурил глаза, и я поняла, что слишком увлеклась умозаключениями и таращусь на него уже просто бесстыдно. Смутившись, я сдвинула в сторону предметы, лежавшие на столе, и протянула руку к коричневой помятой коробке.

– Позволите взглянуть?

– Конечно.

Он передал мне маленькую коробку. Я поставила ее в центр стола и ножницами с костяными ручками (с аукциона в Луисвилле, Кентукки) надрезала единственный слой клейкой ленты, которая скрепляла верхние створки. Очевидно, Джеймс взял коробку с собой в салон самолета. Значит, внутри находится что-то очень важное для него…

Я принялась выгребать из коробки пенопластовые шарики.

– Вы ели с этой посуды, когда посещали бабушку? – Сама не знаю, зачем я спросила, почему вдруг захотела узнать нечто большее о жизни неодушевленного предмета, который в тот момент разворачивала.

– Нет, – ответил Джеймс с сожалением. – Мы им не пользовались. Сервиз всегда стоял на почетном месте в буфете, вместе с остальным фарфором. Бабушка смахивала с него пыль и аккуратно возвращала на место.

В голосе гостя звучал оттенок сожаления, нотка потери – непонятно, то ли в адрес бабушки, то ли ее посуды.

– Это Лимож, – заявил мистер Мэндвилл, словно хотел таким образом оправдать свое присутствие.

Он обладал прекрасной деловой хваткой, нежно любил красивые антикварные вещи, однако его знания о керамике и фарфоре можно было втиснуть в булавочную головку.

Мои глаза встретились с глазами мистера Графа… то есть Джеймса… и я почти пропустила появление из пенопласта белой фарфоровой ручки.

Двумя пальцами, большим и указательным, я аккуратно достала чашку, потом разгребла остаток пенопласта на дне и обнаружила блюдце.

– «Хэвилендский лимож». Точнее, «Хэвиленд и Ко» – не путать с «лиможем» Чарльза Филда, Теодора или Иоганна Хэвилендов.

Мистер Мэндвилл просиял.

– Я же говорил, она знаток!

Джеймс склонился ближе ко мне.

– Вы смогли это определить, даже не взглянув на клеймо?

Я кивнула.

– Видно по форме. – Я провела пальцем по волнистому краю блюдца. – На заготовках одной и той же формы рисовались разные узоры. Форма заготовки называется «бланком». Судя по форме блюдца, это бланк номер одиннадцать, что является характерной формой «Хэвиленд и Ко». Такой волнистый край с выпуклыми точками очень похож на бланк номер шестьсот тридцать восемь, но, поскольку у меня дома есть чашка шестьсот тридцать восьмого, я совершенно точно могу сказать, что ваша – номер одиннадцать.

– Не предполагал, что все будет так просто.

– Ну, вообще-то, это единственный простой этап в идентификации лиможского фарфора. Дэвид Хэвиленд, который основал лиможскую фабрику в 1849 году, не считал необходимым ставить названия своих узоров на посуде – вот почему его нет на дне вашей чашки. – Я перевернула ее, чтобы подтвердить свои слова. – И здесь возникает трудность…

Я осеклась, впервые обратив внимание на рисунок: черно-желтые пчелки и тонкие зеленые линии, показывающие траекторию их полета. Необычно и уникально. И очень памятно.

Подняв голову, я увидела, что оба моих визитера смотрят на меня и ждут продолжения.

– Трудность в том, что за время своего существования завод произвел почти тридцать тысяч узоров для пяти разных компаний Хэвиленда на нескольких континентах.

– А этот узор вам знаком? – спросил Джеймс, склонившись еще ниже, и я ощутила аромат его одеколона. Что-то мужественное. Сандаловое дерево?

– Вроде бы нет, – ответила я, покачав головой. Я перевернула чашку, вгляделась в знакомое клеймо «Хэвиленд и Ко». Крутанулась в кресле и вынула из книжного шкафа книгу со спиральным переплетом, один из шести томов. – Если узор идентифицирован, он должен быть занесен в каталог Шлейгер.

– А если его там нет? – спросил мистер Мэндвилл.

– Значит, либо сервиз был заказан частным образом, либо узор очень редкий и потому не попал в каталог. Миссис Шлейгер, жительница Небраски, разыскивала недостающие предметы для сервиза своей матери и была потрясена отсутствием названий узоров у большинства изделий Хэвиленда, поэтому она сделала все возможное, чтобы их идентифицировать, и собрала их в каталог под уникальными номерами – которые зовутся теперь «номера Шлейгер». Но предметов было изготовлено слишком много, чтобы включить в каталог каждый когда-либо созданный… Если мы не найдем этот узор в номенклатуре Шлейгер, поищем в других идентификационных книгах по хэвилендскому фарфору. Хотя мне редко приходилось копать так глубоко. Почти все есть в каталогах Шлейгер.

– Значит, не исключено, что вы не сумеете идентифицировать чашку и определить ее стоимость? – спросил Джеймс.

– Сумею в любом случае, просто это займет время. Если не идентифицируем узор, есть и другие способы. Например, цветочный узор был популярен в 1950-х годах, есть узнаваемые орнаменты эпохи ар-нуво, которые могут помочь нам определить временной период. Хотя, признаться, я не могу сейчас вспомнить, был ли такой временной период, когда в моду вошли насекомые. Мне нужно проверить, но я уверена, что этот бланк имел хождение во второй половине девятнадцатого века.

Я взяла чашку и провела кончиком пальца по пчелкам, таким реалистичным, что я почти слышала их жужжание.

– Узор так необычен… Если он производился массово, то должны быть и другие подобные… если, конечно, он пользовался успехом, иначе выпуск могли ограничить. Труднее будет, если его сделали на заказ. – Я взглянула на мистера Мэндвилла. – Знаменитые художники, такие как Гоген, Рибьер, Дюфи и Кокто, разработали несколько узоров для Дэвида Хэвиленда. Если это работа одного из них, то перед нами очень ценная вещь.

– Кажется, хэвилендский лимож предназначался для американского рынка? – улыбаясь, спросил мистер Мэндвилл. Мне пришлось объяснять ему этот факт много раз, и я была рада, что он его наконец-то запомнил. – И если бабушка мистера Графа родом из Нью-Йорка, возможно, имеет смысл начать с поиска фирм, которые торговали лиможем именно в Нью-Йорке.

– Лиможские фабрики находились во Франции, так что сервиз мог заказать в частном порядке и французский покупатель.

Я снова провела пальцем по краю чашки. Она вызывала тревожные воспоминания.

Джеймс повернул каталог к себе и, наморщив лоб, стал листать страницы.

– Значит, для идентификации узора вам придется просмотреть каждую страницу в поисках похожего рисунка?

– В общем, да, – ответила я, умолчав, что обожаю такую работу: бездумно листать страницы и занимать этим свое внимание в достаточной мере, чтобы мысли не бродили по запретным дорожкам.

– Я мог бы вам помочь, – предложил он. В его синих глазах читалась искренность.

Я быстро помотала головой.

– Вам наверняка нужно возвращаться в Нью-Йорк. Если вы позволите мне оставить у себя чашку и блюдце, я заполню необходимые для страховки документы…

Он выпрямился.

– Вообще-то, я взял отпуск, так что времени у меня предостаточно. Я не планировал возвращаться, пока не получу хоть какие-нибудь ответы.

– И мистер Граф пообещал, что если поиск окажется успешным, мы займемся всем антиквариатом из дома его бабушки, – добавил мистер Мэндвилл, со значением взглянув на меня из-под сдвинутых бровей.

Я снова посмотрела на кружащих по фарфору пчелок. Их крылышки застыли в вечном движении. Так памятно. Мне вспомнился дедушка на пасеке, моя рука в его руке, мы идем вдоль ульев, пчелы кружат вокруг нас, и я их не боюсь. А потом я вспомнила, как мать застала меня в своей комнате, когда я рылась в ее гардеробной в поисках какого-нибудь винтажного платья, но нашла нечто совершенно неожиданное, и так расстроила этим маму, что ей пришлось снова уехать. Она тогда приложила палец к губам и взяла с меня обещание сохранить находку в секрете. Это единственное, что у нас с ней было общее, что знали только я и она.

– Я подумала… – начала я и умолкла. Стоит ли говорить, что узор кажется мне знакомым, что я могла его видеть в доме, где выросла? Ибо даже спустя все это время и после всего, что случилось, я не хотела давать матери повод вновь разочароваться во мне.

– Что вы подумали? – напомнил мистер Мэндвилл.

– Я подумала… что вроде бы видела похожий узор раньше. На чашке, которую когда-то давно нашла в шкафу матери. Моя бабушка собирала всякий хлам, особенно фарфоровые безделушки… Она, наверное, и принесла чашку в дом.

– Отлично, – объявил босс. – Итак, нужно съездить домой и привезти чашку сюда, чтобы мы могли их сравнить.

Я хмуро на него покосилась. Мистер Мэндвилл не раз подталкивал меня к тому, чтобы я поехала домой и повидалась с семьей, которую не видела уже много лет. Он в толк не мог взять, как люди, связанные родством, могут так надолго разлучаться. Будто родство непременно означает постоянство и принятие. Я, во всяком случае, никогда не ассоциировала со своей семьей эти два слова.

– Не думаю, что есть необходимость в моем присутствии. Я позвоню дедушке, попрошу его поискать чашку и прислать мне, если найдет. Или, может, он просто сфотографирует ее и пришлет снимки. Этого хватит, чтобы сравнить. Нет необходимости держать ее в руках, чтобы понять, такая же она или нет.

Я указала на чашку, которую все еще держала в руках, почти чувствуя под пальцами гудение пчел.

– А если она такая же, что это может значить? – поинтересовался Джеймс.

– Что посуда с таким узором производилась массово. А это, в свою очередь, будет означать гораздо меньшую ценность, чем если бы ее сделали на заказ. – Я провела кончиками пальцев вдоль края чашки, пытаясь вспомнить тот день в гардеробной матери, пытаясь увидеть мысленным взором рисунок с пчелками; пытаясь понять, что же такого страшного случилось, что матери снова пришлось уехать. – Хотя я сильно удивлюсь, если это массовая продукция. Я видела тысячи лиможских узоров, но никогда ничего похожего. Он довольно… уникален.

– Я хотел бы увидеть ту чашку своими глазами, – заметил мистер Мэндвилл. – Чтобы знать наверняка. – Он повернулся к Джеймсу: – Мы очень скрупулезны здесь, в «Биг Изи». Всегда стараемся определить стоимость с максимальной точностью.

– Я позвоню дедушке, – повторила я. В моем голосе звучала паника, и я надеялась, что они ее не заметили.

Мистер Мэндвилл нахмурился.

– Но если та чашка не найдется, я хочу, чтобы вы сами поискали. Вы очень внимательны, Джорджия. Это ценное качество для вашей профессии. – Его хмурое выражение сменилось отеческой улыбкой.

Я чувствовала на себе внимательный взгляд Джеймса. При нем я никак не могла сказать боссу, почему не возвращалась в Апалачиколу целых десять лет.

– Уверен, семья обрадуется вашему приезду, – добавил он.

В бессильном гневе я закрыла глаза, чтобы сосредоточиться на медленном дыхании и успокоиться, как учила меня тетя Марлен, когда мой мир разваливался на части. Вдох, выдох. Воздух с шумом входил в мой нос и выходил изо рта, напоминая жужжание сотен рассерженных пчел, пока я пыталась заставить себя произнести слово «нет».