Читать книгу Траектория полета - Карен Уайт - Страница 5

Мейси.

Апалачикола, Флорида

Мейси Сойерс вышла из задней двери дома следом за матерью и посмотрела в сторону пасеки. Сладкий воздух с привкусом нагретого солнцем меда наполняло гудение пчел. Мейси замерла при виде пчелы, кружащей над золотистыми волосами матери. Она ненавидела этих маленьких летающих насекомых почти так же сильно, как их любили дед, мать и сводная сестра Джорджия.

Дедушка, в рубашке с длинными рукавами и хлопчатобумажном комбинезоне, мешковато сидящем на его высокой худой фигуре, шел меж двух рядов ульев – по пять с каждой стороны. Восемь из них он собирался перевезти на болота за рекой Апалачикола, где уже покрылись белым цветом ниссовые деревья. Ниссы цветут между поздним апрелем и началом мая, и если пасечник хочет получить столь высокоценимый чистый ниссовый мед, он должен успеть поставить ульи в правильное место в этот короткий промежуток времени.

– На улице еще не жарко, – сказала Мейси, повернувшись к матери. – И ветерок приятный. Давай посидим в тенечке под магнолией, если ты не против.

Мать как будто задумалась. Берди[7] было примерно семьдесят пять, по их подсчетам, но выглядела она лет на десять или двадцать моложе, отчасти благодаря хорошим генам и отчасти потому, что чуть ли не фанатично избегала солнечных лучей.

Берди склонила голову набок и запела. Ее голос все еще звучал чисто и ясно, как у юной девушки. Этой песни Мейси не знала, что неудивительно: мать училась пению с детских лет и за долгую жизнь собрала обширный репертуар. Пение было единственным звуком, который она издавала последние десять лет.

Мейси спустилась вслед за матерью по ступенькам заднего крыльца, и они прошли по утоптанной песчаной земле с клочками травы к величественному дереву, которое росло в этой части двора уже тогда, когда они с Джорджией еще были маленькими.

Она подумала о сводной сестре, что редко себе позволяла. Интересно, помнит ли Джорджия дерево и старые качели, унесенные ураганом «Деннис»? Вспоминает ли вообще о родном доме? Или люди, которых она оставила в прошлом, застыли для нее во времени? За десять лет, прошедшие с тех пор, как Джорджия уехала, в городе ничего особенно не изменилось. Да, стало больше туристов, выросли новые здания на острове Сент-Джордж, ввели больше ограничений для рыбаков, и все реже видно ловцов устриц в заливе. Но Мейси по-прежнему здесь, вместе с дедушкой и матерью и своими детскими воспоминаниями, в которых неизменно присутствует Джорджия.

– Мама!

Мейси повернулась на голос своей девятилетней дочери. Бекки стояла на заднем крыльце босиком и в пижаме.

– Мама, телефон звонит!

– Кто там?

– Не знаю, я не успела ответить. Номер определился. Он начинается с пять ноль четыре. Но сообщения не оставили. Мне подождать у телефона, вдруг перезвонят?

У Мейси на мгновение перехватило горло.

– Нет, Бекки. Не нужно.

Бекки вернулась в кухню. Ветер громко захлопнул за ней сетчатую дверь.

Берди перестала петь, и Мейси поняла, что она тоже услышала. И поняла. Мать сознательно отстранилась от жизни, хотя это вовсе не значило, что она не осознает происходящего вокруг нее.

– Звонок из Нового Орлеана… – неуверенно проговорила Мейси.

Джорджия никогда не звонила, потому что трубку могла взять Мейси. Примерно раз в месяц Джорджия говорила с дедушкой, и он сам набирал ей из своей комнаты со старого черного телефона.

Берди и Мейси смотрели, как дедушка направляется к ним от пасеки, медленные шаги подчеркивали его возраст. Дедушке исполнилось девяноста четыре года, и хотя разум его был скор, как у человека вдвое моложе, тело начало подводить застывшими суставами и неровным сердцебиением.

Из кухни снова донесся звонок телефона. Зная, что он продолжится, пока она не ответит, Мейси оставила мать и побежала обратно к дому. Она схватила трубку. Длинный шнур так перекрутился, что его хватало теперь не больше, чем на три фута.

– Алло? – Что-то зажужжало возле ее головы, и она резко отпрянула. Пчела взвилась к потолку. Пчела в доме – к гостю. Пчелиные приметы дедушки отпечатались в ее мозгу вопреки тому, как сильно она хотела их стереть.

На другом конце линии возникла недолгая пауза.

– Привет, Мейси. Это Джорджия.

Как будто ей нужно представляться! Как будто Мейси не знала этот голос почти так же хорошо, как свой собственный.

– Привет, Джорджия.

Она не собиралась облегчать Джорджии разговор. Пчела снова прожужжала мимо Мейси, и она, повернувшись к стене, взяла мухобойку, висевшую на гвоздике. Если чертово насекомое подлетит еще раз, это будет последнее, что оно сделает.

– Хочу попросить тебя о любезности.

Хорошо поживаю, спасибо, что спросила.

– Насчет той суповой чашки?

– Да, – ответила Джорджия после краткой заминки. – Видимо, дедушка тебе рассказал. Он не помнит ее, но сказал, что поищет. Потом сказал, что не нашел.

– Что ж. Значит, ее тут нет. – Мейси прижала телефон к уху, слушая дыхание сестры.

– Я хотела бы, чтобы ты поискала, – наконец сказала Джорджия. – Хочу быть уверенной.

– Ее здесь нет, – быстро проговорила Мейси. – Я помогала дедушке искать, и мы везде посмотрели. Мы даже заглянули в гардероб Берди. И не нашли. Разве он тебе не говорил?

Она представила, как Джорджия поджимает губы. Дедушка утверждал, что так она похожа на устрицу, которая не хочет отдавать жемчужину. Джорджия всегда так делала, когда ей не нравилось то, что она слышит.

– Говорил, – ответила Джорджия. – Просто это очень важно. Это для нашего потенциального клиента…

– Сожалею, ничем не могу помочь. – Мейси раздумывала, стоит ли вежливо попрощаться или просто повесить трубку.

Но Джорджия заговорила опять:

– Тогда, наверное, мне придется приехать. Чтобы самой поискать. Не то чтобы я тебе не верила… просто… – Она замолчала, и Мейси снова представила «устрицу». – Просто мой босс настаивает. Это, возможно, самый крупный наш клиент, и есть шанс, что чашка из очень редкого и ценного сервиза. Он хочет услышать лично от меня, что ее точно нет.

Мейси почувствовала, как паника перехватила ей горло, словно оно распухло от пчелиного яда.

– Ты обещала, Джорджия. Ты обещала!

– Знаю. Но это было десять лет назад. Все меняется. И я изменилась.

– Как ты можешь такое утверждать? Откуда можешь знать?

– Извини, Мейси, но мне придется приехать. – Было что-то странное в голосе Джорджии. Смирение? Или предвкушение, точно жужжание пчел, приближающихся к летнему саду?

Мейси расслабила челюсть, осознав, что стиснула зубы.

– Ты останешься ночевать?

– Нет, – быстро ответила Джорджия, словно ждала этого вопроса. – Остановлюсь у тети Марлен. Не хочу… неловкости.

– Мы с Лайлом расстались. Сейчас он живет в доме своих родителей, пока мы не решим, как будем дальше… – Мейси сама не знала, зачем она это сказала, почему хочет поведать сестре о своем самом большом провале. Может, по старой привычке делиться с ней сердечными тайнами? Как будто они еще дети и вся жизнь у них впереди.

– Знаю. Дедушка рассказал, когда мы говорили в прошлый раз. Мне жаль.

Мейси на миг прикрыла глаза, обдумывая слово «жаль». Как оно бесполезно, как напоминает чайную ложку, которой пытаются вычерпать воду из тонущей лодки.

– Когда ты приедешь и как долго пробудешь?

– Наверное, в понедельник. Поиски, думаю, займут пару дней. – С минуту обе молчали, потом Джорджия спросила: – Как Берди?

– Так же. И необязательно притворяться, что беспокоишься о ней только потому, что едешь домой.

– Я и не говорю, что беспокоюсь. Я просто спросила. – Джорджия снова помолчала. – А как дедушка?

– Так же. Увидишь их обоих, когда будешь здесь.

– Конечно, – торопливо сказала Джорджия, будто убеждая саму себя. Снова пауза, подольше, а затем: – Как Бекки? Она сейчас в третьем классе или в четвертом?

– Поговорим, когда приедешь, – отрезала Мейси и положила трубку.

– Кто звонил?

Мейси обернулась и увидела в дверях Бекки. Ее светлые волосы еще спутаны после сна, из-под пижамных штанин торчат босые пальцы ног, и ногти на них накрашены попеременно оранжевым и фиолетовым лаком.

– Твоя тетя Джорджия. Она скоро приедет нас навестить.

– Та, которая всегда присылает мне подарки на день рождения и в Рождество?

– Да.

Мейси больше ничего не сказала, хотя Бекки, кажется, ждала продолжения.

– Я ее видела? – Бекки смотрела на Мейси очень внимательно. Глаза у нее такие темные, почти черные.

– Однажды. Когда была совсем маленькой.

– Папа сказал, о ней нельзя говорить с тобой.

Мейси вгляделась в лицо дочери, пытаясь понять, действительно ли она так бесхитростна, какой кажется.

– Правда? Ничего особенного. Мы с твоей тетей Джорджией просто не поладили. Много лет назад мы поссорились, и она уехала. Так бывает.

– А из-за чего вы поссорились? – Бекки прислонилась к кухонному столу, словно готовясь выслушать длинную историю.

Из-за тебя.

– Не помню, – ответила Мейси. – Если бы у тебя была сестра, ты бы поняла, что она способна достать тебя так, как никто другой.

– Жалко, что у меня нет сестры, – сказала Бекки.

Пчела выбрала именно этот момент, чтобы сесть на трубку телефона. Не задумываясь, Мейси махнула мухобойкой. Пчела скользнула на пол, совершенно неподвижная.

– Ты убила пчелку? – Бекки произнесла это с таким видом, точно при ней умер человек.

– Она жужжала вокруг меня. Я боялась, что она меня укусит.

Бекки забрала мухобойку из руки Мейси и подобрала ею мертвую пчелу.

– Пчела в доме – к гостю. Но если ее убить, гость принесет несчастье.

Мейси смотрела, как Бекки осторожно отнесла маленькое тельце к задней двери, а затем выбросила на траву. Она повесила мухобойку на стену и повернулась к матери:

– Ты в-в это в-веришь?

Бекки заикалась только когда нервничала или была сильно расстроена. Мейси почувствовала себя виноватой.

– Конечно, нет, милая.

Пару секунд дочь молча смотрела на нее.

– Я п-пойду оденусь.

Мейси слышала, как скрипит каждая ступенька, отмечая медленные шаги Бекки вверх по лестнице.

Когда она вернулась на задний двор, неся матери соломенную шляпу с широкими полями, дедушка уже поставил рядом с Берди старый шезлонг. Постороннему показалось бы, что они мирно беседуют. Но, подойдя ближе, Мейси услышала, как мать напевает мелодию из шоу, а дедушка рассуждает о прошедших недавно дождях и о том, как они могут повлиять на урожай ниссового меда.

– Вот, подумала, ты захочешь шляпу, – сказала Мейси, надевая шляпу матери на голову. Слегка поправила.

Даже в таком возрасте Берди оставалась тще-славной и тщательно оберегала красоту, которой всегда славилась. На ее коже, с детства укрытой от солнца благодаря заботам чересчур опекающей матери, морщин было мало, а темные глаза ничуть не поблекли. Каждое утро она тщательно наносила макияж, который регулярно покупала в Джексонвиле, когда Мейси ее туда возила.

Поскольку Берди больше не общалась обычным способом, люди часто спрашивали Мейси, как она ее понимает. Но у Мейси была целая жизнь, чтобы изучить свою мать, расшифровать ее. Понять, как она, лишенная материнского инстинкта, надеялась вырастить двух дочерей. Попытаться разгадать ту женщину, которой была ее мать раньше, до того самого момента, как ее жизнь десять лет назад сошла с рельсов, отправив в мир фантазий и грез, откуда она, по-видимому, не желала возвращаться.

Подсказки окружали Мейси везде. Они были в фотографиях, развешанных по всему дому, на них прекрасная Берди позировала в театральных костюмах – бо́льшую часть юности она играла в школьных пьесах и в местном театре. Подсказки хранились в толстых фотоальбомах, набитых старыми полароидными снимками: ее мать с первым мужем, красавцем в армейской форме, перед отъездом во Вьетнам в 1965 году, а позже – она с маленькой Джорджией в крестильной рубашке. Только недавно Мейси сообразила, что нет фотографий ее отца, второго мужа Берди, или других детских фотографий самой Берди, помимо театральных.

Мейси села на землю возле стула матери и прислонилась к нему. Она помнила иные дни под этим деревом, другие весенние утра, когда солнце Флориды жарило землю и обжигало кожу. Когда она и Джорджия были дружны, как пчелки в улье. Вот бы никогда не знать, как больно они жалят.

– Джорджия собирается приехать, – объявила Мейси без преамбулы. – Ненадолго. Говорит, хочет убедиться сама, что той суповой чашки, которую мы с тобой искали, здесь на самом деле нет.

Она хотела добавить, что настоящая причина кроется в том, что Джорджия им не доверяет. Но это бы означало, что Джорджия сама хочет приехать в Апалач, а они все хорошо понимали, что подобное просто не может быть правдой.

– Суповая чашка, – эхом отозвался дедушка со странной интонацией.

Мейси бросила на него острый взгляд. Мог ли он об этом уже забыть?

– Да… Помнишь, Джорджия тебе звонила позавчера и мы искали по всему дому? Ты сказал, что чашка, наверное, из того барахла, которое бабушка притащила домой и от которого мы давно избавились.

Дедушка смотрел на нее, не мигая, и Мейси почувствовала в груди холодок. «Ему девяносто четыре, – напомнила она себе. – Поэтому он не помнит, поэтому его глаза так пусты». Однако было что-то еще в его глазах, что-то помимо пустоты. Некая затаенная мысль.

Мейси перевела взгляд на дом, в котором жило слишком много воспоминаний, так много, что иногда по ночам ей казалось, что старые гвозди и балки скрипуче выбалтывают секреты, которые хранят; она снова подумала о Джорджии и о том, что сестра едет домой, куда обещала никогда не возвращаться.