Читать книгу Ночь, когда огни погасли - Карен Уайт - Страница 7

Душка

Свит-Эппл, Джорджия, 1934 год

Мы с моим братом Джимми сидели на корточках на берегу озера. Мои руки, лежавшие на коленях, взмокли. Я смотрела, как он изо всех сил тянет маленькую сеть, надеясь, что попадутся головастики. Дедушкин бинокль, сослуживший ему службу во Франции еще в войну, теперь свисал с цыплячьей шеи Джимми, и дыхание у меня перехватывало каждый раз, как этот бинокль касался воды.

Джимми был на год старше меня, но одного со мной роста; одна его рука была короче другой и почти ничего не могла. Он смешно ходил: одна нога была повернута неправильно, и никто не знал, как ее выпрямить. Все это потому, что он застрял, когда вот-вот должен был родиться. Я не совсем понимала, что это значит, кроме того, что мы с Джимми казались ровесниками.

– Давай сюда банку, – скомандовал он, – быстрей.

Я протянула ему щербатую банку с завинчивающейся крышкой, которую нам дала мама Уиллы Фэй. Мы выложили дно водяным мхом и травой, налили немного озерной воды, чтобы головастикам было хорошо в новом доме. Джимми сказал: когда у них вырастут ноги, придется их отпустить, потому что тогда они уже не смогут все время находиться под водой. Вот что мне нравилось в Джимми – он был умным. Он знал все о птицах, и о тех, что живут у нас в Джорджии, и о перелетных – что они едят, как поют. Поэтому папа и подарил ему бинокль. Гарри и Уилл, старшие братья, вечно дразнили Джимми, называли его болваном и другими обидными словами, но Джимми, казалось, ничего не замечал. Это стало нашей маленькой шуткой – притворяться, будто он и в самом деле так глуп, как считают братья. Поэтому я любила Джимми больше всех, хотя мама и говорила, что нельзя выбирать любимчиков. Однажды я совершила ошибку, сказав ей, что она и сама так делает, значит, нет тут ничего плохого; за это отец задал мне трепку, вернувшись с полей. До сих пор не знаю, что страшнее – сама порка или ожидание стука его ботинок по крыльцу.

Сосредоточенно зажав язык между зубами, Джимми аккуратно вытащил головастиков из сети и посадил в банку. Мы оба улыбались, будто совершили настоящее чудо.

– Куда ты ее поставишь? – спросила я. Он сморщил нос и прищурил глаза странного цвета – такие светлые, что на солнце голубизна казалась белизной; люди считали его слабоумным еще и поэтому, но я знала – он может видеть то, чего не видит большинство людей.

– Не сомневаюсь, можно спрятать на заднем крыльце, где нет солнца. Я буду каждый день приносить им с озера траву и листья.

– Откуда ты знаешь, что едят головастики?

Джимми пожал плечами:

– Я каждый день сижу тут на берегу. Не шевелюсь и смотрю на лягушек и головастиков. Можно многое узнать, если просто смотреть. – Он вновь прищурился. – Например, если мама говорит, что устала, значит, ей просто лень.

Я хотела сказать о маме что-нибудь хорошее – о том, что она никогда не уставала, прежде чем родились последние трое малышей и всех их похоронили на крошечном кладбище в лесу – и все это случилось меньше чем за два года. После этого она и стала все время уставать. Перестала готовить, и убираться, и заниматься огородом, и шить, и штопать, и спрашивать у нас, детей, как мы себя чувствуем. Перестала делать все, только иногда пела грустные песни да слушала, как Бобби, еще один наш брат, читает ей книги, которые она привезла из Саванны.

Мама Уиллы Фэй помогала нам, как могла, надеясь, что мама скоро поправится, но я сомневалась, что это случится, пока она целыми днями лежит или сидит в кресле-качалке на крыльце, даже не пытаясь себя занять.

Над нами нависла тень. Мы с Джимми подняли глаза и увидели Ламара Дженкинса. Его отец, Руфус, приехал к нам с техасского ранчо, когда Ламар был совсем маленьким. Руфусу хотелось уехать из Техаса, потому что его жена и маленькая дочь погибли там от инфлюэнцы. Он хорошо управлялся с коровами, поэтому отец его и нанял.

Кожа Руфуса была черной, как уголь, он был огромным в высоту и в ширину, поэтому никто не рискнул бы с ним спорить. В коровах он разбирался лучше, чем папа. Самый большой секрет Руфуса заключался в том, что это был самый добрый человек на свете. Однажды я видела, как он прыгнул в озеро, чтобы спасти маленькую птичку, которая свалилась туда в поисках червей. Заметив, что мы с Джимми смотрим, он набычился и заставил нас поклясться, что мы никому не расскажем.

Ламару было только десять, но ростом он уже сравнялся с Гарри, которому было почти семнадцать. По словам папы, он должен был вырасти в такого же гиганта, как Руфус, и я радовалась тому, что с ним тоже никто не рискнет спорить. Его кожа была до того черной, что Уилл божился: если Руфус разденется догола и закроет глаза, ночью его будет не видно. Может, он был и прав.

– Эй, Ламар, – сказал Джимми, вслед за мной поднявшись на ноги. – Смотри, что у нас есть.

Ламар пристально пригляделся:

– Ух ты, головастики. Будете смотреть, как они становятся лягушками?

Я улыбнулась Ламару. Он был умным, как Джимми, но никому не было дела до его ума, потому что он был черным. И огромным. Дружбу с ним мы с Джимми держали в секрете, и я была этому рада. Потому что мне не нужно было ни с кем делить ни Джимми, ни Ламара.

– Ага, – ответил Джимми. – Поставим банку на заднем крыльце.

Ламар кивнул:

– Смотри только, чтоб не заметили ваши братья. Они испортят все, до чего доберутся.

В ту же секунду мы услышали гиканье и свист. Словно почуяв, что речь о нем, из-за сарая выехал Гарри верхом на Грейс, спокойной старой кобыле, тянувшей за собой воз с сеном. Предполагалось, что он проверяет изгородь на прочность, но он, по всей видимости, решил уделить этому не особенно много внимания.

Он впился каблуками в бока Грейс, понукая ее ехать быстрее, и я крикнула, чтобы он полегче с ней, потому что она старая и годится лишь для неторопливой прогулки. Но мы были слишком далеко, и он нас не слышал, так что мы понеслись к сараю. Рука Джимми крепко прижимала крышку банки, чтобы не слетела, дедушкин бинокль шлепал его по тощей груди. Несмотря на искривленную ногу, бегал он быстро. Конечно, конкурс красоты среди спортсменов вряд ли выиграл бы, но среди нас уж точно мог обогнать любого.

Приблизившись, мы заметили Уилла, который стоял в дверях под самой крышей амбара, по всей видимости, собираясь прыгнуть. Чистое безумие – всякому было понятно, что это слишком высоко. Мы обычно оставляли в амбаре воз и вилами поднимали наверх сено, но сейчас там не было ни воза, ни сена, только вилы стояли, прислонившись к стене, и словно взирали на этих глупых мальчишек.

Мы услышали за сараем крик и увидели, как Руфус выбегает из-за другого угла, размахивая соломенной шляпой, чтобы привлечь внимание.

– Ребят, вы это дело бросьте, слышите? Сломаете свои жалкие шейки, вот что будет. – Он бежал так быстро, что, как потом отметил Джимми, ног было не разглядеть.

– Эй, Руфус! – Уилл уже свисал с окна, рукой вцепившись в задвижку. Миг спустя я разглядела в другой его руке кружку с самодельным виски – мы по-прежнему хранили его в бочках, хоть сухой закон и отменили. Папа сказал, самим гнать дешевле, вот мы и гнали. Но детям в любом случае пить не разрешалось, так что я бросила кричать на Гарри, лягавшего кобылу, – все равно он не слушал – и стала кричать на Уилла, которого ждали большие неприятности, если папа узнал бы про виски.

Тут я увидела за его спиной еще одну фигуру и понадеялась, что это не Бобби. Ему было тринадцать, и больше всего на свете он любил читать. Целыми днями сидел за книгой, и мама иногда просила его почитать ей вслух.

Это оказался не он. Это был парень, которого я никогда прежде не видела, но знала, кто он. В заброшенной хижине на другой стороне леса поселилась семья, которая должна была платить за землю долей урожая. Я видела в церкви мать и двух маленьких дочек, худых и бледных, как кукурузная шелуха, высохшая на солнце. Мама кивнула нам и улыбнулась, показав больше дырок, чем зубов, а потом сказала, что муж и сын не пришли, потому что возятся с больным мулом. Не то чтобы мы расспрашивали ее о чем-то; наша мама все равно с тех пор не ходила в церковь, потому что слишком уставала.

Этот парень был ростом с Гарри, тощий, как скелет. Подойдя ближе, я увидела, что его густые темные волосы подстрижены так, будто он сам себя обкорнал в темноте. Он улыбался, но это была не совсем улыбка. Так улыбались Гарри и Уилл, когда говорили, что у них есть для меня подарочек, и сажали лягушку-вола мне за шиворот.

– Не падай, – сказал он и толкнул Уилла.

Я завизжала. Парень за шиворот подтянул его к себе и расхохотался, будто это очень смешно – чуть не столкнуть человека из окна амбара.

Уилл поднес ко рту кружку, будто ничего не произошло, и сделал большой глоток, качаясь, как на сильном ветру. У меня перехватило дыхание – парень снова ухватил его сзади за шиворот, по-прежнему улыбаясь.

– Эй вы! – закричал им Руфус. – Ну-ка прекратите, пока никто не ушибся! Слезайте отсюда, и я не расскажу мистеру Прескотту.

Грейс застыла на месте, на губах пенилась слюна. Гарри наполовину свесился из седла. Я услышала звук, повернулась и увидела, что он заблевал себе всю ногу. Жалкое зрелище! Я помолилась, чтобы папа подольше пробыл в полях и Гарри успел привести себя в порядок.

– Не указывай, что мне делать. – Парень снова толкнул Уилла и снова успел подтянуть к себе, но так резко, что Уилл уронил кружку, и та разлетелась на куски. Грейс фыркнула и отступила назад шаг или два; вилы, стоявшие у стенки, упали, будто не хотели больше видеть это безобразие, и теперь лежали в грязи, глядя в небо. На этот раз я не закричала, потому что было слишком страшно. Джимми шагнул вперед.

– Хватит, Кертис. Это не смешно.

Я даже не задумалась, откуда он знает, как зовут парня. Джимми знал все на свете.

И тут все задвигалось очень быстро и в то же время медленно. Первое, что мне вспоминается, когда я об этом думаю, – треск разрываемой ткани, когда Кертис вновь толкнул Уилла. Но на этот раз, когда он попытался подхватить его за ворот, Уилл продолжал падать.

В руке у Кертиса остался кусок красно-синей клетчатой рубашки Уилла. Кертис по-прежнему стоял, выставив руку вперед, будто думал, что мой брат пришит к своей рубашке. И тут Руфус рванул вперед, и мы все побежали, и Гарри верхом на Грейс потерял сознание, а Уилл падал и падал.

Руфус добежал первым, и я обрадовалась, потому что если кто и мог поймать Уилла и не убиться, так это Руфус. Но все вышло не так, как должно было. Руфус успел поймать моего тупицу брата, но поскользнулся на отлетевшем донышке разбитой кружки, едва успев разжать руки. Раздался глубокий выдох – я не знала, кто выдохнул: Уилл, Руфус или, может быть, я сама, счастливая, что мой брат не сломал свою бесценную шею. Но, потеряв баланс, Руфус покачнулся и, увлекая за собой Уилла, рухнул всем телом прямо на вилы.

– Папа! – Из всех нас лишь Ламар сдвинулся с места. Остальные могли только стоять и смотреть, как красная лужа медленно расползается под телом Руфуса и темная глинистая земля впитывает ее.

Ламар тянул Уилла за руку, пытаясь стащить его с отца, но глаза Уилла были закрыты, и он тихонько храпел. Я подлетела к ним и пнула его сильнее, чем требовалось, – я была испугана, и зла, и мне хотелось сделать ему так же больно, как больно было Руфусу.

К горлу подкатила рвота, запах крови напомнил мне о свиньях, которых мы забивали каждый октябрь. Я лежала у себя в комнате, зажав голову подушкой, чтобы не слышать визга свиней, но чувствовала вкус крови – мне казалось, сам воздух становится красным.

Уилл лежал лицом в грязи. Ламар плакал и пытался рубашкой вытереть лицо отца, но Руфус лежал неподвижно, на губах пузырилась кровь, потом потекла по щеке. Я посмотрела на Гарри – тот выпал из седла и пытался подняться. Я поняла, что от него помощи не дождусь.

– Джимми! Беги к маме и скажи ей, что Руфус сильно ранен и ему нужна помощь!

Он посмотрел на меня, как на спятившую, но, может быть, только потому, что не вспомнил, как мама однажды вправила вывихнутую руку Гарри и как зашила рану на щеке Джимми, когда он свалился с дерева, желая посмотреть на гнездо ястреба. Она кое-что умела по медицинской части.

– Я пошел за папой, – сказал он, не дожидаясь моих возражений, и рванул в поля. Красная глинистая земля летела у него из-под ног, он бежал так, словно время гналось за ним по пятам, и по-прежнему сжимал в руке банку, и по-прежнему бинокль стучал по крышке.

– Эй ты, Кертис! – закричала я, вскинув голову вверх.

Голова Кертиса показалась из-за двери. По всей видимости, он надеялся, что я забыла о нем. Или о том, что он сделал.

– Беги к своей маме и скажи ей, что человек ранен и нужно быстро бежать сюда.

Слова застревали в горле. Я надеялась, он не заметил, что я готова расплакаться от страха. Страха, что Руфус ранен слишком сильно и его уже не спасти. Ламар издавал жуткие звуки, будто задыхался, и продолжал утирать краем рубашки лицо отца, будто это могло помочь.

Кертис медленно повернулся и на несколько минут исчез из вида. Он слезал по лестнице так медленно, что я готова была ворваться в амбар, схватить его за штанину, стянуть вниз и что есть силы ударить в лицо – я сотню раз видела, как Гарри бьет в лицо Уилла.

– Беги! – заорала я. – Беги за мамой, папой, за кем угодно, кто может помочь!

Он улыбнулся мне, и меня словно пронзил зимний ветер, всю – от макушки до пят.

– Сама и беги, – сказал он, повернулся спиной ко мне, к бедному Руфусу, к Ламару и так же медленно побрел в сторону леса, который начинался за хлопковым полем.

Я не знала, что делать, у меня щемило сердце, и я готова была оставить Ламара с отцом и пойти искать подмогу, но тут услышала крик Джимми. Он бежал к амбару, вслед за ним отец, и от облегчения я едва не потеряла сознание. Папа, наверное, был уже дома и ужинал, иначе не добежал бы так быстро. За ним мчались еще два работника, и я крепко закусила нижнюю губу, чтобы не закричать.

Папа велел Джимми бежать за доктором. Вместе с рабочими они дотащили Руфуса до кухонного стола, уложили на него. Я побежала в спальню, к маме. Она сидела в кровати, откинувшись на белые шелковые подушки, которыми очень гордилась, потому что привезла их из Саванны вместе с приданым. Рядом с ней в кресле-качалке сидел Бобби и читал вслух. Я сбивчиво рассказывала, что случилось, и умоляла о помощи, но она лишь сидела нахмурившись, словно не понимала, кто я и о чем говорю. Наконец она дотянулась до моей руки и легонько сжала, и тогда я заметила на столике открытую бутылочку с лекарством и засохшую коричневую струйку в уголке маминого рта, словно ей уже не нужен был стакан, чтобы принимать лекарство.

– Все будет хорошо, Элис, – пробормотала она сонно. Она единственная из всех называла меня по имени. – Тебе нужно самой научиться лечить людей, почему бы и не теперь. – Она указала на платяной шкаф пальцем, будто ей было слишком тяжело поднять руку. – Коробка с лекарством на нижней полке, старые простыни можешь порвать на бинты. – Она рухнула на подушки и закрыла глаза.

Бобби помог мне достать коробку из шкафа и дотащить до кухни, которую я с трудом узнала. Все было в крови: стол, мужчины, бедный Ламар, по-прежнему издававший жуткие звуки, словно задыхался. Кровавый отпечаток руки на контейнере для льда. Кровавый отпечаток ноги возле него, смотревший в другую сторону.

– Мама не придет, – сказала я и начала разворачивать старую простыню. Мой голос дрожал, как птичья трель, но хорошо, что я не плакала. – Не знаю, что с этим делать, но мама сказала, надо принести…

Большая папина рука легла мне на плечо.

– Руфусу это не поможет, Душка.

– Но он поранился. Он упал на вилы. Он…

– Я знаю. Но уже поздно. Его больше нет.

Я посмотрела на него и на стол. Ламар уже не плакал, он держался за руку Руфуса, словно хотел, чтобы тот забрал его с собой. Кровавые лужицы начали маленькими каплями стекать со стола. В кухне было так тихо, что звук каждой капли казался криком.

– Это был несчастный случай. – Гарри стоял в дверях, его лицо было бледнее скрученной простыни. Рубашка была испачкана рвотой, я чувствовала запах виски, но он был слабее запаха крови, который я ощущала во рту и на языке.

– Это был несчастный случай, – повторил Гарри, будто, если несколько раз произнести эти слова, они станут правдой. Он посмотрел мне в глаза, и я поняла – это предупреждение.

Я посмотрела на Ламара – он ведь тоже был там, он видел то, что видела я. Его глаза покраснели и распухли, все лицо в слезах, но он лишь покачал головой и отвернулся, стал пристально смотреть на ладонь своего отца, словно молясь, чтобы она шевельнулась.

Папа посмотрел на Гарри и снова на меня. Его щеки обвисли, он казался намного старше, чем сегодня утром, за завтраком.

– Это был ужасный, трагический несчастный случай, – сказал он затылку Ламара.

Обводя взглядом лица, я пыталась понять то, чего понять не могла. Я не так много знаю, но одно я в тот день узнала наверняка: правда бывает липкой, как патока, и я никогда уже больше не буду маленькой девочкой. Детство кончилось в ту самую минуту, когда Руфус побежал к амбару, чтобы увидеть, сможет ли помочь. Я рванула прочь из кухни, по пути задев локтем банку с головастиками, стоявшую на кухонной стойке, и звон разбитого стекла раздался мне вслед.