Читать книгу Структура и динамика психического (сборник) - Карл Густав Юнг - Страница 11

194 Современная психология имеет нечто общее с современной физикой в том отношении, что ее метод получает от интеллекта гораздо большее признание, нежели сам предмет. Этот предмет, психическое, настолько разнообразен в своих проявлениях, настолько неопределен и ни к чему не привязан, что даваемые ему определения трудно, если вообще возможно, интерпретировать, в то время как определения, основанные на наблюдении и вытекающем из этого методе, могут иметь – или, в конце концов, должны иметь – и свое количественное выражение. Психологическое исследование исходит из этих эмпирически или произвольно определенных факторов и наблюдает за психическим в плане изменения последних. Таким образом, психическое воспринимается как нарушение возможной схемы поведения, установленной тем или иным методом. Подобная процедура сит grano salis[21] характерна для естественных наук вообще.

195 При таких обстоятельствах достаточно очевидно, что почти все изучаемое зависит от метода и его исходных положений, которые в значительной степени определяют результат. Действительный объект исследований, конечно, играет определенную роль, но он не может проявлять свое самостоятельное бытие, не потревоженное и находящееся в естественных условиях. Таким образом, в экспериментальной психологии, и особенно в психопатологии, давно уже признано, что каждая конкретная экспериментальная процедура еще не постигает непосредственно сам психический процесс, но что между этим процессом и экспериментом – который можно было бы назвать «экспериментальной ситуацией» – встраивается некоторое психическое состояние, которое также видоизменяется. Эта психическая «ситуация» иногда может подвергнуть опасности весь эксперимент, ассимилируя не только процесс эксперимента, но и лежащие в его основе цели. Под «ассимиляцией» мы понимаем отношение со стороны субъекта, который неверно интерпретирует эксперимент, потому что он изначально имеет непреодолимую тенденцию рассматривать его, так сказать, в качестве теста на сообразительность, или интеллектуального теста, или как нескромную попытку заглянуть «за кулисы» его души. Такое отношение маскирует процесс, который экспериментатор пытается рассмотреть.

196 Подобное положение вещей является вполне обычным для ассоциативных тестов, изначально направленных на определение средней скорости реакции и на ее качество. Однако опыт их проведения показал, что этот результат малозначим, так как действенность метода оказалась под сомнением ввиду автономного поведения психического, иначе говоря, ассимиляции. Именно так я открыл чувственно окрашенные комплексы, которые ранее воспринимались как несостоятельные издержки реакции.

197 Открытие комплексов и феномена ассимиляции, вызываемого ими, достаточно ясно показало несостоятельность старой точки зрения – отсылающей назад, к Кондильяку, – которая допускала изучение изолированных психических процессов. Не существует изолированных психических процессов, как не существует изолированных жизненных процессов; во всяком случае, путем экспериментальной изоляции выявить их пока не удалось¹. Только лишь посредством специальной тренировки внимания и сосредоточения субъект может изолировать процесс таким образом, что он станет отвечать требованиям эксперимента. Но это уже другая «экспериментальная ситуация», отличающаяся от ранее описанной тем, что теперь влияние ассимилирующего комплекса преодолено сознательным мышлением, в то время как раньше это происходило за счет более или менее бессознательных низших комплексов.

198 Все это совершенно не означает, что ценность эксперимента подвергается сомнению в каком-либо фундаментальном смысле – только лишь критикуется его ограниченность. В области психофизиологических процессов – например, сенсорного восприятия или двигательных реакций, – где преобладают чисто рефлекторные механизмы, ассимиляции если и есть, то число их незначительно и явных нарушений эксперимента не наблюдается. В сфере же более сложных психологических процессов дело обстоит иначе: в этом случае экспериментальная процедура не может ограничиваться сведением к четко определенным возможностям. Здесь, где исчезают все препоны, вызванные специфичностью целей, появляются неограниченные возможности, которые с самого начала создают предпосылки для возникновения психологических ситуаций, которые мы называем «констелляциями». Этот термин просто описывает те ситуации, когда внешние обстоятельства высвобождают психический процесс, в ходе которого определенное содержание накапливается и дает толчок действию. Когда мы говорим, что личность «констелли-рована», то имеем в виду, что она заняла позицию, исходя из которой следует ожидать, что она будет реагировать определенным образом. Но констелляция является автоматическим процессом, который происходит невольно и который невозможно остановить по собственному желанию. Констеллированные содержания представляют собой определенные комплексы, обладающие своей собственной специфической энергией. Например, в случае ассоциативного теста воздействие комплексов будет проявляться в значительных нарушениях реакции или реже будет скрыто за реакциями определенного типа; однако и в этом случае его можно распознать, так как подобные реакции больше не соответствуют смыслу тестового слова. Образованные субъекты, обладающие сильной волей, могут, пользуясь вербально-моторной возможностью, отгораживаться от значения тестового слова быстрой реакцией, так что само слово вообще не достигает их. Но это срабатывает только в том случае, когда защите подлежат действительно важные личные тайны. Искусство Талейрана использовать слова для сокрытия мысли дано немногим. Обычные люди, в особенности женщины, защищают себя с помощью ценностных утверждений. Это часто создает весьма комический эффект. Ценностные утверждения – красивый, хороший, дорогой, милый, дружелюбный и т. д. – являются атрибутами чувств. В ходе беседы можно заметить, как некоторые люди находят все интересным, очаровательным, хорошим, восхитительным или – если они англичане – изящным, изумительным, великолепным, превосходным и (особенно часто) обворожительным. Все это служит для сокрытия полного отсутствия у них интереса или для удержания объекта на расстоянии. Но подавляющее большинство субъектов не могут предотвратить образования комплексов вокруг определенных слов-стимулов, проявляя при этом различные симптомы беспокойства, главным из которых является задержка реакции. Можно также комбинировать эксперимент с электрическими измерениями сопротивления кожи, которыми пользовался Ферагут²: так называемый феномен психогальванического рефлекса дает дополнительную возможность зафиксировать нарушение реакции по вине комплекса.

199 Ассоциативный тест представляет в этом смысле наибольший интерес, поскольку он, как никакой другой сравнительно простой психологический эксперимент, воспроизводит психическую ситуацию диалога и в то же время дает возможность точной количественной и качественной оценки. Субъект имеет дело не с вопросами в виде определенных предложений, а с туманными, двусмысленными и, следовательно, приводящими в замешательство тестовыми словами, причем от него требуется не развернутый ответ, а реакция одним словом. Точные наблюдения за нарушениями реакций позволяют вскрыть и отметить факты, которые часто пропускаются в обычной беседе, и это дает нам возможность получить указания на невысказанную основу, на те состояния готовности, или констелляции, о которых я упоминал ранее. То, что происходит в ходе ассоциативного теста, всегда имеет место во время диалога. В обоих случаях мы имеем дело с психологической ситуацией, которая констеллирует комплексы, ассимилирующие предмет разговора или ситуацию в целом, включая участвующие стороны. Беседа теряет свой объективный характер и свою реальную цель, поскольку констеллирующие комплексы ломают намерения говорящих и могут даже вложить в их уста ответы, которые они впоследствии не вспомнят. Этот феномен используется на практике во время перекрестного допроса свидетелей. Его эквивалентом в психологии является так называемый эксперимент повтора, который обнаруживает и локализует провалы в памяти. Скажем, после сотни реакций-ответов субъекта спрашивают, какие именно ответы он давал на отдельные тестовые слова. Провалы или фальсификации памяти проявляются с умеренной регулярностью во всех ассоциируемых областях, нарушенных комплексами.

200 Итак, я намеренно избегал обсуждения природы комплексов, основываясь на предположении, что она в общем известна. Слово «комплекс» в его психологическом смысле проникло в обыденную речь как в немецком, так и в английском языках. Сейчас всем известно, что у людей «есть комплексы» или что люди «обладают комплексами». Не так хорошо известен, хотя намного более важен с точки зрения теории тот факт, что комплексы могут обладать нами. Существование комплексов заставляет поставить под сомнение наивное предположение о единстве сознания, которое отождествляется с «психическим», и верховенстве воли. Всякая констелляция комплексов предполагает расстройство сознания: единство сознания нарушено и волевая направленность затруднена, если вообще возможна. Даже память, как мы видели, часто подвергается заметному воздействию комплекса. Следовательно, комплекс является психическим фактором, в энергетическом смысле обладающим ценностью, которая часто превосходит по величине ценность вполне осознаваемых намерений, иначе подобные нарушения в организации сознания были бы невозможны. Фактически, активный комплекс загоняет нас в состояние принуждения, навязчивого мышления и действия – состояния, для которого при соответствующих обстоятельствах единственным подходящим определением может стать юридическое понятие сниженной ответственности.

201 Что же, наконец, такое «чувственно окрашенный» комплекс с научной точки зрения? Это образ определенной психической ситуации, который сильно эмоционально акцентуирован и к тому же несовместим с привычной установкой сознания. Этот образ имеет мощную внутреннюю связанность и слаженность, присущую только ему целостность и вдобавок относительно высокую автономность, а значит, подлежит контролю сознательного разума лишь в ограниченной степени и проявляет себя как одушевленное постороннее тело в сфере сознания. Такой комплекс обычно подавляется усилием воли, но его существование не подвергается серьезной опасности, поэтому при первой же возможности он заявляет о себе с прежней силой. Определенные экспериментальные исследования показывают, что кривая его активности или интенсивности имеет волнообразный характер, с «длиной волны», измеряемой несколькими часами, днями или неделями.

202 Мы должны выразить благодарность французским специалистам в области психопатологии, в частности, Пьеру Жане, за наше сегодняшнее знание о состоянии экстремальной разорванности (диссоциабельности) сознания. Жане и Мортон Принс – оба, но порознь – сформулировали представление о способности личности к расщеплению на три или четыре фрагмента и выяснили, что каждый из них имеет свои специфические особенности и собственную независимую память. Эти фрагменты сосуществуют относительно независимо один от другого и могут взаимно замещать друг друга в любой момент времени, что означает высокую степень автономности каждого из них. Мои изыскания в области комплексов подтверждают эту довольно неутешительную картину возможности психической дезинтеграции, так как фундаментальных различий между фрагментом личности и комплексом не существует. Можно говорить об их существенном сходстве до тех пор, пока мы не перейдем к деликатному вопросу о фрагментированном сознании. Личностные фрагменты, несомненно, обладают своим собственным сознанием, но пока без ответа остается вопрос, обладают ли также собственным сознанием такие небольшие психические фрагменты, как комплексы. Должен признать, что этот вопрос часто занимает мои мысли, поскольку комплексы проявляют себя подобно «дьяволам» Декарта, и, похоже, получают удовольствие от своих «проделок». Они подсовывают не то слово в чей-то рот, заставляют забыть имя человека, которого как раз надо с кем-то познакомить, вызывают першение в горле как раз в момент самого приглушенного фортепьянного пассажа во время концерта, заставляют опоздавшего, крадущегося на цыпочках, перевернуть с грохотом стул. Они подстрекают нас поздравлять с чем-то людей на похоронах, вместо того чтобы выразить соболезнование – принуждают нас ко всему тому, что Ф.Т. Фишер приписывает «озорному, непослушному объекту»³. Они являются действующими лицами наших сновидений, которым мы так бессильно противостоим; они – эльфы, так ярко описанные в датском фольклоре в истории о пасторе, который пытался обучить двух из них молитве: они прилагали неимоверные усилия, чтобы вслед за ним правильно повторять слово в слово, но после первого же предложения добавляли: «Наш отец, который не на небесах». Как можно догадаться, с теоретической точки зрения эти упрямые комплексы необучаемы.

203 Я надеюсь, что никто не станет сильно возражать против такой метафорической парафразы научной проблемы, принимая это с известной долей иронии. Но даже самая трезвая оценка феноменологии комплексов не может игнорировать весьма впечатляющий факт их автономии, и чем глубже проникаешь в их природу – я мог бы даже сказать в их биологию, – тем больше они раскрывают себя как отщепленные психические элементы. Психология сновидений вполне ясно показывает, как в отсутствие сознания, сдерживающего и подавляющего комплексы, они проявляются в персонифицированном виде, в точности напоминая фольклорных домовых, которые по ночам шкодят в доме. Мы наблюдаем аналогичное явление при некоторых психозах, когда комплексы становятся «слышны» и проявляют себя как «голоса», носящие сугубо личностный характер.

204 Сегодня мы почти уверены в том, что комплексы де-факто являются отщепленными психическими составляющими. Своим происхождением они зачастую обязаны так называемой травме, эмоциональному шоку или чему-то подобному, что отщепляет небольшую частицу психического. Естественно, одной из наиболее распространенных причин их появления служит моральный конфликт, по сути возникающий из-за явной невозможности подтверждения природной целостности субъекта. Такая невозможность предполагает непосредственное расщепление, независимо от того, известно об этом сознанию или нет. Любой комплекс, как правило, играет заметную роль в бессознательном, что, естественно, в той или иной степени гарантирует ему свободу действий. В определенных случаях его могущество в процессе ассимиляции становится особенно заметным, поскольку бессознательное помогает комплексам ассимилировать даже эго, в результате чего возникает мгновенное изменение личности, известное как отождествление с комплексом. В Средневековье этот феномен носил другое название – одержимость. Вероятно, никто не сочтет такое состояние безвредным, однако фактически не существует принципиальной разницы между оговоркой, вызванной комплексом, и страшнейшим богохульством: разница заключается лишь в степени его проявления. История языка дает нам бесчисленное множество подтверждений тому. Когда кто-нибудь испытывает сильный эмоциональный кризис, мы говорим: «Какой бес вселился в него сегодня?», «Он одержим бесом», «Она стала сущей ведьмой» и т. д. Используя эти довольно затертые метафоры, мы практически не задумываемся над их подлинным значением, хотя оно лежит на поверхности и отчетливо указывает на тот факт, что наивные или простодушные люди, в отличие от нас, не «психологизируют» комплексы, вызывающие нарушения, а рассматривают их как вполне самостоятельных существ, или как демонов. Впоследствии в ходе развития сознания возник интенсивный эго-комплекс, или эго-сознание, в результате чего комплексы лишились своей первоначальной автономии, по крайней мере, в проявлениях обыденной речи. Как правило, индивид говорит: «У меня есть комплекс», или же доктор успокаивающим голосом сообщает истеричному пациенту: «Ваша боль в действительности не существует, вы просто вообразили, что она вам досаждает». Страх перед болезнью, несомненно, порожден фантазией пациента, так что любой постарается убедить его, что он сам ввел себя в заблуждение.

205 Нетрудно заметить, что современное решение проблемы, как правило, строится на основании предположения, что комплекс создан, или «придуман», пациентом и что он не существовал бы вовсе, если бы пациент не приложил усилия к его претворению в жизнь. Однако в последнее время было установлено, что комплексы обладают значительной степенью автономности, вследствие чего не имеющие органической подоплеки, но «воображаемые» боли так же сильны, как и настоящие, и что страх заболевания не имеет ни малейшей тенденции к исчезновению, даже если сам пациент и его доктор в процессе общения сойдутся на мысли, что это не более чем плод «воображения».

206 Здесь мы сталкиваемся с интересным проявлением «апотропаического»[22] мышления, полностью соответствующим традиции древних давать эвфемистические имена, классическим примером которой является, например, название по vxoQev ^swo<Z (Понт Евксинский), «гостеприимное море». Точно так же, как Эринии («Гневные») назывались, весьма предусмотрительно и угодливо, Эвменидами («Благосклонными»), так и современный разум воспринимает все внутренние нарушения как результат своей собственной активности: он просто ассимилирует их. Конечно, в этом случае не происходит открытого признания апотропаического эвфемизма, а имеет место бессознательная тенденциея сделать автономность комплекса нереальной, давая ей другое имя. Сознание ведет себя подобно человеку, услышавшему подозрительный шум на чердаке и бегущему в подвал с целью убедить себя, что там нет грабителя, а шум был просто плодом его воображения. На самом же деле ему просто не хватило духу подняться на чердак.

207 Тот факт, что мотивом, заставившим сознание объяснять комплексы как результат собственной активности, послужил страх, не вполне очевиден. Комплексы кажутся настолько тривиальными, такими глупыми и «ничтожными», что мы явно стыдимся их и делаем все возможное, чтобы их скрыть. Но если бы они на самом деле были столь «ничтожными», они не были бы настолько болезненными. Болезненное – значит причиняющее боль, нечто чрезвычайно неприятное и по этой причине само по себе важное и заслуживающее серьезного к себе отношения. Но мы всегда готовы счесть что-либо неприятное нереальным, вымышленным – насколько это возможно. Невротическая вспышка сигнализирует о том, что наступил момент, когда это уже невозможно осуществить примитивными магическими средствами, вроде апотропаических жестов и эвфемизмов. С этого момента комплекс утверждается на поверхности сознания; его уже нельзя обойти. Шаг за шагом он продолжает ассимилировать эго-сознание, в точности как раньше эго-сознание пыталось ассимилировать его. Это в конечном счете приводит к невротической диссоциации личности.

208 Подобное развитие раскрывает изначальную силу комплекса, которая, как я уже говорил, иногда превосходит даже силу эго-комплекса. Только теперь человек обретает способность понять, что эго имело все основания упражняться на комплексах в магии имен, так как совершенно очевидно, что источник его страхов весьма злобен и грозит поглотить его. Множество людей, причисляемых к нормальным, имеют «скелеты в шкафу», о существовании которого нельзя упоминать, чтобы не причинить им смертельную боль – так силен их страх перед таящимся призраком. Все те, кто пребывает на стадии признания своих комплексов нереальными, всякое упоминание невроза воспринимают как относящееся к явно патологическим личностям, к числу которых они, конечно же, не принадлежат. Как будто быть больными – привилегия, принадлежащая только больным!

209 Тенденция делать комплексы нереальными путем ассимиляции не доказывает того, что они являются «пустяками», но, напротив, говорит об их важности. Это неизбежное следствие того инстинктивного страха, который первобытный человек испытывает по отношению к предмету, движущемуся в темноте. У первобытных народов этот страх фактически появляется с приходом темноты, точно так же, как в нашем случае комплексы приглушены в дневное время, а ночью поднимают головы, прогоняя сон или заполняя его кошмарами. Комплексы являются объектами внутреннего опыта, объектами, которых не встретишь на улице или в людных местах. Благодаря им и счастье, и горе в личной жизни становятся глубже; они лары и пенаты[23], ожидающие нас у камелька, чье миролюбие опасно переоценивать; они – «маленький народец», проделки которого тревожат нас ночью. Когда несчастье случается с нашими соседями, оно мало заботит нас, но когда оно угрожает нам самим, мы вынуждены обратиться к врачу, который помог бы нам оценить, насколько сильна угроза, исходящая от комплекса. Только если вы повидали целые семьи, разрушенные комплексами морально и физически, и знаете, к какой беспримерной трагедии и безысходному горю они могут привести, сможете почувствовать всю силу реальности комплексов, вы поймете, насколько безответственно и ненаучно мнение, будто личность может «вообразить» комплекс. Подбирая медицинское сравнение, можно вспомнить об инфекционных заболеваниях или злокачественных опухолях, которые также развиваются без малейшего участия сознательной мысли. Это сравнение все же не полностью адекватно, потому что комплексы не вполне патологичны по своей природе, а являются характерными выражениями психического, безотносительно того, дифференцированно психическое или же оно недифференцированно и примитивно. Следовательно, мы безошибочно находим их следы у всех народов и во все эпохи. Об этом свидетельствуют древнейшие литературные памятники: в эпосе о Гильгамеше мастерски описана психология комплекса власти, а Книга Товит в Ветхом Завете предлагает нам историю эротического комплекса и способ его лечения.