Читать книгу Приключения Пиноккио. История деревянной куклы - Карло Коллоди - Страница 12

Кукловод Маньяфог (а его звали именно так) производил впечатление страшного человека, и тут уж не поспоришь, особенно жуткой казалась его чёрная борода, которая с утробы матери покрывала всю его грудь до ног, но в глубине души плохим человеком он не был. Попробуйте-ка оценить, когда он увидел перед собой этого бедного Пиноккио, который бился и орал: «Я не хочу умирать, я не хочу умирать!», он тут же задрожал и захлебнулся от ярости, но, выдержав немного времени, в конце концов помиловал его, и в финале испустил громкий чих.

При этом чихании Арлекин, который до этого страдал и стоял согнувшись вдвое, плача и стеная, сразу повеселел лицом, и, наклонившись к Пиноккио, вдруг шепнул ему вполголоса:

– Мужайся, братец! Кукловод Маньяфог чихнул, а это знак того, что он пожалел тебя, и теперь ты спасён! Тут надо пояснить, что в отличие от людей, которые, когда жалеют и милуют кого-то, начинают пускать нюни, плакать или тереть красные глазёнки, Маджафрог просто начинал элементарно чихать! И если он чихнул в присутствии кого-то, это значило, что тому дозволено ещё пожить какое-то время! Весьма странный способ продемонстрировать своё доброе сердце, не правда ли?

Начихавшись вдосталь, Кукловод, приказал Пиноккио в своём жутко грубоватом стиле:

– Кончай плакать, тля! Не могу видеть чмошных нытиков! От твоего зубодробительного нытья у меня опять заныл живот! Ох, как закололо! Мать честная! Всё из-за тебя! Нет, у меня точно будет спазм! Вот он на подходе! Уже рядом! Почти… Почти… Этчи, э-чхи! Ап! Чхи! И он ещё два раза чихнул на бис.

– Будьте здоровы! – вежливо сказал Пиноккио.

– Спасибо! А твой отец и мать живы? – для проформы спросил Кукловод Маджафрог – Пожиратель Огня.

– Отец – да, а мама – не знаю… Никогда не сталкивался с ней!

– Кто знает, какое горе было бы твоему старому, бедному отцу, если бы ты сейчас расположился между этих жарких углей! Бедный старик! Мне так жаль его… Этчи, этчи, этчи, – Ап! Чхи! И он сделал еще три порядочных чиха, которые свидетельствовали буквально о натуральном приступе доброты.

– Будьте здоровы! – сказал Пиноккио.

– Не стоит беспокойства! Я ещё до конца не решил, что мне с тобой делать! Меня тоже надо пожалеть, потому что, как видишь, у меня больше нет дров, чтобы закончить печь этого чудесного жареного барашка, а ты, если сказать по-правде, был бы мне очень нужен! Но раз уж я пожалел тебя и моё милосердие столь безгранично… Так что придётся потерпеть до лучших времён! Ладно! Вместо тебя я поставлю под вертел какую-нибудь глупую марионетку из моей обширной коллекции. О-ля-ля! Жандармы! Ко мне!!!

По его команде тут же откуда ни возьмись появились два деревянных дуболома-жандарма, длинные, сухие поленицы, с люцернской шляпой на голове и саблями наголо в чудовищных руках.

Тут Кукловод Маньяфог рявкнул хриплым голосом:

– Взять этого глупого Арлекина, хорошо связать его, а затем бросить в очаг, чтобы он хорошо прогорел в огне! Я хочу, чтобы мой барашек хорошо прожарился! Аминь!

Представьте себе лицо бедного Арлекина! С него сразу слетели все румяна и пудра! Он так испугался, что ноги у него тут же подкосились, и он без чувств рухнул на пол.

Пиноккио при виде этого душераздирающего зрелища бросился к ногам Кукловода Маджафрога и, плача, стеная и и орошая всю его длинную противную бороду горючими слезами, начал умоляющим голоском просить за него:

– Господин Маньяфог! Мистер Пожиратель Огня!…Помилуйте!

– Здесь нет господ! – жёстко возразил кукловод, – Здесь все товарищи!

– Помилуйте, господин товарищ!… – взывал Пиноккио – Синьор кавалер!

– Заруби себе на носу – здесь нет синьоров! Здесь нет кавалеров! Откуда ты свалился, нечисть?

– Я? Пожалейте, господин комендант!

– Ты что, рехнулся? Здесь нет никаких комендантов!

– Командир, пощады!

– Бандюга! Где ты увидел здесь командиров?

– Помилуйте, Ваше Превосходительство!…

Почувствовав, что его называют превосходительством, Кукловод Маджафрог сразу же просиял, как полная Луна и стал как будто даже более человечным. Он прямо поплыл на глазах публики и стал куда более сговорчивым. После этого, он, возведя руки к небу, сказал Пиноккио вполне миролюбиво:

– Ну, и чего ты от меня хочешь?

– Прошу помиловать бедного Арлекина!… -И какая мне от этого польза! От милости должна же быть хоть какая-то польза! Если я пощадил тебя, это не значит, что мой барашек не должен нормально подрумяниваться, и кому-то не предстоит заменить тебя в печи! Ты так и не понял! Я хочу, чтобы мой ненаглядный барашек был идеально зажарен и принёс мне счастье! – В таком случае, – воскликнул Пиноккио с достоинством, которого от него никто не мог ожидать, и высоко подняв голову и отшвырнув прочь свой колпак из хлебного мякиша, – в таком случае, я знаю, как мне поступить! Вперёд, господа полицейские! Вяжите меня, и киньте скорее в огонь. Я не могу допустить, чтобы бедного Арлекина, моего лучшего друга, бросили в огонь вместо меня!

Эти слова, произнесённые столь высоким голосом и с таким героическим пафосом, заставили всех марионеток, присутствовавших при этой сцене, заплакать. Сами жандармы, хотя и были деревянными, плакали в четыре глаза, как два молочных ягнёнка.

Пожиратель Огня, по сути, оставался твёрд и непреклонен, как кусок антарктического льда: но затем мало помалу его стала одолевать жалость, наконец, он тоже стал пускать слюни и чихать. И сделав четыре или пять чихов, он ласково развёл руками и сказал Пиноккио:

– Ты очень хороший парень! Подойди ко мне и поцелуй меня!

Пиноккио тут же подбежал и, вскарабкавшись, как белка, по бороде Кукловода, забрался на верхотуру и и поцеловал его в кончик носа.

– Значит, благодать моя? Я помилован? – спросил бедный Арлекин, едва слышным голосом.

– Благодать твоя! Ты помилован! – ответил Пожиратель Огня, потом вздохнул и пощупал голову.

– Ладно! Пусть будет так! На этот вечер я смирюсь с тем, что мне придётся съесть полусырого барашка, но в другой раз горе тому, кого коснётся моя благодать!… Гори всё синим пламенем!

При известии о получении благодати все марионетки помчались на сцену, зажгли там все светильники и люстры, как на гала-вечере, стали скакать, прыгать и танцевать.

Был уже рассвет, а они всё плясали.