Читать книгу Приключения Пиноккио. История деревянной куклы - Карло Коллоди - Страница 8

Бедный Пиноккио, у которого всегда были глаза во время сна были широко открыты, так и не заметил, как сгорели обе его ноги. Как только он услышал голос своего отца, он спрыгнул с табурета, чтобы бежать и вытащить кол из дверного засова, но вместо этого, после двух или трёх шатаний, он с таким грохотом упал на пол плашмя, как будто с пятого этажа сбросили мещок с деревянными ложками.

– Открой! – крикнул Джузеппо с улицы.

– Дедулька, я не могу… – отвечала марионетка, плача и всё время падая на пол.

– Почему ты не можешь?

– Потому что мои ноги съели!

– А кто их тебе съел?

– Кот! – сказал Пиноккио, видя, как кошка, стоявшая перед ним, забавляется тем, что играет с какой-то щепкой.

– Открой, говорю! – повторил Джузеппо, – Открой сейчас же! Если не откроешь, я приду домой, я задам тебе перцу!

– Я не могу стоять, поверьте мне! О! Бедный я! Бедный! Несчастный! Я всю жизнь буду ползать коленках!

– Джузеппо полагая, что всё это нытьё-очередная уловка этого жулика, и подумал, что хорошо бы покончить с этим, и, взобравшись на стену залез в дом через окно.

С самого начала он хотел обрушить на негодника всю свою ярость, но потом, когда он увидел своего Буратино, распростёртого на земле и оставшегося без ног, он сразу смягчился, он сразу же взял его на руки, стал целовать его и тысячу раз приласкал и облобызал его, и наконец нашёл в себе силы сказать, всхлипывая:

– Пиноккьюшка ты мой! Как ты умудрился пожечь свои ножки?

– Не знаю, отец святой, но поверьте, это была адская ночь, и я буду помнить о ней до конца жизни. Гром гремег, молния сверкала, и я был очень голоден, а когда говорящий Сверчок сказал мне: «Тебе и так хорошо! Ты был плохим и заслужил это!», а я сказал ему:" Держись, Сверчок!…», а он сказал мне: «Ты марионетка, и у тебя деревянная голова!», а я схватил молоток и швырнул его в него, и он умер, но это его вина была, потому что я не хотел убивать его, смотри в оба, тут я поставил сковородку на горящие угли котла, но цыпленоку бежал и сказал:" До свидания! Чмоки-чмоки и тысяча поцелуйчиков!» А голод всё рос, поэтому этот старичок в ночном колпаке, глядя в окно, сказал мне:" Поди и подставь шляпу», а я так и остался с этой водой на голове, потому что просить хлеба – это не позор, не так ли? Я сразу же вернулся домой, и потому, что был голоден, как акула, положил ноги на котёл, чтобы поскорее высушить их, и вы вернулись, и я нашёл их сожжёнными, а между тем голод у меня по прежнему есть, а ног у меня больше нет! Нет их!… Их!… Их!… Их!…

И бедный Пиноккио начал плакать, рыдать во весь голос и пыхтеть так громко, что его слышали на расстояния пяти миль.

Джузеппо, который из всего этого громкого бреда понял только то, что марионетка чудовищно проголодалась, вытащил из кармана три груши и, вручив их Пиноккио, сказал:

– Эти три груши должны были быть моим завтраком, но я охотно отдаю их тебе, Пиноккио! Съешь их, пока столяр будет тебя чинить!.

– Если ты хочешь чтобы я их съел, сделай милость – почисти их!

– Почистить их? – удивленно возразил Джузеппо, – Я бы никогда не поверил, мой мальчик, что ты такой разборчивый и такой придира? Плохо! Ты просто какой-то изнеженный барчук, а не деревянная кукла! Привереда эдакий! В этом мире, с детства нужно привыкать есть всё, что тебе дают, потому что никогда не знаешь, что может случиться с нами. Случаев всяких много!… – Как хорошо ты сказал! – согласился Пиноккио – Можно, я запишу за тобой? Но что бы ты не сказал, я никогда не буду есть фрукты, которые не очищены! Заруби себе это на носу, старина! Я не могу страдать от такой жёсткой кожуры!

И вот добрый человек Джузеппо, вынув нож и вооружившись ангельским терпением, очистил три груши и положил их на один угол стола, а всю кожуру на другой угол стола.

Когда Пиноккио в два укуса сожрал первую грушу, он хотел выбросить сердцевину, но Джузеппо удержал его руку, пытаясь втолковывать ему:

– Не выбрасывай шкурки: всё в этом мире может когда-нибудь понадобиться!

– Ну, я сердцевину на самом деле не ем принципиально!… – воскликнула наглая марионетка, обернувшись и перекосившись, как последняя гадюка.

– Кто знает! Много всего на свете!… – повторил Джузеппо, пытаясь не взорваться от ярости.

Но, как бы то ни было, в итоге все три сердцевины груш вместо того, чтобы быть выброшенными в окно, были аккуратно сложены на угол стола в компании грушовых шкурок.

Съев, или, лучше сказать – слопав, или ещё лучше – сожрав три груши, Пиноккио сделал чудовищный зевок и заныл:

– Бятянь! А я ничуть не наелся!

– Но мне, мой мальчик, больше нечего тебе дать!

– Нечего? Как это может быть – ничего? Ты шутишь?

– У меня остались только эти шкурки и косточки от груш.

– Ну, ты и фрукт, батя! – сказал Пиноккио, – И мне что? Терпеть? Ладно! Если больше ничего не найдёшь, я сожру кожуру!

И начал жрать. Сначала он слегка приоткрыл рот, показывая, как он недоволен невкусным блюдом, но потом одну за другой он в один присест закинул в пасть всю шелуху, а после шелухи и сердцевину вместе с костями, а когда закончил пиршество, радостно хлопнул руками по животу и сказал злорадно:

– Да! Теперь всё в порядке!

– Видишь ли, – заметил Джузеппо, – Ты ведь сейчас должен согласиться, что я был прав, когда говорил тебе, что не надо быть слишком софистичным или слишком изнеженным в своих пристрастиях и вкусах. Дорогой мой, никто никогда не знает, что может случиться с нами в этом мире. Много случаев… —