Читать книгу Восточный экспресс - Кассия Сенина - Страница 32

***

После обеда, который изготовила приходившая накануне бабушка, Макс с Дорой, уморившиеся от службы и долгого гулянья на свежем воздухе, без всякого прекословия улеглись спать. Василий включил компьютер и залез в интернет, но, не найдя в почте ничего интересного, кроме новостной рассылки «Синопсиса», устремил взгляд в окно. Без Дарьи в доме было пусто. И сегодняший вечер пройдет без совместного просмотра очередного фильма… Получит ли Дари в Дамаске что-нибудь из того, на поиски чего отправилась осенью, пойдя в лабораторию?..

Поднявшись, Василий подошел к книжным стеллажам, рассеянно скользнул взглядом по средней полке. Внимание зацепилось за «Алхимию на Востоке и Западе». Когда жена читала книгу, у Василия мелькнула мысль тоже прочесть ее, но позже он забыл об этом. Теперь же он вынул том в лиловой обложке, устроился на диване и принялся листать, открывая наобум то в одном, то в другом месте.

«Согласно определению Феодорита Аристина, эдесского алхимика XV века, „Алхимия это искусство, с помощью коего пораженные порчей металлы возрождаются – несовершенные становятся совершенными“. Однако это „материальное“ определение скрывало под собой несколько уровней, высшим из которых считалось возрождение человека через освобождение от порчи пороков и несовершенства, причем под последним понималось не только несовершенство нравственное, но и неразвитость разума, недостаток знаний. Аскетическое наставление подвижника VI века Иоанна Лествичника: „Не извиняйся неведением, ибо неведевый, но сотворивший достойное ран, будет бит за то, что не узнал“, средневековые алхимики осмыслили как призыв к научному познанию мира, созданного Богом не только для восхищения великим творением Создателя, но и для изучения с помощью ума, данного тем же Создателем. Таким образом, путь алхимического совершенства многогранен: духовно-нравственное очищение, возрастание в научном познании мира и – высшая ступень – познание Бога через мистический союз с Ним».

Концепция красивая, подумалось Василию, но вот интересно, были ли такие люди, которые достигали совершенства на трех путях сразу? В новое время пути научного поиска и мистического богопознания разошлись далеко: ученые не стремятся к «духовно-нравственному очищению», если под ним понимать христианское совершенство, а не просто отсутствие грубых грехов и пороков, многие и в Бога-то не верят… или, если и верят, из этой веры ничего не следует на практике. Храмы наполняют не ученые, а обычные люди и часто, увы, не слишком образованные…

«Алхимик нераздельно воплощал в своем лице всё: он ставящий опыты теоретик и теоретизирующий ремесленник, философ и богослов, мистик и книжник, художник и поэт, правоверный христианин и маг-чернокнижник…»

Василий хмыкнул и подумал, что в современном мире идеал «знаю всё» воплощают журналисты средней руки – но в наихудшем варианте: пишут о чем угодно якобы со знанием дела, а в реальности пичкают читателей малограмотной бурдой… «А впрочем, еще неизвестно, что там за бурду химичили те алхимики. – Феотоки усмехнулся. – Им еще проще было: навертеть фраз посимволичнее, немногие что-нибудь поймут, зато красиво звучит и сам сойдешь за умного, носителя тайных знаний… Алхимик как журналист средневековья – наверное, авторы этой книги меня бы обругали за такую идею…» Василию стало смешно, и он перелистнул несколько страниц.

«Уроборос как символ имеет долгую историю и встречается в разных культурах. В Древнем Египте он олицетворял вечность и вселенную с ее элементами, а также цикл смерти и перерождения, и потому этот знак попадается на стенах храмов и гробниц. В Древней Греции уроборос обозначал процессы, не имеющие начала и конца. В Древнем Китае этот символ связывался с учением о взаимодействии полярных сил инь и ян, а его центр, пространство внутри кольца – с учением о Дао, „пути человека“. В индуизме в виде змеи, кусающей свой хвост, изображался бог Шеша, считающийся олицетворением вечного времени…»

– Надо же! – пробормотал Василий. – Какой древний и богатый символизм…

Он стал читать раздел о «великом делании». Там сообщалось в числе прочего, что «истинные алхимики не стремились к получению золота, оно являлось инструментом, а не целью. Целью был сам философский камень, эликсир жизни и духовное освобождение, дарующиеся его обладателю – абсолютная свобода».

«Абсолютная свобода! – подумал Феотоки. – Красивое словосочетание, но что оно обозначает? Ведь такая свобода только у Бога. Значит, алхимики искали обожения таким своеобразным путем… Занятно! Ну да, всё верно, свобода только там, где бессмертие… Неужели они действительно верили, что можно получить вещество, которое даст бессмертие? И ведь это вроде бы в эпоху всеобщего господства христианства! Конечно, часто только внешнего, но всё же…»

Дальше в книге, однако, говорилось, что, при многоуровневом содержании алхимических трактатов, в самом высоком смысле их следовало понимать не как рецепты по поиску неиссякаемого источника золота или физического бессмертия, а духовно: это был своеобразный способ богословствовать на внецерковном поле.

«Человек постоянно пытался вырваться из-под опеки церкви, – размышлял Василий. – А ведь, если подумать, это свидетельство неудачи церкви как средства привлечь людей к спасению… Казалось бы, она должна давать всё, чтобы насытить душу и, так сказать, научить летать, а вместо этого ее воспринимают как клетку… И ведь в те времена зачастую так и было! А сейчас?.. Свободы уже куда больше, но в целом не скажешь, что люди стремятся отыскать опору и смысл жизни именно в церкви… Наверное, потому, что им всегда хочется свободы больше, чем она позволяет. Внешней свободы. А ко внутренней многие ли стремятся? Да и что она такое? Мы вот ходим в церковь, молимся и прочее, при случае рассуждаем о внутренней свободе, а случись что – оказывается, у нас куча привязанностей, пристрастий, зависимостей…»

Он вспомнил сегодняшний разговор с Лари и подумал, что напрасно завел речь о Ставросе: получилось так, словно он до сих пор в чем-то подозревает Дарью… Неудобно вышло! Ведь всё уже в прошлом, но почему же этот кулон, подаренный «мрачным неразговорчивым типом» – Василий усмехнулся, вспомнив характеристику, данную Иларией, – до сих пор не дает ему покоя? Дари уже и не работает там, и… вроде бы и кулон больше не носит?.. Он задумался, припоминая: да, жена в последнее время, кажется, не надевала уроборос. Интересно, почему? Надоел? Разонравился?.. Впрочем, она ведь и носила его в основном на работу, ничего странного… Но почему она ничего не рассказала о том, что Контоглу к ней приставал, а Ставрос заступился? И ведь не спросишь: не говорить же, что он выведывал об этом у Лари… Фу, глупая история вышла! Василий досадливо сдвинул брови.

«Лучше б я не спрашивал ничего! – подумал он. – От этих сплетен никакой пользы, только будет теперь это в голову лезть… Я же доверяю Дари, так зачем всё это? Если б та история имела значение, она бы, конечно, мне сама рассказала. А если она промолчала, значит, всё чушь и нечего об этом думать!»

Он повел головой, отгоняя ненужные мысли и снова углубился в книгу. Там попадались иллюстрации, и Василий внезапно наткнулся на репродукцию иконы Богоматери «Живоносный Источник». С удивлением он прочел, что некоторые средневековые иконописные сюжеты можно истолковать, в частности, алхимически – так, чаша являлась важным символом: еще древние алхимики использовали изображение алтаря, увенчанного чашей, в которой и происходит трансмутация, а позднее чаша символизировала брачный чертог, где соединяются в мистическом браке мужское и женское начала, и в христианском средневековье это толковалось как брак Христа и церкви. В алхимическом богословии чаша также символизировала купель, через погружение в которую приобщаешься к тайне первичной материи… Василий снова хмыкнул.

«Этак можно что угодно истолковать „алхимически“! – подумал он. – Даже и Библию: „Премудрость создала себе дом и растворила в чаше своей вино“… Или чашу причастия… Чем не „трансмутация“? Может, алхимики так и толковали… В общем, мутная какая-то наука…»

Он принялся читать об алхимическом браке. «Кульминация Великого Делания алхимиков – соединение в алхимическом браке противоположностей…» Дальше говорилось, что под противоположностями понимались мужское и женское начала, но Василий задумался о другом: кто-то из древних философов говорил, что «противоположности сходятся», тогда как другой утверждал, что «подобное стремится к подобному». Кто же прав?

«Наверное, брак Пана и Лизи похож на соединение противоположностей. – Василий улыбнулся. – А вот у Григи с Лари много общего в характерах и отношении к жизни. У нас с Дари общего еще больше… Получается, с точки зрения алхимии, лучший брак у Пана, вот только мне бы не хотелось оказаться на его месте. Лизи хорошая, вот и в церковь теперь ходит, но… В ней совсем нет уважения к христианским традициям, она всё готова раскритиковать и поставить с ног на голову…»

Правда, Василий признавал, что замечания Елизаветы нередко вносили свежесть в восприятие тех или иных сторон христианской жизни, но все-таки ее бесшабашные высказывания порой коробили, хотя он не показывал этого. Иногда он задавался вопросом: что, собственно, такое для нее церковь и зачем она ведет христианскую жизнь – может быть, всего лишь «за компанию» с мужем?.. Лизи, казалось, не испытывала никакого благоговения не только перед святыми отцами и их мнениями, но и перед Священным Писанием, да и вообще перед какими угодно церковными традициями и установлениями. И сам Панайотис иногда жаловался на это Василию, однако Феотоки не мог не отметить, что за годы совместной жизни с Лизи Стратиотис стал гораздо менее занудным и закомплексованным, чем был пять лет назад.

«Наверное, Пану как раз такая жена и нужна, а вот я бы с ней вряд ли ужился… – подумал Василий. – Хорошо, что тогда так вышло, очень промыслительно, в самом деле! Григе хорошо с Лари, мне – с Дари… Каждому достался нужный человек! Но ведь так и должно быть, если по воле Божией?.. В общем, все эти аксиомы философов ерунда, в конечном счете! Одному хорошо жить с противоположностью, а другому – с подобием. Каждому свое, главное – чтобы не чужое…»

– Папа! Ты почитаешь нам продолжение про Одиссея? – На пороге гостиной появилась дочь, еще заспанная, но уже требующая новой порции детской книжки по мотивам бессмертной поэмы Гомера.

– Конечно! – Василий улыбнулся, спуская ноги с дивана. – Зови Макса!

Он убрал книгу об алхимии на полку, подумав, что вряд ли еще вернется к ней, и взял с журнального столика «Сказку странствий».