Читать книгу Вдоль реки, мимо лестницы в никуда и замка - Катерина Дементьева - Страница 3

Очень хорошо, особенно когда ты только начинающая сотрудница важного муниципального или государственного учреждения и склонна к совершению глупых ошибок, чтобы твой руководитель Я. рявкнул:

– Агата! Немедленно сюда!

А дальше, когда ты пристроилась на рассыпающемся стуле, в качестве ножек которого служили отполированные до черноты обломки деревянных швабр и пластиковые, зеленый и синий, – от мопов, дальше, когда он героически раздвинул завалы папок так, чтобы и тебя видеть, и ничего не уронить, когда стол задумчиво проскрипел, но решил не падать, когда то же решило кресло, было бы хорошо чтобы Я. сказал:

– Короче, слушай сюда. В нашей работе сплошные подводные камни и никаких наводных, и говна ты всякого повидаешь и херни наделаешь невообразимое множество, но вот тебе одно из самых важных правил

никогда

даже если ты не просто уверена, а видела своими глазами

никогда

не подкладывай улики подозреваемым —

особенно пока ты еще неопытная малолетка и не посоветовалась с теми, кто в этом разбирается.

(Это, конечно, не самое важное правило, но не бывает в нашей работе самого важного, любое – всегда только одно из. А на слове «невообразимое» в его речи стоило бы немножко улыбнуться, совсем чуть-чуть, чтобы показать, да, заметила, что оно из моих перекочевало в ваши, и рада этому).

После этого ты, ну то есть я, встала бы, покивала, обдумала совет, сказала бы, я бы никогда, но все же поблагодарила бы, и вышла из этого пыльного и разваливающегося кабинета, и все было бы хорошо.

Плохо было то, что он этого не сделал.

Безусловно, плохо было и все остальное – начиная с моей ошибки и заканчивая моей другой ошибкой, и тут, наверное, надо бы объяснить. Дело было простое, поэтому его и доверили мне и всего-то на четвертый день службы – обвинить бы в этом азиатское суеверие, что четыре – это дурной знак, но если кого-то и винить, то только себя.

Дело было простое, потерпевшая его опознала, результаты пришли положительные для нас, но я виделась с ним – заметила, как уверенно он держится, как надменно смотрит на нас и особенно на нее, как он едва вслух не смеется, что всех нас ловко перехитрил – и мне было нужно, понимаете, дорогие читатели, мне было необходимо что-то сделать. В небольшое оправдание – план ведь был не в том, чтобы подбросить ему в машину ее изорванное белье, а в том, что, когда его снова вызовут в отделение, я проникну в квартиру и гараж и найду настоящие улики – постфактум я понимаю, что это меня не оправдывает, но в этом ведь фокус всего пост- – оно не может помочь тогда и не всегда помогает в будущем.

Следующая часть плана была в том, что я утаю улики, удержу до суда, а потом ворвусь в зал в нужный момент – ну или поднимусь со скамьи, если уже буду там, – и торжественно предъявлю суду новые, неизвестные доказательства. (Когда я дошла до этого момента, мой через десять минут бывший руководитель даже не стал снова орать. Он вздохнул и чересчур спокойно поинтересовался – это так вас в академии теперь учат? Я сразу же принялась убеждать его в том, что нет, потому что и правда – нет, но он махнул рукой и сказал продолжать). Дальше я узнала, что фокус с торжественным предъявлением не получится, потому что суд работает с девяти до пяти и рассматривает за день до четырех десятков дел, и весь день судья спит, прокурор снэпчатит, а защитник сочиняет остроумные подписи для своих сториз. Дальше я решила, что лучше изъять белье, пока его не нашли и потратить энергию на то, чтобы вовремя разбудить судью, дальше я решила, что стоит расспросить коллег, а почему обвиняемый так в себе уверен и чьей именно, если она вообще существует, поддержкой заручился.

И все могло получиться как надо, если бы улику не нашли, а вместе с ней и видео с регистратора машины соседа-параноика, который никогда не выключает запись. На меня орали, и орали, и орали, и я бы предпочла это, громче, хуже, с разбиванием глиняных кружек в миллиметрах от головы, только чтобы не видеть лица жертвы и ее семьи, когда им сообщили, что они не выиграют дело. Им что-то врали о том, что он – сын кого-то важного, или сумасшедший, или на правительственном задании, и я хотела подойти и сказать правду, но меня удержали. (Он не ушел безнаказанным. Когда я уже уезжала в свою глушь, в выбранное место ссылки, мне позвонила бывшая коллега и рассказала, что они с другими моими бывшими коллегами добрались до него другим, менее официальным способом. Это должно было стать слабым, но все же утешением, но не стало).

Мне сказали написать заявление, никуда больше не лезть, нигде не отсвечивать, и тогда никто ни о чем не вспомнит и не узнает.

Я написала, снова извинилась, и снова, и еще раз – и ушла.

На следующий же день я начала заниматься взрослыми раздумьями о дальнейшем, а параллельно создала резюме, разослала его по интересующим местам, приготовилась к шквалу звонков и коварным вопросам на собеседованиях, и я была бы рада, если бы это оказалось правдой, но она была иной. Первые две бутылки вина перелились в меня еще до полудня, потом я ревела, потом заказала роллы и безуспешно попыталась соблазнить и заманить в квартиру курьера, потом обедала и боялась, что курьер расстроился и вызовет моих бывших коллег, и это будет еще хуже, чем сейчас. Я пила и рыдала, бродила в туалет, чтобы вызвать рвоту, пила воду и снова шла за алкоголем.

На третий день своего падения, я решила, что это не дело, уныло проглядела вакансии, отругала себя, что не выяснила, что именно значит – не отсвечивать, и значит ли это, что мне не стоит претендовать даже на бумажную работу в юридических конторах. Можно было бы позвонить и уточнить, но я чувствовала, что нельзя. Смотреть вакансии мне разонравилось в первую же минуту, но я продержалась несколько, в основном, чтобы успокоить совесть. Когда она на секунду затихла, точнее когда я вообразила, что она затихла, я осознала, что есть только один выход (что я хочу) – сбежать из города.

Первая идея была в том, чтобы попроситься на неопределенный срок в гости к родителям, которые счастливо жили в южной Испании уже почти десять лет, периодически звали меня к себе и обещали помочь, пока я не встану на ноги. Проблемы с этим были в том, что пришлось бы объяснять, что именно случилось с карьерой моей мечты (тут я, конечно, прервалась на рыдания, не только от жалости к себе, но и от злости), к тому же у меня было не больше представлений о том, чем я хочу заняться там, по сравнению с здесь (то есть ноль по обеим позициям), и к тому же еще раз – я с трудом могла представить себе, как это – снова жить с родителями. Плюс главное – я была почти уверена, что они приглашали меня для проформы, потому что кто-то из приятелей считал, что так нужно, а не потому, что так уж хотели меня видеть. (Иначе они не бросили бы меня одну в пятнадцать, верно? Но никаких претензий, даже в те мерзкие дни я была рада, что мама не сделала аборт).

Вторая, и более привлекательная идея была в том, что я: поднимусь с дивана, залезу в кладовку с хламом, разыщу там ключи от бабушкиного дома, и поеду в К., которая находилась достаточно, но не невозможно далеко от столицы – если вдруг мне понадобится вернуться. В К. были тишина и спокойствие, и наверняка никто там меня даже не вспомнит, то есть никто не станет расспрашивать, как дела вообще и на работе. И насчет нее – скорее всего там можно будет найти что-нибудь непыльное и достаточно унылое, чтобы подходило для моей позорной ссылки. Еще плюсы: свежий воздух, чтобы становиться здоровее, отсутствие развлечений, чтобы спокойно проводить вечера и успокаиваться и соображать, как выбраться из этой ситуации. Можно даже интернет не проводить!

Впрочем, насчет последнего я передумала даже раньше, чем закончила мысль, и сразу после того, как нашла ключи, позвонила своему провайдеру и договорилась о переносе услуги. Так появился дедлайн.

У меня была неделя, и я использовала ее очень разумно. Договорилась с хозяйкой квартиры о дне, когда съезжаю, выбросила весь мусор, отдала ненужную одежду в секонд-хэнды, после получаса сражений героически победила и убедила приложение железной дороги, что мне нужен только один билет – туда, сложила все свои вещи в адекватное количество сумок (i. e. то, которое я могла теоретически донести от станции до дома).

Насчет адекватности багажа я погорячилась, и обнаружилось это только в последний день – когда я выяснила, что никакая сила на планете не поможет мне взять их и дотащить до вокзала. От безысходности я постучала к мерзким соседям-студентам, которых ненавидела каждую пятницу и почти каждые выходные за ужасно громкие вечеринки. Возможно, зря, потому что соседи неожиданно оказались очень приятными ребятами. Половина была немцами, другая – индийцами, и все они ужасно распереживались, что я не успеваю и не могу сама добраться куда нужно, и радостно схватили вещи, заставили меня проверить квартиру – чтобы я наверняка ничего не забыла, один позвонил квартирной хозяйке и объяснил, что ключи она заберет у него (потому что с ней я, как оказалось, тоже договорилась неправильно), другой перекрыл воду, газ, отключил электричество, третий проверил, чтобы окна были закрыты – в общем, больше ненавидеть их я не могла, и после того, как они заволокли вещи в вагон и великолепной смесью английского и жестов договорились с проводницей, что в К. мне помогут их вытащить, мы распрощались друзьями. Они добавили меня в соцсетях, каждый скинул ссылку на себя и каждый же потребовал, чтобы я писала в любой стрессовой ситуации – и они попросят, чтобы их родители меня спасли. Это было очень мило, и я едва не расплакалась от того, что покидаю таких замечательных, внезапно обретенных друзей, а не от очевидных причин.

В вагоне было слишком тепло, и никого не было. Проводница проверила мой билет, ласково спросила, все ли хорошо, попросила обращаться в случае чего, и я осталась одна. Город убегал, проносился мимо меня слишком быстро – привычные районы, знакомые, дальние, окраины – и все, здесь я поняла, что уехала и что не знаю, выйдет ли когда-нибудь вернуться.

Это было ужасно. У меня было семьсот евро (тема для ярости на себя и очень серьезного разговора с собой же, потому что как, как это произошло? Я откладывала часть стипендии, часть денег, которые периодически присылали родители, часть того, что зарабатывала, когда училась – и я не могли припомнить ни одного случая, когда влезала в эти деньги, кроме пары раз, когда мне очень хотелось прогуляться по барам, а выделенная на расходы сумма заканчивалась. Оказывается, эта пара была не парой, и не такой уж безболезненной, как мне казалось. Как и те прекрасные пиджаки, цена которых выходила за грани разумного и которые казались совершенно необходимыми. И еще разные мелочи, о которых мне быстро надоело думать). Мало денег, отсутствие работы вообще и стопроцентное отсутствие работы, которую я всегда хотела, неизвестное место, дом, который легко мог превратиться в романтичные, но непригодные для жизни развалины за четыре года после смерти бабушки, отсутствие хоть каких-то знакомств в К. – мне становилось все яснее, что идея переехать была инфантильной, идиотской, опасной, но за окном желтые поля сменялись ровными соснами, и этим невозможно было не наслаждаться, проводница угостила меня чаем, ватрушкой с изюмом (моей любимой) и осталась со мной, потому что в поезде больше никого не было, и весело рассказывала комичные истории о работе, телефон садился как сумасшедший, потому что каждые пару минут мои новые друзья слали смешные картинки и гифки и выясняли, как я себя чувствую и перестала ли грустить. В секунду, когда поток картинок и рассказов прекратился, я не выдержала и рассказала отцензурированную и обрезанную версию своей истории проводнице, и она не только посочувствовала, но и пообещала позвонить сестре, которая работала в мэрии К. и всегда была в поиске толковых новых сотрудников.

Возможно, все было не так ужасно.