Читать книгу Лихолов - Катерина Яковлева - Страница 6

«В мире уже достаточно тех, кто спит наяву. Миру нужны те, кто осмелится бодрствовать.

В мире уже достаточно тех, кто идет легким путем. Миру нужны те, кто возьмет тягость бытия на свои плечи и пойдет прямой дорогой.

В мире уже достаточно тех, кто молчит. Миру нужны песенники, стихотворцы и сказочники.

В мире уже достаточно тех, кто алчет брать. Миру нужны те, кто готов отдавать.

В мире уже достаточно тех, кто торопится судить. Миру нужны те, кто умеет прощать.

Непроста жизнь бодрствующих, идущих прямо, поющих, отдающих и прощающих. Но велика их награда от Матери Судьбы. Ибо именно эти души наречет она сынами своими.»

Талмуд Светославия.

Озорное утреннее солнце разлило свои лучи по горам. Свет игриво заполз за все выступы и щербинки серо-коричневых камней. В воздухе витал запах сырости, которая часто бывает в конце лета.

Когда Лихолов открыл глаза, Златы уже не было, а Елисей еще спал. Вещи девушки были сложены и припрятаны за камнями. Видимо, она снова приняла драконий облик и улетела на охоту.

– Проснись, парень! – дернул Лихолов Елисея. Тот с усилием разлепил веки и приподнялся.

Пора было выдвигаться в сторону столицы. Голод жег изнутри. Путники, поднявшись к своему прошлому укрытию, нашли нетронутыми свои вещи. Подкрепились горстками орехов и водой из фляг. У Лихолова постоянно крутилась в голове одна из фраз заступницы: «А туман слушает… Пойдет за вами следом. Берегитесь завтра днем. Но пока рядом со мной, никто вас не тронет». Тревожно было думать, что бродячий туман теперь повадится ходить за путниками следом. Надо было прикинуть, что бы такого сделать, чтобы или сбить туман со следа, или как-то от него защититься. Но сколько ни бродил Странник по свету, не видал такого способа для простого смертного, без магических сил. Решение всегда было одно – биться. Но не драться же теперь со всем туманом, что есть в Северном Лесу? И тут пришла вдруг мысль в голову: раз духи так боялись дракониху, то, может, и туман тоже ее остерегается… Тогда стоило прихватить с собой какие-то вещи, которые несут в себе отпечаток драконьего пламени… Что-то, что удобно нести в кармане…

Пока Елисей собирал вещи на плечи, Лихолов спустился снова в логово и огляделся. Что можно тут такого прихватить с собой? Взгляд скользил по голым камням, костям жертв, пещере с вещами… Ну, кости брать в дорогу не особо удобно, да и приятного мало… Вещи девушки как-то глупо забирать, и жаль оставлять ее без единственного платья… И тут взор Лихолова упал на обожженные драконьим пламенем камни – точно! Странник пошуршал руками среди почерневших булыжников и нашел парочку маленьких камней с явными следами огня. Один Лихолов положил к себе в карман штанов, второй отнес Елисею и настоятельно попросил носить это с собой, как амулет. Юноша недоуменно принял в ладони пестрый камушек, серый, но с одного боку черный. Потом равнодушно пожал плечами и послушно убрал странный предмет за пазуху.

Путники собрались и пошли вниз, оставляя странное драконье логово и жуткие верхушки горбатых гор за спиной. По дороге умылись в ручье, пополнили припасы воды.

– Сколько нам до столицы? – спросил Лихолов.

– Сначала день дороги на юго-восток – выйдем на тракт. Дойдем до ближайшей деревни, там, возможно, ты купишь лошадей, как хотел. До столицы на лошадях будем скакать день, пешком же идти, наверно два дня или три.

Елисей отвечал тихим хрипловатым голосом, лицо его не выражало, как раньше, радости, любования природой. Можно было бы подумать, что он устал, не выспался, голоден. Но что-то подсказывало Странствующему Охотнику, что виной всему внутренние душевные терзания. Потому что и в Лихолове самом, опытном охотнике на нечисть, все напряглось. Какая-то струна его обветренной стертой в мозоли души печально звенела. Протяжно, уныло тянула жалостливую мелодию. Странная девушка. Странный дракон. Все как-то спуталось, свилось в узел, и не знаешь, с какой стороны его распустить. Легло грузом на душу. Но одно Лихолов предчувствовал точно – ночное происшествие с духами не окончится так просто. Все эти твари, морока лица, всегда гадко мстительны. Так что надо торопиться до выхода к тракту. Может, бродячие туманы летают медленно? Тогда удасться и оторваться, если нигде не застревать.

Когда путники спустились, наконец, с неприветливых гор в редколесье, сразу же почувствовалось, что воздух здесь другой, что тут больше тепла, что природа доброжелательнее. Елисей явно чуть воспрянул духом. Присел на одно колено перед старым большим ясенем, одну ладонь прислонил к сердцу, другую же положил на землю. И что-то тихо пропел. Лихолов знал, что так на Востоке, берут благословление у любимой земли. И если ты ее верный сын, если знаешь песни леса, песни полей и рек, то родная земля действительно благословит. Прибавит сил, обострит слух, поведет хорошими тропами, угостит водой из родников. Напев Елисея был ритмичным, мелодичным и очень душевным. Когда юноша встал, то лицо его чуть подрумянилось прежней жизнью. Бледность, напавшая на него в горах, отступила. Но все равно глаза смотрели вперед с какой-то тяжестью.

А еще чуть позже, наконец, привычный Елисею густой лес принял путников в свои объятия. Лихолов постоянно оглядывался. Впрочем, и для юноши-охотника тоже было обычным делом следить, чтобы ничто в лесу не могло подобраться ни с боку, ни со спины. Но опытный странник оборачивался не просто по привычке. Он помнил предупреждение Златы о том, что духи излили злобу в туман, и теперь за путниками вполне могла красться какая угодно нечисть. Пока мужчины шли не по дороге, а просто по дикой чаще, деревья здесь росли близко друг другу. Так что, вдаль вглядываться было просто невозможно – мозаика коричневых и зеленых кусочков леса закрывала обзор. Поэтому никак не удавалось убедиться наверняка, что нет преследования каким-либо мерзким выродком сумеречной магии. Эта неуверенность создавала напряжение, душила, задерживала, очень мешала. Но только Лихолову. Елисей тоже шел не такой летящей походкой, как в первый день знакомства, но по иной причине. Он передвигался грузно и безрадостно, потому что явно переваривал в душе все произошедшее накануне.

Однако, несмотря на то, что оба путника сегодня продвигались задумчиво, голоду было плевать на обстоятельства и сердечные терзания. Желудки сводило. Так и мечталось о вкусной диче на вертеле. Лихолову в такие моменты часто вспоминались застолья из его детства. Того утраченного осколка жизни, когда нынешнего странника и звали иначе, и кожа его почти не знала шрамов и морщин. Да и душа парила по жизни легче, не отягченная ни виной, ни тоской. Там, в Мраморном Дворце, он обедал в просторном светлом зале, с огромными окнами, из которых на пол проливался водопад теплого солнечного света. Всегда вкушал пищу или под ласковые мелодии гуслей. Рядом господ развелкали придворные танцовщицы: стройные молодые девушки, в коротких повязках на груди и бедрах, с зазывно позвякивающими бусинами на одежде, с пылающими цветами в волосах. Женщины в Юго-Восточном Раздоле славились красотой на всю Зеленую Твердь. Своими округлыми гармоничными чертами лица, мягкими нежными телами напоминали они наливные яблочки, так и хотелось вкусить их сладость. А угощения за столом короля Раздола и его семьи всегда были не менее изобильны, чем само его государство: то тебе бараньи ребра с разнообразными соусами, то огромные рыбины из бесчисленных рек и озер, то дичь с зеленых полей и редколесий. Все это приправлялось разносортными травами. К ним прилагались обычно печеные овощи с разными сырами от овечьих, до коровьих. Сластей в Раздоле умели готовить видов сто, не меньше. И вино, конечно же, король Раздола, отец Лихолова (тогда звавшегося Ариславом), обожал вино. Потому как на юго-востоке умели его делать с хрустальной кислинкой, да с сухо-сладким привкусом многочисленных фруктов и ягод. Такое южное вино было легкое, будто алый шелк. Природа королевства напоминала вечный праздник, особенно летом: чернозем дарил людям множество плодов, все кругом цвело, зеленилось, пело и прославляло жизнь. Отец король любил Арислава, хотя тот и был всего лишь бастардом. Однако ж мальчик родился раньше законного сына, а потому навсегда запал в сердце отцу. Король и его первенец проводили много времени вместе, особенно в старшем возрасте. То на охоте, то на приемах. То на тайных вылазках в город, переодевшись в купцов. Король любил послушать разговоры на базаре, узнать беды и радости своего народа. Боевым искусствам учил принцев Раздола отдельно выделенный им наставник, мастер сражений, по кличке Вихрь. Взрослый кметь, опытный воин, он был суров и строг, как сталь, но чувствовалось все же, что где-то в глубине души он очень любил своих мальчишек- учеников. Однако ж, эта любовь не мешала ему ребятишек гонять, как самый твердый командир гоняет солдатню. Но все трудности тех дней теперь помнились Лихолову, как счастливое время, тот период жизни, когда война была лишь тренировкой, угроза жизни надуманной, та боль и слезы уставшего от занятий мальчишки – лишь капризами невинного ребенка. Помнил Лихолов и Алтынку… Красивую танцовщицу, с темными пышными волосами и чувственными губами. Спелую, как слива, гибкую и легкую подобно ветерку. О! Как же Арислав в юности мучился ночами, не в силах выкинуть из головы изгибающееся тело, танцующее под ритмичную музыку тумбанов и домры. Алтынка была похожа на идеальный пейзаж Раздола: прекрасные равнины украшались округлыми холмами, а припрятанный лесистый островок таил тайны не менее сладкие, чем все плоды изобильного королевства вместе взятые. Лихолов помнил, как слал ей через служанок цветы из отцовского сада, как они бросали друг на друга обжигающие взгляды в мраморных коридорах дворца. Как он преследовал Алтынку тайком, подглядывал из кустов белой сирени. Едва дышал, жадно впивался взором во все то, до чего еще не смел дотронуться. А потом… однажды… Как целовал ее губы, шею, грудь, и как откликалось чувственное девичье тело на его ладони… Все эти воспоминания о Раздоле жили сами по себе в душе Лихолова, как кусочек сказки о живописной цветущей земле, такой плодородной, с добрыми веселыми людьми.

Искорки минувших дней маленьким теплым огонечком согревали изнутри суровую душу Странника. Поверх того теплого воспоминания было навалено много боли, много черни. Предательство, вина, побег… А потом нужно было как-то выживать. Что еще сумел бы делать за деньги беглый принц? Только махать мечом. Потянулась череда ужасных чудовищ, с которыми довелось сражаться. Всякие ублюдки темной магии, разоренные тварями деревни, а кругом поломанные судьбы, чьи-то убитыекормильцы, обреченные на голод семьи и украденные для обрядов дети… Это лежало камнем внутри Лихолова, но громоздилось оно все же поверх того тайного осколочка света, той вечной памяти о счастливом детстве и ранней юности.

– Эх, сейчас бы барашка с травами да кубок южного вина! – вздохнул вслух Лихолов.

– Да, Лихолов, и мне бы… Ну… правда, у нас тут вместо вина —ель, – отозвался Елисей.

– И девку бы какую-нибудь… посочнее, да повеселее.

На это юноша отвечать явно постеснялся, зарумянился и только бросил на Лихолова немного смущенный взгляд. Да тут же отвернулся.

Вскоре представилась охотникам возможность подстрелить пару зайцев, Елисей же собрал по дороге в лесу ароматных травок. И путники, не медля более, развели костерок и приготовили себе еду. Наконец-то сытые, утомленные, они не торопились завершать привал. Пока Елисей затаптывал остатки костерка, Лихолов уперся взглядом в стену деревьев. Стволы казались замершими в засаде разведчиками, словно, как только ты от них отвернешься, они тут же оживут. Бесконечный океан веток, листьев, травы…. И вдруг заметил меж зелени на расстоянии шагов тридцати от себя облако тумана. Тут же дернул Елисея за рукав. Молча указал пальцем на медленно приближающийся морок. Оба путника тот час же вскочили на ноги, схватились за оружие и замерли, надеясь, что блуждающее облако может проплыть где-то поодаль, не приметив их. Все портили еще тлеющие угольки – от них исходили тепло ижизнь. А именно это всегда притягивало подобные сгустки тумана. Никто не издавал ни звука. Ни шороха не исходило от странников, ни даже тяжелого выдоха.

Между тем, морок медленно полз в их сторону. Он пожирал солнечный свет, создавая вокруг себя темень среди бела дня. Полупрозрачные клубы двигались, пошипивая, бормоча что-то хрипотцой на языке, который лучше не знать. Придумано то наречени было мраком и только ко мраку через него и можно было обратиться. Когда туман подобрался еще ближе, Лихолов и Елисей постепенно стали ощущать тоску. Туга! Что-то тянуло Лихолову душу. Отчаяние, страх, желание слепо преклониться и отдаться в руки чему-то большому и безысходному. Ужасные, ломающие человека чувства напористыми волнами обрушивались и напирали, старались порушить всякое сопротивление.

Елисей шепотом сталбубнить под нос молитву Свету Матушки Судьбы. Лихолов же в такие моменты доставал из глубин памяти теплые воспоминания о далеком прошлом в мраморном дворце. Но все это не помогло бы надолго. Чем ближе подступал туман, тем яростнее он излучал свое «туга». Дальше он должен был подплыть совсем близко и изрыгнуть из себя каких-нибудь уродливых тварей, исковерканных темной магией, вроде обезьяноволков, или еще какой мерзости. И тогда останется только биться, резать головы, пробивать туловища, отчаянно сражаться за огонек света своей жизни. Вдвоем отбиться было больше шансов, чем поодиночке – это давало надежду, но напряжение все равно нарастало. Ведь это только первая нападка – дальше придут еще туманы.

Лихолов превратился в одну большую мышцу, готовую по первому шороху броситься в бой. Елисей стоял с натянутым луком и стрелой, готовый выпустить ее с одного удара сердца. Однако, к удивлению путников, морок вдруг остановился. Не смог подораться ближе, чем на пятнадцать шагов. Просто завис на месте, как будто ему что-то мешало. Он корчился, злобно что-то шептал. Клубы дымки иногда вдруг принимали формы зверей, но не выбрасывали их материальными телами на землю – что-то останавливало его. Казалось, что облако сейчас разорвет само себя от собственной бессильной злости.

– Что с ним? – тихо спросил Елисей, все еще держа руку на стреле

– Чернь его разберет! – сморщившился в изумлении Лихолов. А потом его вдруг осенило —Так он камней наших боится! Тех, что я в драконьем логове подобрал со следами огня! Туман струсил от одного следа драконьего пламени! У тебя ж камень при себе?

– Да, у меня за пазухой…

– И у меня в куртке лежит. А ну-ка, щас посмотрим! – Лихолов прикусив нижнюю губу, аккуратно опустил меч, и левой рукой вытащил из кармана обугленный камешек.

Морок еще сильнее завертелся, шепот стал похож уже на тихий визг.

Лихолов выставил руку с камнем вперед, и сделал три шага навстречу бродячему туману. Облако дернулось назад, сдавленно скуля. Да! Морок боялся дракона, и любого предмета с его следами. Больно жутко ему было сгинуть от непоборимого пламени. Лихолов подступил еще на два шага, туман снова отдернулся назад, извиваясь в агонии и возмущаясь. Рождая десятки ужасных образов в минуту, то медведей, то пауков, то обезьяноволков, но не в силах ни одного выплюнуть в реальный мир.

– Елисей! – окликнул Странник молодчика. – Он боится! А ну ка! Дай ему еще и стрелы! Посмотрим, что будет!

Юноша отпустил палец, и стрела с озорным свистом вылетела сквозь облако. Морок громко взвизгнул, никак не пострадал, но явно испугался еще больше, потому как снова отпрянул назад.

– Уходи, наволочь поганая! – крикнул туману рыком Лихолов.– А не то нашлю на тебя драконий гнев! И сгоришь ты в пекле, падла!

Облако задрожало, закрутилось вихрем на одном месте. Лихолов был уже уверен, что оно достаточно напугано, чтобы отстать. Но вдруг, туман сгустился, стянул в одну точку всю тьму, какой только обладал, и внутри появился силуэт. Маленькие плечики, испуганно сжатые, худые короткие ножки… Дымка рассеялась… А на том месте сидела теперь на земле маленькая девочка лет пяти… Хрупкая, дрожащая, в драной грязной одежде. Она уткнулась носом в коленки, обняла себя маленькими ручонками, и что-то шептала.

Лихолов и Елисей изумленно переглянулись. Юноша опустил лук. Странник же поднял руку, в знак того, что «не расслабляйся, может быть, ловушка». А сам положил свой камешек в карман, меч воткнул в землю и медленно стал приближаться к девочке. И тут Лихолов заговорил с ней на языке Северного Леса, от чего Елисей вздрогнул, ведь был в полной уверенности, что Лихолов не знает северо-восточного языка. А тот говорил примерно такие слова:

– Тихо, девочка! Мы тебя не обидим! Мы хорошие. Ты хорошая и мы – хорошие!

Девочка же испуганно подняла на него лицо, и мурашки пробежали по спине Лихолова. Кожа ее была настолько тонка и бледна, что просвечивала все синие сосуды. А глаза все раскраснелись, словно вот-вот лопнут от количества крови. Мутный взгляд, блуждающий, одуревший, с явным усилием зацепился за Лихолова. Тот медленно приближался с дружественно вытянутой ладонью.

– Туга! – сказала девочка уставшим шепотом. А потом стала повторять и повторять это слово, раскачиваясь в такт. – Туга! Туга! Туга! Туга!

Вокруг нее стал снова виться туман.

– Тихо, девочка, тихо! – ласково произнес Лихолов. – Где твой дом? Где твоя мама?

– Ничего нет! – ответила она – Только Туга! Мир-туга! Я – туга!

Лихолов присел напротив нее, и аккуратно дотронулся до ручек. Кожа девочки обжигала холодом, как если бы она целый день просидела голышом на морозе.

– Как тебя зовут?

– Я – туга.

– Нет, нет… Как тебя звали раньше? До туга? Что было до?

Девочка вдруг задумалась и перестала нервно раскачиваться.

– Я… не помню… Я – туга, и все…

– Но у тебя же должна быть мама?

– Мама?… – и тут глаза ребенка повлажнели, и вылили градины слез. – Мама…. Да – да… Была мама… «Кач -Кач… Чадо малое, не плачь… В дрему сон тебе трава… колыбельная молва…», мама…

– Где она, твоя мама?

– Я, я… не знаю…

Девочка схватилась ладошками за виски и снова стала раскачиваться, словно ее голова начала, наконец, оттаивать. Будто бы постепенно возвращающиеся воспоминания ранили, оставляя ожоги.

– Мы отведем тебя в ближайшую деревню. Там будут добрые люди, они помогут тебе.

– Нет! – вдруг вздернулась и завопила девочка. – Там опасно! Там страх! Там всех скоро убьют! Война! Война грядет! Тьма победит свет! Мгла застелит землю! Нельзя любить, нельзя жить, бессмысленно бороться! Лучше быть здесь! Здесь меня никто не тронет! Туга меня защитит, с туга я сильная! Туга, туга!

Вокруг нее снова стал клубиться туман.

– Тихо, девочка, нам нужно найти твою маму, понимаешь? Маму!

Девочка снова остановилась, видимо, от слова «Мама», рождавшего в ней искорку тепла. И этот маленький укол чуть выводил ребенка из полного одурения. Лихолов встал и потянул ее за руку. Девочка тоже вынуждена была потянуться. Он повел ее за собой, а малышка шла, заплетающимися ногами, так, будто не пользовалась ими уже очень давно и успела позабыть, как ходить.

– Мы должны довести ее до ближайшей деревни, – тихо сказал Елисею Лихолов.

– Но что оно такое? Откуда в тумане была девочка? – выпалил юноша.

– Даже боюсь говорить тебе, какие догадки у меня…

Мужчины переглянулись и во взоре друг друга увидели, что думают об одном и том же.

– Да, – хрипло произнес Лихолов, по-прежнему на языке Северного Леса. – Клэтва! Похоже… Все эти бродячие туманы, которые, ошалевшие, ползают по вашей земле… Которые выплевывают из себя смертоносных тварей… Все это на самом деле … – заколдованные перепуганные люди… Те, кто был уязвимее всех. Те, кого смог забрать бродячий туман. Например ваши дети…

………………………………………………………………………..

Теперь путники шли гораздо медленнее. Потому что девочка не осиливала быстрый шаг, а, наоборот, еле плелась, постоянно падала, что-то шепча под нос, как пьяная. Частенько кто-то из мужчин водружал ребенка на спину и часть пути нес сам. Кожа ее по-прежнему отдавала холодом. Иногда девочка вдруг съеживалась, чего пугаясь, принималась шептать свое «Туга! Туга! Туга!», вокруг тут же начинал сгущаться туман. Тогда Лихолов напоминал про маму, которую нужно обязательно найти, и эти волшебные согревающие слова давали облегчение. Путь с таким обременением растянулся. Однако же путники все-таки вышли на какую-то более менее заметную тропинку, что означало приближение к поселению людей.

– Откуда же ты знаешь язык Северного Леса? – допытывался Елисей, чувствовавший себя полным дураком. Ведь он несколько дней тужился разговаривать с Лихоловом на всеобщем наречии.

– Я уже десять лет странствую по Зеленой Тверди, – уклончиво отвечал Лихолов. – Много знаю языков. Могу и на языке междуречья говорить, немного понимаю степной юг.

– Но ты явно не знаешь здешних земель, – смекнул юноша. – Как смог язык выучить, не побывав тут?

– Да… – удивился Лихолов смекалке своего спутника. – Но я очень хорошо знаю язык Юго-Восточного Раздола… А это почти то же самое, с небольшими различиями…

– Да… Кстати, ходят слухи, что в Раздоле нынче совсем дурно живется…

Лихолов бросил на парня такой взгляд, что стало ясно: нужно рассказать подробнее:

– Ну… Болтают, всякое… Что вроде там все эти мерзости совсем расплодились. Повсюду капища, нежить разгулялась, аж на поля даже страшно выходить за урожаем. Говорят, в Раздоле черные колдуны с запада совсем не прячутся: делают что хотят, даже проповедуют! У нас тут тоже не все ладно, конечно… Но в Северном Лесу Темной Владычице никто открыто не сочувствует! А вот в Раздоле нынче, ух, что! Говорят так… Я-то сам там не был… Что чуть ли не сам король Беломир принимает у себя в мраморных палатах черных жрецов. Толкует с ними, многое им дозволяет…

– Быть не может! – неожиданно резко выпалил обычно спокойный и холодный Лихолов. – Уже ль Беломир дела имеет с чернокнижниками?!

– Да… Его прозвали там «дурной король». Потому как он впустил в страну этих черных. И твердит, что все им должны почести разные оказывать…

– Не мог славный Раздол начать вдруг исповедовать эту западную дурь про Темную Владычицу, не верит мое сердце…

– Нет, ну, не то то, чтобы исповедует… Говорят, что просто уважает черных жрецов дурной король, на пакости глаза закрывает. Те целые деревни разоряют – крадут детей и женщин для своих обрядов, открыто алтари выстраивают. Но царь же пока сам говорит, что по-прежнему себя считает сыном Светлой Матушки Судьбы. В общем, смута там, страх и ужас. От того многие добрые люди бегут нынче из Раздола в Северный Лес. Особенно заселяются на пограничных землях, но некоторые и до нас доходят. Вот, живет в моей в деревне Кузьма с женой и тремя детьми. Это он-то мне все и рассказал. Хотя, по правде, много о том говорят нынче у нас, и до Кузьмы разные толки велись. То путник какой проезжий вести странные принесет, то кто в столицу съездит и там наслушается – по-разному…

Лихолов знал, что в Раздоле не все гладко, слышал, что там тоже расплодилась чернь, что торговать они меньше стали, да и что королем народ недоволен. Но только думалось как-то, что не настолько все плохо, чтобы прям такая смута…. Эти новости больно резанули Странника по сердцу. Он почувствовал где-то в груди, как заныл давний, позабытый уже шрам. Словно бы кто-то тонкой отравленной иглой кольнул его в самую глубь души, и там начало все ныть и стонать. Больше разговаривать не хотелось, Лихолов угрюмо замолчал.

Елисею по дороге удалось поохотиться, и еще найти несколько яиц. Лихолов удивлялся, потому как редкий человек может без проблем кормиться в лесу, обычно далеко не каждая охота удается, да и, чтоб найти яйца в гнездах, тоже нужна горсть удачи. Но Елисей был будто продолжением зеленой чащи, он чувствовал себя тут как дома, от того все словно само шло в руки, будто, добрый великан отец-лес подкармливал своего сына.

На привале развели костер и зажарили дичь. Девочка же от вида огня сначала сильно перепугалась. Рвалась то убежать, то спрятаться. Долго и тяжело путники уговаривали ребенка сесть поближе к костру, разными словами. В к конце концов, Лихолов потерял терпение, схватил девочку, и сам сел с ней близко к огоньку. Малышка сдалась, свернулась у него на коленях калачиком, уткнулась носом в его куртку, и сидела молча. Однако отведать пищу она согласилась очень легко. Впилась в мясо зубами нервно и дергано отрывая плоть с косточки, как едят добычу звери. А мужчины не могли спокойно смотреть на это, ибо больно было думать, как давно малышка одичала, раз так ест. Елисей неловко утер лицо и отвернулся. Насытившись, девочка привыкла к огню, расслабилась и смогла уже сама сидеть на земле. Даже потянула ручонки к углям, изумленно смакуя давно забытые ощущения тепла на коже… А потом вдруг принялась снова напевать какую-то колыбельную, то единственное, что она хоть немного помнила из своей прежней жизни – видимо, такие теплые воспоминания не вытравить из сердца даже самой ледяной тьме.

Спать снова пришлось в лесу на земле. И по очереди, чтобы охранять сон странной девочки, имевшей все шансы среди ночи вдруг обратно превратиться в опасный бродячий туман. Малышка же мирно уснула, уткнувшись в бок Лихолову. Елисей на этот раз только слегка затоптал костер, но накрывать их сырыми ветками не стал. Теперь путники находились под защитой странных драконьих камушков, нечего было бояться. А угли еще долго грели.

Наутро странствие продолжилось. Дорожка втягивала в себя откуда-то из зарослей и другие маленькие тропинки, и становилась все более широкой и вытоптанной, пока, наконец, не вывела путников к опушке. И перед ними предстал вид большой деревни. Сначала тянулись возделанные поля, над которыми трудились крестьяне. Местами земля оставалась дикой и на этих зеленых островках пастухи выгуливали овец. А дальше, за всем этим виднелось широченное кольцо высокого деревянного частокола, окружавшего городище. В таком поселении наверняка кто-то будет готов за некое вознаграждение предоставить кров, еду, баню, а, может, и продаст лошадь.

– Раньше в наших селах ворота никогда не запирались, – вздохнул Елисей.– Даже на ночь. И дома оставались всегда открытыми. А в иных избах прямо угощение перед сном на столе оставляли. Ну, вдруг гость какой нежданный ночью забредет. Гостеприимство ведь свято для восточинца! А теперь… Вон, гляди на тын! Даже днем едва приоткрыты ворота… Какое уж тут гостеприимство, если страх жизнь сковал?! Эх, туга!

Путники быстро преодолели длинную, основательно вытоптанную тропинку к воротам, собирая на себя удивленные взоры местных жителей. Елисей особо никого не интересовал, наверно, часто между селениями бродили охотники: искали кров на ночь, спрашивали дорогу, приторговывали добычей. Его, вероятно, с первого взгляда принимали за своего: в плотной льняной рубахе, шароварах с отвисшими карманами, в каких-то стоптанных поршнях, в старом бедненьком плаще, с луком наперевес и пачкой стрел за спиной, да маленьким ножиком за пазухой – вот и все богатство – обычный северный охотник. А вот Лихолов в своей кожаной куртке нараспашку и темном плаще, с мечом на бедре, в высоких сапогах – был чем-то новеньким и пугающим. Да к тому же, двух незнакомцев сопровождала девочка жутко-болезненного вида, лохматая, в ободранной грязной одежде. Она вжалась в Странника, скорчившаяся от страха и нервно шепчущая «Туга! Туга!», а Лихолов все шел и отвечал ей: «Идем искать твою маму! Маму, маму!». Странная была компания.

В воротах путников встретил взрослый крепкий мужчина, с русой бородой, такой пышной, что напоминала раскидистый кустарник. Он стоял, скрестив руки на груди, строго глядя на пришельцев, и выпячивая висевший на бедре топор. Вокруг этого человека столпились некоторые одноплеменники мужчины. Местная детвора тоже моталась где-то рядом – они, наверное, и увидели незнакомых путников первыми, помчались со всех ног в деревню и всех предупредили. Человек с топором представился:

– Добро, странники! Чего надобно вам в селении Отблеска Росы? Я кузнец и здешний староста, меня звать Боян, по кличке Шальное Копье, сын Бориса, сына Белроса. Коль с миром идете, то расскажите: кто такие, и чего вам тут надобно?

Лихолов не странствовал по Востоку уже так давно, что успел позабыть местную традицию: все маленькие селения называть в честь Света Матушки Судьбы. Вот это, например: «Отблеск росы» – священный для местной веры образ. Свет пронизывает по утрам весь мир насквозь, так тонко, что пробирается даже в такие мелочи, как утренняя роса.

– Я – Лихолов, или Странствующий Охотник, – выговорил Странник, чем вызвал удивленные восклицания зевак, однако же на лице Шального Копья ничего не вздрогнуло. – А со мной мой провожатый, парень из ваших местных – Елисей Поющая Стрела, сын Тихомира.

– Добро, староста! – чуть поклонился Елисей. – Я из селения на запад отсюда, из Искрящейся Реки.

– Да, знаю ваше селение – хрипло ответил Боян. – А уж про Странствующего Охотника так вся Зеленая Твердь ведает – почетный гость. А что за детинка с вами?

– Эту девочку мы нашли в лесу, – осторожно ответил Лихолов, не зная как так все объяснить, чтобы не напугать селян. – За нами шел по пятам бродячий туман, но мы отразили его гнев. И тот выплюнул из себя вот… этого ребенка. Видимо, ее когда-то похитил морок ваш бродячий, и долго такал внутри себя. Девочка очень напугана и почти ничего не помнит. Наслышан я, что в северяне своих в беде не бросают. Вот и решил: доведу беднягу до ближайшего селения, там и найду ей новую семью.

На некоторое время повисло напряженное молчание. Жители и староста пристально разглядывали девочку. Было видно их изумление. Но, похоже, что им стало ее больше жаль, чем бы они испугались. И Лихолов продолжил:

– Мы с Елисеем идем в столицу к вашему королю. Хочу предложить свою помощь в поимке дракона. Но сегодня мы ищем отдых: ночлег, еду и баню. Готов отблагодарить хозяев за гостеприимство парой монет.

– Убить дракона? – вдруг потеплел Шальное Копье. – Дело славное! Гадина завелась тут в середине лета, и докучает нам: пугает людей, ворует овец. Да задевает своими залпами и пастухов. Один вообще давеча погиб… Ох, Мать Судьба… Добро! Пустим вас на ночлег и отдых. И даже без платы. Гостеприимство людей Северного Леса серебряками не покупается и не меряется! Тем более, раз цель у вас нам в пользу. Пойдем в мой дом.

Боян развернулся и без оглядки зашагал вглубь поселения тяжелым грузным шагом. Народ, стоявший за ним, расступился. Староста бросил им по пути какие-то распоряжения, и все тот час проворно зашевелились. Кто-то вернулся к своим прежним делам: люди гоняли гусей, несли куда-то доски, овощи, сено. Кто-то что-то чинил, кто-то отчитывал детвору. Несколько же молодух, получивших задания от старосты, разбежались все выполнять. Продвигаясь вглубь деревни, Лихолов видел крепких людей с лицами, которые были и суровы, и добры одновременно, как нагревшиеся на солнце камни – вроде бы жесткие, но при этом теплые. Женщины здесь попадались, в основном, с тяжелыми раздутыми фигурами. Но при этом с довольно милыми гладкими округлыми чертами лица и белой кожей. Почти все с длинными немного растрепанными косами, в длинных застиранных льняных сарафанах, едва ли выше щиколотки, поверх тонких светлых рубах. Мужчины же внешне были такие же огрубевшие, бородатые, в рубахах и шароварах, как у Елисея. У всех одежка была скромная, но чистая и латанная – без единой дырочки. Девицы не щеголяли с голыми плечами, как это бывало в южных странах. Нет, здесь одеждой силу свою оберегали, тканью от неброго глаза укрывались, юбкой силу от земли черпали. А мудрыми узорами на рубахе Судьбу о милости простили и предков седых почитали. У кого крылатая женщина была вышита – Мать Судьба. У кого знак чура, что силу рода призывал на защиту. Каждую вышивку можно было тут как текст читать. Словно люди общались меж собою да с миром духов через эти нашивки. То был на Востоке отдельный язык, третий после устного и буквенного.

Лихолов обратил внимание, что местные то и дело что-то напевали себе под нос: любое их занятие, кроме, разве что, болтовни, сопровождалось ритмичным мурлыканием. Это напомнило Лихолову Раздол. Там люди тоже очень любили петь, песня считалась кровью жизни и дыханием Матушки Судьбы. Да и песня придавала ежедневному быту сокральный смысл. Простой повседневный труд был для восточных людей каким-то священнодействием.

Да, и Раздол, и Северный Лес, по понятным причинам, имели сходные традиции и уклад жизни – ведь это были два братских государства, в которых жил, по сути, один и тот же народ. Люди Севера и Юга постоянно странствовали друг к другу, торговали, переселялись, вместе воевали, женились и смешивались. У любого жителя Раздола был какой-нибудь сосед, имевший среди родственников северян, и наоборот. Объединяла эти две страны общая вера в Светлую Матушку Судьбу, от того-то они и дружили уже много веков. По крайней мере, так было еще лет пятнадцать назад, а сегодня все сильно перепуталось.

Путники зашли в один из больших деревянных домов, где-то в сердце деревушки. Здание не отличалось грандиозными размерами, однако имело вместительные помещения внутри. А стены, собранные из внушительной толщины темных срубов, придавали ему вид основательный и надежный. По щелям торчал мох для сохранения тепла. Это был дом семьи Бояна. Сразу за входной дверью путников обняли теплота и сырость – первыми в Восточных домах обычно были просторные сени, в которых хранились припасы еды, сено, дрова и всякое полезное барахло. Это помещение освещалось серыми лучиками света из единственного узенького окошка, да и оно чаще всего затворялось на ставни. Налево был вход в ясли со скотиной, а направо – в само хозяйское жилище.

Тут Елисей принялся дергать Лихолова за рукав и тихо шептать на ухо:

– Не хорошо нам сразу в дом-то заходить! Столько дел нынче мы с мороком имели! Грязь на нас телесная, и духовная. Оскверним добрым людям дом. Сначала бы помыться, в храм сходить, а…

– Глупости ты брось, свои, – отмахнулся Лихолов, тихо шепотом отвечая. – Сказочки ваши всякие про чистоту духовную при себе оставь. А то опять поссоримся с тобой.

С этими сломи Лихолов шагнул через порог во внутренние комнаты. Да как вспоткнулся! Так и бахнулся бы носом на пол, если бы Боян его не удержал.

Тут уж Елисей совсем разволновался. Знал ведь, что в хорошем доме в пороге прах предков добрых складывают. Защищают духи дом свой от всякого нечистивца пришлого. Вот и не хотели пускать двоих бродяг, морок за собой влекущих.

В первой горнице гостей встретила взрослая баба.

– Это моя жинка, Багряна, – пояснил гостям Боян, и кратко пересказал жене историю путников.

Она скромно поприветствовала Елисея и Лихолова, а затем перевела взгляд на девочку… И взгляд хозяйки тут же наполнился жалостью. Никто не мог равнодушно смотреть на это истерзанное существо.

– Девочку мы нашли в лесу, – пояснил Елисей, – видать, давно терзал ее морок. Она напугана и ищет свою родню. Единственное, что хоть немного малышку успокаивает, это слово «мама» и колыбельные напевы.

Юноша кратко и аккуратно поведал Багряне историю встречи с девочкой, обходя только рассказ про драконьи камни. Без лишних слов Багряна сняла откуда-то со стола мягкую тряпичную куклу. Неказистую и невыразительную, всего-навсего, сверток ткани, набитый соломой и перевязанный пряжей. Но то была самая привычная игрушка для любого крестьянского ребенка.

Женщина опустилась плавным движением на корточки рядом с девочкой, вжавшейся со страхом в Лихолова, помолчала с минуту, а потом тихо медленно протяжно запела:

– Сон травою повожу́

Над дитём поворожу́

Пусть крикливый не кричи́т

Сомкнёт глазки крепко спи́т

В колыбельке ка́чи-качь

Ча́до малое не плачь

В дрёму со́нтибе трава́

Колыбельная молва́

Вред тибе́ не причини́т

Сладким сно́мдитя́тко спит…

Слова ласковой песни укутали комнату сердечным теплом. Девочка потихоньку развернулась к Багряне. Сначала просто испугано смотрела, потом уже развернулась и вслушалась в песню. И, в конце концов, шепотом спросила:

– Ты – моя мама?

Елисей потер лицо, неуклюже скрывая растроганный вид. Багряна же не постеснялась упавшей с ее лица слезинки и ласково ответила:

– Нет, дитятко, я – Багряна. Мою дочь тоже забрал туга. И я очень по ней тоскую. Вот, ее кукла – и женщина протянула девочке тряпичную игрушку. Малышка сначала рассмотрела куклу, а потом резким опасливым движением выдернула ее из рук Багряны. И сжалась в комок, словно боясь, что игрушку сейчас отнимут. – Забирай это себе. Хочешь побыть немного с нами? Я знаю еще много колыбельных. А в следующей горнице у меня лежит еще парочка таких игрушек.

Девочка еле заметно кивнула и сделала шаг навстречу к женщине. Они взялись за руки. Багряна поднялась и изготовилась идти уже в другую комнату с малышкой, но обернулась и бросила через плечо:

– Гостям уступим хозяйскую горницу, накормим, напоим, узнаете гостеприимство северян! А пока идите в баню, там две мои девицы, Варна с Плеяной, уже побежали все подготовить.

Добрая хозяйка наперед знает, что гостям нужно прежде трапезы предложить баню и квас.

– Бабы на подворье едва ль не подрались за право натопить баню Странствующему Охотнику со спутником, – усмехнулся Боян. – Ох, смотрите только не обижайте девок нашенских!

Баня стоявла отдельным строением в конце двора. Там гостей уже ждали две миловидные девушки. Это им староста наказал принести в баню дров, веток и мыла. Девицы с нескрываемым восторгом осмотрели Лихолова – крепкого широкоплечего и статного, прославленного своими подвигами. Они игриво улыбались, хихикали, перешептывались, словно две птички. Лихолов привык к такому женскому поведению, слава героя многих делала девушек легкой добычей. Но смешно было смотреть на раскрасневшегося от смущения Елисея.

– Ах, прославленный Лихолов! Славные охотники утомились в пути, – с напускным сочувствием говорила стройная сероглазая девица с острым носиком и темной косой. – Мы поможем искупаться, смоем с ваших плеч усталость.

Елисей окончательно потупил взор. Лихолов усмехнулся над своим спутникам, а сам даже не подумал стесняться, и принялся раздеваться:

– Ох, хороши то как девки местные, смотри, Елисей!

В бане уже чувствовался нарастающий жар, тепло проникало под кожу, и разгоняло кровь все быстрее.

– Ох, – опять вздохнул Елисей, – не хорошо, не хорошо… Надо бы помыться сначала, в храм сходить, девки то…

– Сказал, брось глупости свои! – перебил Лихолов и повернулся к девицам. – Не слушайте ученика моего, больно скромный он. Я-то не таков. Посмелее буду, да поопытнее.

Девушки тут же сладко захихакали.

– Наверное, смелые странники давно не были обласканы женским вниманием? В пути мерзли и грустили, – сказала вторая девушка, та, что с белыми волосами, пухлыми сочными губами и мягким округлым станом. Она говорила, поглядывая на Елисея. А тот аж перестал дышать. – Муж, окруженный женским теплом, гораздо быстрее восстановит силы.

Блондинка уже потянулась к юноше и принялась стягивать с него одежду. У молодого охотника от такого внимания аж руки заерзали по рубахе.

– А коли рукам работу ищешь, здесь найдешь, – улыбнулась девица, и положила ладони Елисея себе на мягкие ягодицы.

Юноша обернулся на своего наставника, словно ищя поддержки. Но тот уже бесстыдно целовался с темноволой северянкой. Да уж, коли молодуха понесет потом дитя от самого Лихолова, то ух! Первой девкой на деревне станет, все ее к себе в жены захотят. Тут ласковая девичья ручка подхватила подбородок Елисея и повернула в свою сторону. Но вдруг распахнулась дверь, в баню попыталась влезть еще одна женщина. Варна с Плеяной тут же бойко прогнали ее, как хищники отгоняют соперников от добычи:

– Поди прочь, змеюка! Староста нам наказал помочь гостям! Нам, а не тебе!

На том дверь с грохотом затворили. Лихолов едва заметно вздохнул, он был не простив и еще парочки услужливых посетительниц. Девушки же заперлись в бане изнутри на крючок, посмотрели на Лихолова и Елисея. А затем, хихикая, стянули с себя сарафаны.

………………………………………………………………

После бани довольные и чистые путники с радостью наелись досыта крестьянской едой: щавелевым супом с нежной кислинкой, тугим ржаным хлебом и ароматным овечьим сыром. Да потом отведали еще и земляники, собранной самой Багряной. Какой-то мальчуган прибежал и доложил, что лошади для путников куплены. А за трапезой Боян с любопытством расспрашивал Лихолова о его странствиях, а тот и рад был прихвастнуть своими победами. Разговор сложился веселый и дружественный. Сам же староста много рассказывал о том, что в последние пару лет стал донимать их селение бродячий туман.

– Люд наш стал бояться поодиночке уходить в лес охотиться, – говорил староста, хмуря брови. – И вообще на Севере теперь меньше странствуют, меньше торгуют. Но то не такая беда, как кровь и смерти от этих гадких туманов, в пламя их матерь! – Боян резко поставил на стол кубок с квасом, разбрызгав часть напитка, глаза кузнеца горели. – Крадет, паскуда, ребятишек! Дитятей нашенских! Те заиграются, подбегают близко к самому лесу, а иногда и за деревья ныряют – лесные дети, что с них взять! Иногда оно ничего. Но бывает: вдруг выползает, откуда ни возьмись, из лесу морок. Да как зашипит! Как наплюет на нашу опушку всяких чудищ. Если там есть муж какой, вооруженный ну хоть чем-то, то еще может отпор дать. Но кто безоружен, того сразу растерзают! А некоторых, особенно детей, морок будто завораживает. И когда туман тот насытится кровью, рассеется и ускользнет обратно в чащу, то тогда некоторые детины уже… Ну ничего не видят и не слышат. Они будто промерзают насквозь, до самого сердца. Одурманенные просто молча уходят и отдают себя мороку, растворяются в нем. Иссчезают как дым, навсегда. Никто уже потом не может их найти. Родителям остается только лить по слезы, как по погибшим. Так ушла и моя малая дочь… Ее тоже пожрал морок. Эх, туга…

– И у нас та же беда – ответил севшим голосом Елисей, напряженно смотря в стол. – Да, видимо, и по всему Северному Лесу.

– Да и это еще не все наши беды, будто мало нам потерянных детей и убитых родных! – продолжал, негодуя, Боян. – От того в людях наших растет недовольство, множатся сомнения: почему Свет Матушки Судьбы не защищает нас? За что земля наша, много веков поклоняющаяся свету, вдруг стала беззащитной перед тьмой? Слава Матушке, большинство из нас видят в том испытание, проверку. Но нашлись уже и те, кто начал сомневаться в своей вере, колебаться. Есть и в нашем селении уже две семьи, которые перестали нынче на алтаре жечь лучины, прославляющие Матушку! Они и песни больше не поют, рассвет не встречают с радостью… Другие смотрят на них косо, а то и ругаются. Сии разнотолки порождают у нас междоусобицы и ссоры в деревнях, доселе мирных… Люди бранятся, обижаются, даже отрекаются друг от друга! Братья с братьями перестают родычаться. Что за напасть то такая, мерзкая? Что за время смутное сейчас?

– Расскажу тебе то, что видел, странствуя последние десять лет по центральным землям, – поддержал разговор Лихолов.– Там государства всегда колебались между религиями, и ни одну не отвергали. Так было испокон веков. Исповедников Светлой Матери Судьбы уважают и любят. Но и жрецов Великой Госпожи Тьмы боятся, не прогоняют, предпочитая сотрудничать с ними или откупаться. От того в центральных странах жрецы тьмы чувствуют себя вольготно. Тоже совершают свои кровавые ритуалы, плодят мерзкую магию. Однако, наверно, не желают полностью разорить земли, платящие им хорошие отступные, а потому, все-таки, стараются не чинить там слишком уж много бед. Но, то ли для устрашения, то ли от того, что такова мерзкая природа темных сборищ, много бешеных тварей создается колдунами в Темных Храмах, в капищах. И расползается это по все по земле. Люди там слабы духом, страны их малы, им нечего противопоставить напору запада. Они терпят, да все откупаются. И нанимают таких, как я, чтоб отлавливать тех выродков черной магии, и убивать их огнем да мечом. Только там чаще встречаются уродливые громоздкие зверюги, а бродячие туманы, подобные вашим, реже.

– Горело бы в пламени это змеиное гнездо Твер-Тивильч! – ударил кулаком по столу Боян так, что миски с вареньем и медом нервно подпрыгнули, а его кубок с квасом вообще грохнулся на бок. – Оттуда вся та мерзость расползается по свету. Там главное пристанище всея черни. Это запад поклоняется Темной Госпоже. Уже много веков жаждут подчинить себе и своей вере всю Зеленую Твердь. Особенно наш непокорный, плодородный Восток! Ох! Бахнуть пора по ним войной! Чтоб не смели больше засылать сюда свое дурное колдовство!

– Много воин видел мир за прошедшие века, – задумчиво отвечал Лихолов. – Западного врага всегда удавалось отбить, но никогда не было достаточно мощи, чтобы окончательно уничтожить. Тивильч разлился по западу Зеленой Тверди огромным мрачным пятном. Это большая и сильная империя, отпор которой не мог дать никто в одиночку, а только лишь заключая союзы.

– Но в нынешние времена, – вдруг встрял Елисей. – Король Раздола презрел дружбу с Северным Лесом! И стал вести какие-то дружеские дела с Западом. И потому мы слабы! Не можем рассчитывать на удар единым кулаком. Наш же северный король не находит пока никаких решений…

– Вот и сидим мы теперь за своими частоколами, – грустно вздохнул Боян.– Оплакиваем погибших и ушедших в туман. Да копим злость то на собственного короля, то на соседей из Раздола, то на своих же братьев… А что будет, если мы сдадимся? Если окончательно падем духом? Раз в Раздоле нынче такая смута, то получается, что Северный Лес теперь единственное более-менее крупное королевство, стоящее за свет.

– Еще есть Серебристые горы с лучезарами – возразил Елисей.

– Но их мало… – отмахнулся Боян, не обращая ни малейшего внимания, как лужа разлитого им кваса слезами стекает на пол. – На нас-то и есть вся надежда! Нельзя нам отчаиваться! Да только, что делать? Не понятно… Хоть бы король наш уж придумал что. Пока мы все тут не передохли… Сложные времена, тоскливые…

– Туга… – отозвался Елисей. Лихолов сочувственно промолчал.

На той грустной ноте разговор и завершился. Но Боян не оставлял гостей вниманием. Разузнал, где можно купить коней, и один из местных с радостью продал им пару кобыл за несколько завышенную цену. Но других вариантов все равно не было, а идти пешком дальше не хотелось. А еще кузнец подарок решил странникам сделать. И приволок из кузницы какие-то умулеты на веревочках.

– Что добрый кузнец с правильной молитвой делал, то великую силу имеет! – сказал староста и положил на стол перед гостями каждому по подарочку. – Вам большое дело с тем драконом предстоит. Глядишь сгодиться всякая защита! Знаю я, что главный оберег он в сердце человеческом живет. Верою питается. Доблестью охраняется. Но и такие вещички тоже свою пользу принести могут.

Лихолов с Елисеем хозяина поблагодарили от души. Странник равнодушно пихнул в карман безделушку. Так убрал, чтобы потом уже и не вспомнить про нее И только Елисей сразу же одел подарок на шею.

Девочке меж тем решили на первое время дать имя Сида, Одолевшая Туман. Она, казалось, начала потихоньку тут осваиваться и очень расположилась к Багряне. Крестьянские дети пытались приставать к Сиде с расспросами, на что получали нагоняи от хозяйки дома, и разбегались в рассыпную, тут же вновь сбиваясь в любопытную стайку.

Вечером Лихолов снова устроил Елисею тренировку с мечами, на заднем дворе. Варна и Плеяна тут же побросали свои корыта со стиркой и уселись на лавку, с восторгом глазея на мужчин. От чего сегодня Елисей был несобранным и пару раз больно получил по носу.

Так прошел последний день лета. Ночь опустилась на деревню синим покрывалом, выдыхая в мир холод. Все селяне вернулись домой, и Боян Шальное Копье затворил ворота. Ночью в Северном Лесу и без того свежий воздух еще сильнее остывал, потому крестьяне подкидывали в свои печи по парочке тонких дровишек, и из дымоходов сочились прозрачные змеи легких дымков. Лихолов и Елисей улеглись спать.

После такого гостеприимства сны обязаны были прийти самые радостные и легкие. Однако, Елисея одолел кошмар. Ему снилось, будто где-то там, в далеких горбатых холмах, Версипал, царь горных духов, визжит от злости. Крик тот сотрясает горы, камни падают с вершин и разбиваются в осколки. А туман бушует в ответ и послушно бросается в погоню за преступниками. Летят стайки бродячей дымки по лесу, пытаясь кого-то нагнать и наказать. Мчатся по холодной ночной мгле, пугая по дороге все живое. И с такой яростью рвутся вперед, что листья на деревьях покрываются инеем в августовскую ночь… А потом раздается новый крик. Женский, высокий, отчаянный. Этот крик летит на крыльях ужаса, разнося в щепки ночную темень. Не сразу понял Елисей, что то уже не сон. Очнулся от того, что Лихолов вскочил с кровати, спешно накинул свою куртку, нашпигованную ножами, и схватился за меч. Ночная темнота комнаты озлобленно ощетинилась на путников, и Елисей понял, что случилась какая-то беда. Он тоже схватил свой лук со стрелами. Оба мужа поспешили на улицу, во двор, столкнувшись в сенях с Бояном, вооруженным топором.

– Вы тоже слышали крики? – гаркнул он гостям на бегу. Те кивнули в ответ.

Они втроем быстро выбежали на улицу. Ночь была на исходе, занималось зарево, от того уже можно было неплохо разглядеть все кругом. Но зрелище, представшее перед их взорами, вызвало у Елисея такой ужас, что желудок подтянулся к горлу. На площади перед домом Бояна собралось полукольцо из нескольких сгустков бродячего морока, шипевших, вертевшихся. А между ними, в центре лежали на траве две девушки. Одна темно-русая и одна блондинка. Смятые ночные сорочки прикрывали неподвижные тела. Открытые глаза не моргали, упершись в одну точку. Груди и животы не вздымались. А из губ обоих девушек лились струйки алой крови. Лихолов, Елисей и Боян в ужасе застыли, глядя на мертвые тела на траве. Староста, прищурившись, ошеломленно прошептал:

– Варна?.. Плеяна?..

С другой стороны улицы стали выбегать из домов другие вооруженные мужи, а следом высовываться их женщины с ножами в руках. Но все в остолбенении замирали. Могильный холод наполнил площадь. И вдруг от одного из туманов послышалось шептание на всеобщем языке:

– Версипал сказал. Месть. Две жизни за двух беглецов. Примите свой расчет.

Лихолов и Елисей испытали от этих слов такое потрясение, будто к ним внутрь вонзили копье от горла горла до паха.

– Ах ты, паскуда поганая! – вскрикнул разъяренный Боян, и в горячке рванул с топором на морок.

Но ползучий туман просто разлетелся прочь и ускользнул из деревни. Медленный серый рассвет заступил в свой караул. Небо посветлело и стало напоминать железный полированный щит. А редкие прозрачные облачка растянулись, как болезненные слезы, стекавшие с бездны.

Деревня замерла. А потом кто-то закричал и бросился к трупам. Родственники погибших девиц. Боль заполнила собой всю площадь. Криками, причитаниями, хаосом накрыло улицу. Деревня выла. «За что?», «Почему?» – слишком часто стали звучать эти слова в Северном Лесу. Так часто, что с каждым разом царапали слух все больнее.

Лихолов медленно потянул Елисея за собой в сени и шепнул:

– Надо срочно уезжать! Пока жители не поняли, что мы виновники этой трагедии. Сейчас все испуганы, в шоке. Думают, что это просто очередной набег тумана. Но дай им время все сопоставить, и нас тут порвут на части. Ловим удачу. Быстро собираемся, по заднему двору проскальзываем в конюшню к купленым кобылам. И черными ходами скачем к воротам.

Елисей сглотнул слезы и на шатающихся ногах последовал за своим наставником. А дальше все было как в бреду: темная комната, руки шарили в поисках вещей, окно во двор, конюшня. Задней улочкой доехали до ворот, а те не охранялись – все сбежались к дому кузнеца. Сами открыли, стараясь сильно не скрипеть. И понеслись прочь по большой тропе, ведущей к тракту на столицу.