Читать книгу Столпы земли - Кен Фоллетт - Страница 14

Кингсбриджский собор имел неприветливый вид. Это было низкое, словно припавшее к земле, массивное строение с толстыми стенами и крошечными оконцами, построенное задолго до рождения Тома, во времена, когда строители еще не понимали значения архитектурных пропорций. Поколение Тома уже знало, что пусть и более тонкие, но прямые, идеально ровные стены могут быть прочнее толстых и что в таких стенах можно делать большие окна, имеющие форму арки, которую венчает идеальный полукруг. Издалека собор выглядел кривобоким, и, когда Том подошел ближе, он увидел, что одна из башен западного фасада разрушена. Это обрадовало его. Очень вероятно, что новый приор захочет ее восстановить. Надежда подгоняла Тома. Получить наконец работу, а затем, как случилось в Эрлскастле, быть свидетелем разгрома и пленения нового хозяина – это было ужасно. Он чувствовал, что второго такого удара судьбы ему уже не снести.

Том взглянул на Эллен. Он боялся, что однажды она решит, что они скорее умрут с голоду, чем он найдет работу, и бросит его. Она ему улыбнулась, но, обратив лицо к нечетким контурам Кингсбриджского собора, снова нахмурилась. Том уже заметил, что в присутствии священников и монахов она всегда чувствовала себя неуютно. Ему оставалось лишь строить догадки: может, это потому, что перед лицом Церкви они еще не женаты?

Монастырский двор жил деятельной жизнью. Тому приходилось видеть разные монастыри, но Кингсбридж был особенным. Он выглядел так, будто уже три месяца в нем шла генеральная уборка. Возле конюшни двое монахов чистили лошадей, а третий драил сбруи, в то время как молодые послушники выгребали из стойла навоз. Еще несколько монахов мели и скребли гостевой дом по соседству с конюшней, и тут же стоял воз сена, которое постелют на чистый пол.

Зато у разрушенной башни никто не работал. Том внимательно осмотрел груду камней у подножья. Было ясно, что башня развалилась несколько лет назад, ибо под действием дождей и морозов осколки камней сгладились, строительный раствор с них смыла вода, а сама куча просела на дюйм-два в мягкую землю. Странно, что в течение столь долгого срока башню не восстановили – ведь это кафедральный собор. Должно быть, старый приор был либо ленив, либо бездарен, либо и то и другое. Кажется, Том оказался здесь как раз вовремя.

– Никто меня не узнает, – сказала Эллен.

– А когда ты здесь была? – спросил Том.

– Тринадцать лет назад.

– Ничего удивительного, что тебя забыли.

Проходя мимо западного фасада церкви, Том открыл большую деревянную дверь и заглянул внутрь. Неф был темным и мрачным, с толстыми колоннами и деревянным потолком. Однако здесь несколько монахов белили длинными кистями стены и подметали утоптанный земляной пол. Новый приор явно собирался привести в порядок монастырь. Это вселяло надежду. Том прикрыл дверь.

За церковью, на подсобном дворе, стайка послушников, собравшихся вокруг корыта с грязной водой, острыми камнями соскребала сажу и жир с котлов и разной другой утвари. От ледяной воды костяшки пальцев у них покраснели. Увидев Эллен, они захихикали и отвернулись.

У одного из послушников Том спросил, где можно найти келаря. Строго говоря, ему нужно было обратиться к ризничему, в обязанности которого входило следить за состоянием церкви, но до келаря было проще добраться. В конце концов, решение все равно будет принимать приор. Послушник указал ему на подвал одного из зданий, окружавших подсобный двор. Том вошел в открытую дверь. Эллен и дети последовали за ним. Остановившись, они стали вглядываться в полумрак.

Том сразу определил, что это здание – более новое и построено значительно добротнее, чем церковь. Воздух был сухим, и запаха гнили не чувствовалось. От целого букета ароматов хранившихся здесь продуктов у Тома свело живот, ведь с тех пор, как он ел последний раз, прошло два дня. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел, что в помещении хороший каменный пол, а потолок поддерживают низкие толстые колонны. Через минуту он заметил высокого лысого человека с венчиком седых волос на голове, который ложкой насыпал из бочки соль.

– Ты келарь? – спросил Том, но монах поднял руку, делая ему знак помолчать, и Том увидел, что он считает.

– Два по двадцать и девятнадцать, три по двадцать, – закончил наконец монах и положил ложку.

Том снова заговорил:

– Я Том, мастер-строитель, хотел бы восстановить северо-западную башню собора.

– А я Катберт, по прозвищу Белобрысый, келарь, и я хотел бы посмотреть, как ты это сделаешь. Но нам надо спросить об этом приора Филипа. Слышал, у нас теперь новый приор?

– Слышал. – Катберт показался Тому дружелюбным и добродушным. Он явно был не прочь поболтать. – Судя по всему, новый приор намерен подновить монастырь?

Катберт кивнул.

– Но он не очень-то расположен платить за это. Заметил, всю работу выполняют монахи? И он не хотел еще нанимать работников – говорит, в монастыре и так их слишком много.

Это была неприятная новость.

– А что думают по этому поводу монахи? – осторожно спросил Том.

Катберт рассмеялся, и его лицо покрылось морщинами.

– А ты тактичный человек, Том Строитель. Ты не стал говорить, что не часто можно увидеть монахов, работающих усердно. Но новый приор никого и не заставляет. Просто он трактует завет Святого Бенедикта таким образом, что те, кто трудится физически, могут есть мясо и пить вино, те же, кто только читает и молится, должны питаться лишь соленой рыбой и разбавленным пивом. Он может продемонстрировать тебе и детальное теоретическое подтверждение этого, однако добровольцев у него хоть отбавляй, особенно среди молодежи. – Похоже, Катберт не осуждал нового приора, а просто был несколько озадачен.

– Но как бы хорошо ни питались монахи, – сказал Том, – они не смогут построить каменную стену. – Говоря это, он вдруг услышал плач младенца. Эти звуки словно тронули струны его сердца. Странно услышать такое в монастыре.

– Что ж, поговорим с приором, – согласился Катберт, но Том едва ли его слышал. Похоже, кричавший малыш был совсем маленький – неделя или две от роду. И крик этот приближался. Том поймал взгляд Эллен. Она тоже была взволнована. В дверях появилась чья-то тень. У Тома пересохло в горле. Вошел монах, держа на руках младенца. Том посмотрел на лицо малютки и тут же его узнал. Это был его сын.

Том с трудом сдерживал себя. Детское личико покраснело, кулачки сжаты, в открытом ротике виднелись беззубые десны. Малыш плакал явно не от боли или слабости – он требовал пищи. Это был здоровый, сильный крик нормального младенца, и, убедившись, что с его сыном все хорошо, Том почувствовал облегчение и слабость.

Монах, что держал на руках Джонатана, оказался веселым малым лет двадцати с непослушными волосами и глупой ухмылкой. В отличие от большинства монахов, он никак не отреагировал на присутствие женщины, а улыбнувшись всем, заговорил с Катбертом:

– Джонатану нужно еще молочка.

Тому хотелось взять ребенка на руки. Он старался сделать каменное лицо, чтобы не выдать того, что творилось в душе. Незаметно глянул на детей. Они знали только то, что брошенного младенца подобрал священник. Но им не было известно, что священник отвез его в маленький лесной монастырь. И сейчас на их лицах не отражалось ничего, кроме любопытства.

Катберт взял черпак и небольшой кувшин и налил в него молока из стоявшей здесь же бадьи.

– Можно, я подержу ребенка? – попросила Эллен.

Она протянула руки, и он передал ей малыша. Том с завистью глядел на нее, всем сердцем стремясь прижать к себе этот теплый комочек. Эллен покачала младенца, и он на некоторое время успокоился.

– Ага, Джонни Восемь Пенсов – хорошая нянька, но у него нет женских рук, – заметил келарь.

Эллен улыбнулась монаху:

– Почему тебя зовут Джонни Восемь Пенсов?

Вместо него ответил Катберт.

– Потому что до шиллинга у него не хватает восьми пенсов, – сказал он, постучав по голове пальцем, как бы говоря, что у Джонни не все дома. – Но он, кажется, понимает, что нужно бессловесным созданиям, лучше, чем любой нормальный человек. Воистину, на все воля Божия…

Эллен придвинулась к Тому и протянула ему ребенка, словно прочтя его мысли. Том взглянул на нее полными благодарности глазами и взял крохотное дитя в свои большие руки. Через одеяльце, в которое был завернут малыш, он чувствовал, как бьется его сердце. Материя была дорогой, и Том недоумевал, где удалось монахам раздобыть такую мягкую шерсть. Он прижал ребенка к груди и покачал его. Это получалось у него не так хорошо, как у Эллен, и малыш снова заплакал. Что ж, пусть поплачет: этот громкий, напористый крик словно музыка звучал в его ушах, ибо означал, что брошенный им сын крепок и здоров. Том вынужден был признать, что поступил верно, оставив ребенка в монастыре.

– А где он спит? – спросила у Джонни Эллен.

На этот раз Джонни ответил сам:

– В нашей опочивальне у него есть своя кроватка.

– Наверное, он постоянно будит вас по ночам?

– Мы все равно встаем в полночь на заутреню, – сказал Джонни.

– Конечно! Я совсем забыла, что у монахов такие же бессонные ночи, как и у матерей.

Катберт вручил Джонни кувшин с молоком. Тот привычным движением одной руки взял у Тома ребенка. Расставаться с маленьким сынишкой Тому ни за что не хотелось, но ему пришлось уступить. Через минуту Джонни с ребенком вышел, и Том с трудом подавил желание броситься вслед и крикнуть: «Постой! Это мой сын. Верни мне его». Стоявшая рядом Эллен сочувственно сжала ему руку.

Теперь у Тома появилась еще одна причина желать остаться в монастыре. Если он будет здесь работать, он сможет каждый день видеть маленького Джонатана, и получится так, что он его как будто и не бросал. Но это казалось слишком чудесным, чтобы быть правдой. Он не смел надеяться на такой исход.

Своими проницательными глазами Катберт смотрел на Марту и Джека, у которых при виде наполненного жирным молоком кувшина, что забрал Джонни, глаза чуть не вылезли из орбит.

– Не хотят ли ребятишки молочка? – спросил он.

– О да, спасибо, отче, хотят, – с готовностью ответил Том. Он и сам бы не отказался.

Катберт, зачерпнув молока, разлил его в две деревянные кружки и протянул их Марте и Джеку. Они выпили залпом; вокруг ртов остались большие белые круги.

– Хотите еще? – предложил Катберт.

– Да! – хором ответили они. Том взглянул на Эллен, зная, что, должно быть, ее переполняет то же чувство, что и его: бесконечная благодарность за то, что малышей наконец покормили.

Вновь наполнив кружки, Катберт мимоходом спросил:

– Откуда же вы, люди добрые, пришли?

– Из Эрлскастла, что неподалеку от Ширинга, – ответил Том. – Мы ушли оттуда вчера утром.

– Ели что-нибудь с тех пор?

– Нет, – признался Том.

Он знал, что Катберт спрашивал от чистого сердца, но ему было неприятно признаваться в том, что сам он не смог накормить своих детей.

– Возьмите яблок, подкрепиться до ужина, – сказал келарь, указывая на стоящую у двери бочку.

Альфред, Эллен и Том подошли к бочке, в то время как Марта и Джек допивали свое молоко. Альфред, накинувшись на яблоки, старался набрать их столько, сколько мог удержать, но Том, стукнув его по рукам, тихо сказал:

– Возьми два или три.

Альфред взял три.

С чувством искренней благодарности Том съел свои яблоки, и боль в животе немного утихла; но он не мог не думать о том, скоро ли ужин, и обрадовался, припомнив, что, экономя свечи, монахи имеют обыкновение есть до темноты.

Катберт внимательно рассматривал Эллен.

– Уж не знаю ли я тебя? – в конце концов спросил он.

– Не думаю, – смутилась Эллен.

– Ты кажешься мне знакомой.

– Я жила неподалеку, когда была ребенком.

– Ах вот оно что. У меня-то чувство, что ты выглядишь старше, чем должна бы.

– Наверное, у тебя очень хорошая память.

– Видно, недостаточно хорошая, – нахмурился он, глядя на нее. – Уверен, здесь что-то не так… Ну да ладно. А почему вы ушли из Эрлскастла?

– Вчера на рассвете на него напали и захватили, – ответил Том. – Граф Бартоломео обвиняется в измене.

Катберт был потрясен.

– Господи, спаси и сохрани! – воскликнул он и вдруг стал похож на старую деву, испугавшуюся быка. – Измена!

За дверью раздались шаги. Том обернулся и увидел входящего монаха. Катберт сказал:

– А вот и наш новый приор.

Том сразу его узнал. Это был Филип, тот самый, которого они встретили, направляясь в епископский дворец, и который угостил их вкуснейшим сыром. Теперь все встало на свои места: новый приор Кингсбриджа – бывший приор лесной обители, и, когда перебрался сюда, он привез с собой и маленького Джонатана. Сердце Тома забилось с надеждой. Филип человек добрый, и Том, кажется, понравился ему. Наверняка новый приор даст ему работу.

Филип тоже узнал Тома.

– Привет тебе, мастер-строитель, – сказал он. – Не больно-то удалось подзаработать в епископском дворце, а?

– Да вовсе не удалось, отче. Архидиакон мне отказал, а епископа в это время там не было.

– Воистину не было – он был на небесах, хотя мы тогда этого не знали.

– Епископ умер?

– Да.

– Это уже не новость, – нетерпеливо вмешался в их разговор Катберт. – Том и его семья только что пришли из Эрлскастла. Граф Бартоломео схвачен, а его замок разграблен!

Филип словно застыл.

– Уже, – прошептал он.

– Уже? – повторил Катберт. – Почему ты говоришь «уже»? – Было видно, что он души не чаял в Филипе, но беспокоился о нем, как беспокоится отец о сыне, который был на войне и вернулся домой с мечом на поясе и жутковатым блеском в глазах. – Ты знал, что это должно случиться?

Филип растерялся.

– Н-нет, не совсем. До меня доходили слухи, что граф Бартоломео занял враждебную королю Стефану позицию, – уже спокойно продолжил он. – Все мы можем благодарить Господа за содеянное. Стефан обещал защитить Церковь, в то время как Мод, возможно, стала бы притеснять нас, как это делал ее покойный отец. Да, конечно… Это хорошая новость. – Он выглядел таким удовлетворенным, словно это было дело его собственных рук.

Но Тому не хотелось продолжать разговор о графе Бартоломео.

– Для меня в ней нет ничего хорошего, – сказал он. – Днем раньше граф нанял меня, чтобы я укрепил оборонительные сооружения замка. Я не успел проработать и одного дня.

– Какой позор! – проговорил вдруг Филип. – Кто же захватил замок?

– Лорд Перси Хамлей.

– А-а, – кивнул Филип, и Том почувствовал, что новость, которую он сообщил, его ничуть не удивила.

– Ты, я вижу, наводишь здесь порядок, – начал Том, стараясь направить разговор в нужное русло.

– Пытаюсь, – проговорил Филип.

– Уверен, ты хотел бы восстановить башню.

– Восстановить башню, отремонтировать крышу, намостить пол – да, все это я хочу сделать. А ты, конечно же, хочешь получить работу, – добавил он, очевидно только сейчас поняв, зачем Том здесь. – Я рад бы тебя нанять, но, боюсь, мне нечем будет заплатить. Монастырь нищ.

Тому показалось, будто его ударили кулаком. Он почти поверил, что найдет здесь работу, – все говорило за это. Думая, что ослышался, он уставился на Филипа. Просто невероятно, что у монастыря нет денег. Правда, келарь сказал, что всю дополнительную работу монахи делали сами, но даже если так, монастырь всегда мог одолжить денег у евреев-ростовщиков. Том чувствовал: здесь его дорога подошла к концу. Неизвестно, что придавало ему силы на протяжении всей зимы странствовать в поисках работы, но теперь этот источник иссяк – и силы и воля покинули его. «Все. Больше не могу, – подумал он. – Я выдохся».

Видя его страдания, Филип сказал:

– Могу предложить тебе ужин, место для ночлега и завтрак.

Злость и отчаяние переполняли Тома.

– Благодарю тебя, – раздраженно произнес он, – но я бы предпочел все это заработать.

Услышав в голосе Тома злые нотки, Филип приподнял брови, но голос его прозвучал мягко:

– Проси у Господа. Молитва – не попрошайничество. – Он повернулся и вышел.

Семейство Тома выглядело испуганным, и ему стало неловко, что он не смог скрыть своей досады. Он выскочил во двор вслед за Филипом и остановился, уставившись на махину старой церкви и пытаясь справиться со своими чувствами.

Через минуту к нему подошли Эллен и дети. Желая успокоить его, Эллен положила голову ему на плечо. Сновавшие вокруг послушники начали толкать друг друга локтями и перешептываться. Том не обращал на них внимания.

– Я буду молиться, – мрачно сказал он. – Я буду молиться, чтобы молния ударила в эту церковь и сровняла ее с землей.

За последние два дня Джек научился бояться будущего.

В своей короткой жизни ему не приходилось задумываться о том, что будет послезавтра, но если бы и пришлось, он бы наверняка знал, чего следует ожидать. В лесу один день был похож на другой, а времена года сменялись медленно. Теперь же он понятия не имел, где окажется завтра, что будет делать и будет ли у него еда.

Самым худшим из всего был голод. Джек потихоньку ел траву и листья, стараясь облегчить приступы боли в животе, но желудок все равно болел, только по-другому. Марта, с которой они все время ходили вместе, так оголодала, что часто плакала. Она жалобно смотрела на него, и то, что он не мог облегчить ее страдания, переживалось даже хуже собственного голода.

Если бы они все еще жили в пещере, он бы знал, куда пойти, чтобы убить утку, или набрать орехов, или стащить яиц; но в городах, деревнях и на незнакомых дорогах он чувствовал себя в полной растерянности. Все, что он знал, – это то, что Том должен найти работу.

До вечера они сидели в гостевом доме, где была всего одна комната с земляным полом и очагом посередине, точно такая, в каких жили крестьяне, но Джеку, который всю жизнь провел в пещере, этот дом показался прекрасным. Его интересовало, как его строили, и Том рассказал. Надо свалить два молодых дерева и, обрубив ветки, соединить под углом, затем еще два обработать таким же образом и установить на расстоянии четырех ярдов от первых, верхушки двух получившихся треугольников соединить коньковым брусом. Параллельно этому брусу крепятся легкие планки, которые соединяют стороны треугольников и образуют скаты упирающейся в землю крыши. Из плетеного тростника делаются квадратные решетки и укладываются на планки, а чтобы не протекала вода, их обмазывают глиной. Стены строятся из воткнутых в землю палок, щели между ними замазывают той же глиной. В одной из стен есть дверь, а окон в таком доме нет.

Мать Джека постелила на пол свежее сено, и Джек при помощи огнива, которое он всегда носил при себе, разжег огонь. Когда рядом никого не было, он спросил мать, почему приор не нанял Тома, ведь совершенно очевидно, что работа для него есть.

– Кажется, он предпочитает экономить деньги, пока церковью еще можно пользоваться, – ответила она. – Вот если бы церковь рухнула, им бы пришлось ее отстраивать, а поскольку развалилась только одна башня, они думают, что и так проживут.

Когда дневной свет начал угасать, с кухни пришел служка и принес котелок с похлебкой да длиннющую – с человеческий рост! – буханку хлеба. Похлебку сварили на мясных костях, с овощами и приправами, и на ее поверхности блестел жир. Хлеб был приготовлен из смеси ржи, ячменя и овса, да еще в муку были добавлены сушеный горох и фасоль. Альфред сказал, что это самый дешевый хлеб, но для Джека, который несколько дней назад впервые попробовал вкус хлеба, он казался просто волшебным. Джек ел, пока не заболел живот. Альфред ел, пока не доел все до последней крошки.

Когда они уселись у огня, переваривая съеденное, Джек спросил Альфреда:

– А почему башня разрушилась?

– Возможно, молния ударила, – ответил Альфред, – или случился пожар.

– Но там нечему гореть, – удивился Джек. – Ведь она каменная.

– Тупица, крыша-то не каменная, – презрительно сказал Альфред. – Крыша деревянная.

Джек на минуту задумался.

– А если крыша загорится, все здание рухнет?

– Когда как, – пожал плечами Альфред.

Какое-то время они сидели молча. По другую сторону очага Том и мать Джека о чем-то тихо разговаривали.

– Забавно получается с этим ребенком, – сказал вдруг Джек.

– Что забавно? – буркнул Альфред.

– Ну, ваш малыш пропал в лесу, далеко-далеко отсюда, и вот теперь в монастыре живет ребенок.

Но ни Альфред, ни Марта не находили в таком совпадении ничего странного, и Джек выбросил эти мысли из головы.

Сразу после ужина монахи отправились спать, а поскольку таким голодранцам, как семья Тома, свечи не полагались, они просто сидели и смотрели на огонь, пока он не угас, а потом улеглись на сене.

Джеку не спалось, он думал. Ему в голову пришла мысль, что, если бы сегодня ночью собор сгорел, все их проблемы могли бы разом разрешиться. Приор нанял бы Тома отстраивать церковь, все они жили бы в этом прекрасном доме и на веки вечные были бы обеспечены мясной похлебкой и хлебом.

«Будь я на месте Тома, – размышлял он, – я бы сам поджег церковь. Я бы тихонько встал, пока все спят, и, прошмыгнув туда, запалил бы огонек, а потом, пока он разгорится, проскользнул бы обратно и притворился спящим, когда поднимут тревогу. А когда все стали бы заливать пламя водой, как это делали во время пожара в замке графа Бартоломео, я бы присоединился к ним, якобы желая помочь поскорее потушить огонь».

Альфред и Марта крепко спали – Джек слышал их ровное дыхание. Том и Эллен сначала, как обычно занимались этим под плащом Тома, а затем тоже заснули. Судя по всему, идти поджигать собор Том не собирался.

Но на что же он рассчитывал? Или они будут бродить по дорогам, пока не помрут с голоду?

Джек слышал, как все четверо медленно и ровно дышат, предаваясь крепкому и безмятежному сну. И тут его осенило, что он и сам может поджечь собор.

При этой мысли сердце Джека заколотилось от страха.

Встать ему надо очень тихо. Чтобы сохранить тепло, да и для безопасности, дверь была закрыта на задвижку, но, возможно, ему удастся открыть ее и выскользнуть на улицу, никого не разбудив. Двери церкви могут быть закрыты, но наверняка найдется какой-нибудь лаз, достаточный для того, чтобы в него протиснулся ребенок.

Только бы пробраться внутрь, там уже Джек доберется до крыши. За последние две недели он многое узнал, ведь Том все время рассказывал Альфреду, как строятся дома, и хотя Альфреду это было неинтересно, Джек слушал, затаив дыхание. Среди прочего он выяснил, что во всех больших церквах имеются встроенные в стены лестницы, чтобы во время ремонта можно было легко добраться до верхней части здания. Вот по такой лестнице он и залезет под крышу.

Он сел, прислушиваясь к дыханию спящих. Он различал хриплое дыхание Тома, вызванное (так сказала мать) тем, что он годами вдыхал каменную пыль. Альфред было захрапел, но перевернулся на другой бок и затих.

Устроив пожар, Джеку надо будет быстро вернуться в гостевой дом. А что сделают монахи, если его поймают? В Ширинге он видел связанного мальчика его возраста, которого пороли за то, что тот украл из лавки кусок сахара. Мальчик ужасно визжал, а упругий хлыст оставлял на его попке кровавые следы. Это выглядело даже страшнее, чем когда рыцари убивали друг друга во время битвы в Эрлскастле, и вид истекающего кровью мальчика долго потом преследовал Джека. Его ужасала мысль, что такое могло случиться и с ним.

«Если я сделаю это, – подумал он, – я никогда никому не скажу».

Он снова лег, закутался в плащ и закрыл глаза.

Он лежал и гадал, закрыта дверь церкви или нет. Если закрыта, он сможет забраться в окно. Никто его не увидит, если он пойдет к собору с севера. Опочивальня монахов располагалась с южной стороны, скрытая галереей, а на северной стороне было кладбище.

Джек решил сначала посмотреть, возможно ли то, что он задумал.

Сено зашуршало под его ногами. Он прислушался к дыханию спящих. Все было тихо: даже мыши перестали копошиться. Он сделал еще шаг и снова прислушался. Никто не проснулся. Потеряв терпение, быстро шагнул к двери. Когда остановился, мыши, решив, что больше нечего бояться, снова принялись скрестись, а люди продолжали спать.

Кончиками пальцев нащупал дверь, опустил руки на засов. Это был дубовый брус, лежавший на паре скоб. Джек ухватил его снизу и приподнял. Брус оказался тяжелее, чем он ожидал. Он снова опустил его. Брус с грохотом лег на скобы. Джек застыл, превратившись в слух. Хриплое дыхание Тома прервалось. «Что я скажу, если меня поймают? – растерянно думал Джек. – Я скажу, что хотел выйти… хотел выйти… пописать». Придумав отговорку, он облегченно вздохнул. Том заворочался. Джек ждал, когда раздастся его глубокий, хриплый голос, но так и не дождался: дыхание Тома вновь стало ровным.

Дверная щель отливала серебряным светом. «Должно быть, луна», – смекнул Джек. Взявшись за брус, он глубоко вдохнул и с силой попытался его поднять, зная его вес. Приподняв, потянул засов на себя, но скобы не пускали. Джек поднатужился, поднял брус еще на дюйм и наконец освободил его. Затем прижал к груди, чтобы ослабить напряжение рук, и начал медленно опускаться – сначала на одно колено, потом на другое. Положив брус на пол, на минуту замер, успокаивая дыхание.

Джек осторожно приоткрыл дверь. Скрипнула железная петля, и в щель ворвался холодный воздух. Он поежился. Плотнее запахнув плащ, выскользнул на улицу и прикрыл за собой дверь.

На тревожном небе сквозь рваные тучи проглядывала луна. Дул холодный ветер. Джеку захотелось вернуться в тепло дома. Неясные очертания громадной церкви с ее разрушенной башней поднимались над остальными постройками монастыря, чернея и серебрясь в лунном свете; мощные стены и крохотные окна делали ее похожей на какой-то зловещий замок.

Кругом ни души. Только в деревне, за монастырскими стенами, у камелька засиделись за кружкой пива крестьяне, да их жены – за рукоделием при свечах, здесь же ничто не нарушало ночного покоя. Джек в нерешительности смотрел на церковь, а она, словно насупившись, смотрела на него, как будто догадываясь, что у него на уме. Передернув плечами, он стряхнул страх и пошел через лужайку к западному фасаду.

Дверь была заперта.

Он зашел за угол, на северную сторону, и взглянул на окна собора. Нередко, чтобы внутрь не проникал холод, окна церквей затягивали полупрозрачными холстами, но здесь, похоже, этого не делали. Размер окон оказался достаточным для того, чтобы Джек смог пролезть, но располагались они слишком высоко. Он потрогал пальцами каменную кладку, пощупал трещины, из которых давно уже осыпался строительный раствор, однако они были чересчур малы, чтобы за них зацепиться. Нужно было найти что-то вроде лестницы.

Он хотел было притащить камни, что лежали у разрушенной башни, чтобы взобраться по ним, но уцелевшие блоки оказались неподъемными, а бесформенные осколки для такой цели не годились. Джека не оставляло ощущение, что днем ему на глаза попадалось нечто такое, что идеально бы подошло, и он изо всех сил старался вспомнить. Он чувствовал, что это «нечто» где-то совсем рядом и просто ускользает из памяти. Но взглянув через залитое лунным светом кладбище на конюшню, он понял: то, что он искал, было небольшой деревянной подставкой, состоявшей из двух ступенек и использовавшейся для посадки на высоких лошадей. Джек видел, как на ней стоял монах, расчесывавший конскую гриву.

Он направился к конюшне. Вполне возможно, что подставку на ночь не убирали, ведь никакой ценности она не представляла. Он шел тихо, но лошади его почуяли, и одна-две обеспокоенно захрапели и зафыркали. Испугавшись, он остановился. Не исключено, что в конюшне спит конюх. С минуту Джек стоял неподвижно, вслушиваясь в темноту, но звуков, которые свидетельствовали бы о присутствии человека, не доносилось, да и лошади в конце концов успокоились.

Подставки не было. Возможно, она у стены. Джек всмотрелся, но разглядеть что-либо не удалось. Осторожно подойдя к конюшне справа, он пошел вдоль нее. Лошади снова почуяли его, и близость чужого человека их обеспокоила. Одна лошадь даже заржала. Джек застыл. Мужской голос прикрикнул: «Тихо, тихо!» И тут он увидел подставку, стоявшую у него под носом, так близко, что, сделай он еще шаг, обязательно бы споткнулся. Он подождал, покуда стихнет возня в конюшне, наклонился и, подняв деревянные ступеньки, взвалил их на плечо. Стараясь не шуметь, повернулся и пошел к церкви. В конюшне было тихо.

Взобравшись на верхнюю ступеньку, Джек понял, что до окна все равно не достать. Какая досада! Он не мог даже заглянуть внутрь. То, что он был не в состоянии что-либо сделать по причинам чисто практическим, его раздражало: он еще ничего не решил, но ему не хотелось, чтобы его решение зависело от таких обстоятельств. Жаль, что Джек не такого роста, как Альфред.

Оставался, правда, еще один способ. Он отошел, разбежался и, оттолкнувшись одной ногой от подставки, подпрыгнул. Без труда достав до подоконника, Джек ухватился за каменную опору, рывком подтянулся и продвинул тело вперед. Но когда попытался пролезть в окно, его ожидал сюрприз: там была железная решетка, которую, возможно из-за ее черного цвета, он снизу не заметил. Стоя на коленях на подоконнике, Джек обеими руками обследовал ее. Она была надежной и предназначалась, очевидно, специально для того, чтобы, когда церковь закрыта, никто не мог в нее пробраться.

Разочарованный, он спрыгнул на землю, поднял деревянную подставку и отнес ее на место. На этот раз лошади не всполошились.

Джек посмотрел на развалины башни, черневшие слева от главного входа. С груды камней он хотел заглянуть в церковь, и теперь осторожно пробирался по этому беспорядочному нагромождению булыжников. Когда луна спряталась за тучу, дрожа от холода, он стал ждать ее появления. Джек опасался, что его вес, как бы он ни был мал, мог нарушить равновесие камней и вызвать обвал, который если не придавит его самого, то уж наверняка всех разбудит. Когда снова выглянула луна, Джек пробежал глазами по каменной кладке и решил рискнуть. С замирающим сердцем он начал карабкаться. В основном блоки надежно держались в стене, однако один или два раза камни под его весом угрожающе зашатались. Если бы он проделывал все это днем, когда рядом есть кто-то, в случае чего готовый помочь, и когда не о чем волноваться, ему наверняка было бы легче, но сейчас он слишком тревожился, и уверенность покинула его. Когда же нога соскользнула с гладкого булыжника и он чуть не грохнулся вниз, Джек решил прекратить это занятие.

Он находился достаточно высоко, чтобы видеть крышу бокового придела, который с северной стороны примыкал к нефу. Он надеялся, что в ней могла обнаружиться дыра или хотя бы зазор между крышей и каменной кладкой, но ничего похожего там не оказалось: крыша уходила прямо в развалины башни, и было совершенно очевидно, что здесь пролезть негде. Джек почувствовал одновременно и разочарование и облегчение.

Он начал осторожно спускаться, глядя через плечо вниз и тщательно выбирая, куда поставить ногу. Чем больше приближалась земля, тем уверенней он себя чувствовал. Когда наконец осталось всего несколько футов, он прыгнул и благополучно приземлился на траву.

Он решил обойти вокруг. За последние две недели Джек видел несколько церквей, и все они имели приблизительно одинаковую форму. Самой большой их частью был неф, который всегда выходил на запад. С севера и юга к нефу примыкали пристройки, которые Том называл трансептами, или поперечными нефами. А восточная часть церкви называлась алтарем. Алтарь был не такой большой, как неф. Кингсбриджский собор отличался от остальных церквей тем, что по обеим сторонам западного входа у него имелись две башни, как бы в противовес поперечным нефам.

У северного трансепта имелась дверь. Джек попробовал ее открыть, но она оказалась запертой. Он пошел дальше: с востока двери не было вообще. Он остановился и посмотрел через поросший травой двор. В дальнем юго-восточном углу монастыря стояли два дома: больница и резиденция приора. В обоих было темно и тихо. Он завернул за угол и вдоль южной стены алтаря дошел до южного поперечного нефа, под прямым углом примыкавшего к основному зданию. Этот трансепт, как рука ладонью, заканчивался круглым зданием, которое все называли часовней. Между трансептом и часовней существовал узкий проход, ведущий к галерее. По этому-то проходу Джек и прошел.

Он очутился на квадратной соборной площади с лужайкой посередине и мощеной дорожкой по периметру. Светлый камень арок в сиянии луны казался призрачно-белым, а дорожку покрывала кромешная тьма. Джек подождал, пока привыкнут глаза.

Он стоял на восточной стороне площади. Слева была видна дверь в часовню, еще дальше слева, у самого конца дорожки, – другая дверь, которая, как ему казалось, вела в опочивальню монахов. Справа же Джек увидел дверь в южный трансепт церкви. Он потянул ее. Закрыта.

Джек направился по дорожке вдоль северной стороны площади и наткнулся на дверь церковного нефа. Тоже закрыта.

Западная дорожка упиралась в трапезную. Как много продуктов надо припасти, чтобы каждый день кормить всех этих монахов, подумал Джек. Тут же находился фонтанчик: в нем монахи мыли руки перед едой.

Джек продолжил путь по южной дорожке. Дойдя до середины, он увидел арку и, свернув, очутился в маленьком проходе. Справа от него была трапезная, слева – опочивальня. Он вообразил, как по другую сторону каменной стены крепким сном спят монахи. В конце прохода не оказалось ничего, кроме грязной тропинки, спускавшейся к реке. Джек некоторое время постоял, глядя на блестевшую в сотне ярдов от него воду. Без всякой причины ему на память пришла история о рыцаре, которому отрубили голову, но он продолжал жить; и как-то непроизвольно Джек представил этого рыцаря без головы, выходящего из реки и идущего к нему по пологому склону. И хотя никого не было, он струсил и, повернувшись, заспешил к галерее, где чувствовал себя в большей безопасности.

Под аркой Джек остановился, глядя на освещенную луной лужайку. Чутье подсказывало ему, что в таком громадном здании где-то должна быть лазейка, но где – он не знал и в глубине души был этому рад. Ведь он намеревался сделать что-то ужасное, и коли это оказалось невозможно, тем лучше. С другой стороны, его страшила мысль, что им придется покинуть монастырь и утром снова пуститься в путь, – их ждали бесконечные дороги, голод, разочарование, озлобленность Тома, слезы Марты. И всего этого можно было избежать благодаря одной лишь искре, высеченной из огнива, которое он носил в подвешенном у пояса маленьком мешочке.

Краешком глаза Джек заметил какое-то движение. Он вздрогнул, сердце забилось чаще. Он повернул голову и, к своему ужасу, увидел призрачную фигуру со свечой в руке, в молчании скользящую по направлению к церкви. Он с трудом подавил подступивший к горлу крик. За первой фигурой следовала вторая. Джек отступил в тень арки и, прижав ко рту кулак, впился в него зубами, чтобы заставить себя не расплакаться в голос. Он услышал какие-то жуткие стоны. В непередаваемом ужасе он вытаращил глаза. Затем сознание его начало проясняться: то, что он видел, было процессией монахов, шедших из опочивальни в церковь к полночной службе и певших псалом. Даже когда Джек понял, что к чему, паническое состояние еще какое-то время его не оставляло, но затем схлынуло, уступив место облегчению, и его охватила безудержная дрожь.

Монах, шедший во главе процессии, огромным железным ключом отпер дверь церкви, и вереница черных фигур проследовала внутрь. Никто не обернулся, никто не взглянул в сторону Джека. Похоже, большинство из них пребывало в полусне. Дверь церкви осталась открытой.

Ноги Джека так ослабли, что он был не в состоянии двинуться с места.

«Я мог бы войти, – подумал он. – Я не должен ничего делать, когда буду в церкви. Просто посмотрю, можно ли забраться наверх. Я не собираюсь устраивать пожар. Только посмотрю и все».

Он глубоко вздохнул, затем вышел из-под арки и перебежал через лужайку. Возле открытой двери он помедлил и заглянул внутрь. На алтаре и на хорах, где расположились монахи, горели свечи, но их свет выхватывал из пустоты очень незначительное пространство, оставляя стены и боковые проходы погруженными во мрак. Возле алтаря один из монахов делал что-то странное, а другие время от времени монотонно бубнили какие-то непонятные фразы. Джеку казалось невероятным, что люди должны вылезать из своих теплых постелей посреди ночи и заниматься подобными вещами.

Он проскользнул в дверь и встал у стены.

Он находился внутри. Темнота его скрывала. Однако оставаться здесь было нельзя, в противном случае на обратном пути монахи увидели бы его. Бочком-бочком он продвинулся дальше. Колеблющиеся огоньки свечей отбрасывали дрожащие тени. Стоявший у алтаря монах мог увидеть Джека, если бы поднял глаза, но он был целиком поглощен своим занятием. Джек быстро перебегал от одной могучей колонны к другой, делая остановки, чтобы его продвижение было таким же хаотичным, как беспорядочно мечущиеся по стенам тени. По мере того как он приближался к центру собора, свет становился все ярче, и он испугался, что ведший службу монах вдруг оторвется от своей книги, увидит постороннего, бросится к нему, схватит за шкирку и…

Джек добрался до угла и благополучно завернул в более темный неф.

Он постоял немного, чувствуя, как спадает волнение. Затем стал отходить по боковому проходу в западную часть церкви, по-прежнему время от времени делая остановки, как если бы он выслеживал оленя. Добравшись наконец до самого дальнего и самого темного конца церкви, он сел на цоколь колонны и стал ждать, когда закончится служба.

Опустив голову на грудь и укутавшись в плащ, он пытался согреть себя собственным дыханием. За последние две недели жизнь Джека так сильно изменилась, что ему казалось, будто прошли годы с тех пор, как он безмятежно жил в лесу со своей мамой. Он понимал, что больше ему уже никогда не будет покоя. Теперь, когда он познал голод, холод, опасности и отчаяние, он всегда будет их бояться.

Джек выглянул из-за колонны. Над алтарем, где горели самые яркие свечи, он мог различить высокий деревянный потолок. Ему было известно, что новые церкви имели каменные своды, но Кингсбриджский собор был старым. Этот деревянный потолок, похоже, будет хорошо гореть.

«Нет, я не сделаю этого», – подумал он.

Том был бы так счастлив, если бы сгорел собор… Джек не мог с уверенностью сказать, что ему нравится Том – он был слишком груб и привык всеми распоряжаться. Джеку же было больше по нраву мягкое обращение матери. Но Том внушал ему уважение и даже благоговение. Остальные мужчины, которых Джеку доводилось встречать, были разбойниками, опасными и жестокими людьми, уважавшими только силу и коварство, людьми, для которых высшим достижением было всадить человеку нож в спину. Том был другим – гордым и бесстрашным, даже тогда, когда не имел при себе оружия. Джек никогда не забудет, как смело Том встал на пути Уильяма Хамлея, когда тот предлагал продать ему маму. Больше всего поразило тогда Джека то, что лорд Уильям испугался. Потом он признался матери, что и представить себе не мог, что бывают такие смелые люди, как Том, а она сказала: «Вот потому-то мы и ушли из леса. Тебе нужен мужчина, которого бы ты уважал».

Ее замечание озадачило Джека, но, честно говоря, он хотел бы совершить нечто такое, что произвело бы на Тома впечатление. Хотя, конечно, поджечь собор – не совсем то. И лучше, если об этом никто не узнает, по крайней мере, в течение многих лет. Но может, придет день, и Джек скажет Тому: «Помнишь ту ночь, когда сгорел Кингсбриджский собор и приор нанял тебя отстраивать его, а мы все получили еду и крышу над головой? Я хочу рассказать тебе кое-что о том, как начался пожар…» Какой же это будет чудесный день!

«Но я не посмею это сделать», – подумал он.

Пение прекратилось, и монахи, шаркая ногами, покинули свои места. Служба закончилась. Джек, притаившись, ждал, пока они гуськом выходили из церкви.

Уходя, они задули все свечи, кроме той, что горела на алтаре. Дверь захлопнулась. Джек еще немного подождал, прислушиваясь, не остался ли кто, потом вышел из-за колонны.

Он направился к алтарю. Непривычно и странно было находиться одному в этом огромном, холодном и пустом здании. Джек подумал, что, должно быть, так чувствуют себя мыши, когда разгуливают по дому. Подойдя к алтарю, он взял толстую, яркую свечу, и от этого ему сразу стало уютнее.

Со свечой в руках он принялся изучать церковь. Возле угла, где к нефу примыкал южный трансепт, – в том самом месте, где он больше всего боялся, что его увидит стоявший у алтаря монах, – в стене была дверь, запиравшаяся на простую задвижку. Он отодвинул задвижку. Дверь открылась.

Свеча осветила винтовую лестницу, такую узкую, что толстый человек не смог бы по ней протиснуться, и такую низкую, что Тому пришлось бы согнуться пополам. Джек начал подниматься по ступенькам.

Он вынырнул на узенькую галерею. По одну ее сторону ряд небольших арок смотрел в пустоту темного нефа. С верхушек этих арок отлого спускался потолок, упираясь в другую сторону галереи. Пол здесь был не ровным, а выпуклым, с углублением в обе стороны. Джеку потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, где он находится. Он был над южным боковым приделом нефа. Сводчатый потолок этого придела как раз и являлся полом, на котором стоял сейчас Джек. Если посмотреть на церковь со стороны, можно было увидеть, что боковой придел имеет покатую крышу – вот это и есть тот отлогий потолок, под которым очутился Джек. Но поскольку боковой придел гораздо ниже нефа, до главной крыши здания было еще далеко.

Он пошел вдоль по галерее. Сейчас, когда монахи ушли и он больше не боялся, что его поймают, Джек испытывал восторг. Он чувствовал себя так, словно забрался на дерево и обнаружил, что вершины всех соседних деревьев, скрытые от посторонних глаз нижними ветками, соединены между собой, образуя высоко над землей совершенно иной, таинственный мир.

В конце галереи он увидел маленькую дверцу и, войдя в нее, оказался внутри юго-западной башни, той самой, что осталась целой. Это место явно не предназначалось для посещений, здесь все было сделано кое-как, а вместо пола виднелись голые балки с широкими щелями между ними. Однако вдоль внутренней стороны стены поднималась деревянная лестница без перил. Джек пошел наверх.

На середине лестницы в стене виднелось полукруглое отверстие. Джек просунул в него голову и посветил свечой. Он увидел чердак, снизу был деревянный потолок нефа, сверху – свинцовая крыша. Разглядеть рисунок переплетения деревянных балок сначала было невозможно, но через минуту его глаза начали привыкать, и он увидел гигантские дубовые брусья, каждый в фут шириной и два фута толщиной, перекинутые через неф с севера на юг. Над каждым брусом, образуя с ним треугольник, возвышались две мощные балки. Правильный ряд треугольников уходил вдаль, куда уже не доставал слабый свет свечи. Взглянув вниз, между брусьев, Джек увидел доски деревянного потолка нефа, которые крепились к нижним сторонам поперечных балок.

С краю, по всей длине чердака, поверх брусьев были постелены мостки. Джек пролез в отверстие, через которое разглядывал чердак, и встал на мостки. Крыша оказалась совсем рядом: взрослому человеку пришлось бы пригнуться. Джек сделал несколько шагов. Чтобы устроить пожар, дерева здесь было более чем достаточно. Он потянул носом воздух, стараясь определить, что это за запах. Пахло смолой – ею обрабатывали балки крыши. Они будут гореть, как солома.

Внезапно внизу что-то зашевелилось. Он вздрогнул, и его сердце забилось. Он вспомнил о выходящем из реки обезглавленном рыцаре и о призрачной процессии монахов. Но потом подумал, что это, должно быть, мыши, и несколько успокоился. Однако приглядевшись как следует, он увидел, что это были птицы, устроившие себе гнезда под крышей.

Чердак, в точности повторяя очертания находящегося под ним здания, разветвлялся на трансепты. Джек дошел до перекрестка и остановился. Он смекнул, что, должно быть, находится прямо над винтовой лестницей, по которой поднялся на галерею. Если бы он собирался поджечь церковь, то сделал бы это именно здесь. Отсюда пожар распространится в четырех направлениях: на запад – вдоль нефа, на юг – в южный трансепт и через центральную часть церкви перекинется в алтарь и северный трансепт.

Несущие балки крыши были сделаны из сердцевины дуба, но, хотя были просмолены, могли и не загореться от пламени свечи. Однако под крышей тут и там валялись старые щепки и стружки, обрывки веревок и тряпок, а также покинутые птицами гнезда – это могло послужить великолепной растопкой. Все, что нужно было сделать Джеку, – собрать их и подпалить.

Его свеча догорала.

А все ведь так просто. Собрать мусор, прикоснуться к нему пламенем свечи и уйти. Тенью перебежать через двор, прошмыгнуть в гостевой дом, свернуться клубочком на лежащем на полу сене и ждать, когда ударят в набат.

Но если его увидят…

Если бы его сейчас поймали, он мог сказать, что всего лишь исследует собор из любопытства, и самое страшное, что ему сделали бы, – это задали хорошенькую трепку. Но если его поймают, когда он будет поджигать церковь, трепкой уже не ограничатся. Он вспомнил маленького воришку из Ширинга, что украл сахар, и то, как кровоточила его попка. В его памяти воскресли воспоминания о наказаниях, которым подверглись известные ему разбойники: Фарамонд Открытый Рот лишился губ, Джек Лихач потерял руку, а Алана Кошачью Морду посадили в колодки и забросали камнями, и с тех пор он не может нормально говорить. Но еще хуже дело обстояло с теми, кто не вынес наказаний: с убийцей, которого посадили в бочку, утыканную шипами, и спустили с горы, и шипы разодрали его тело; с конокрадом, которого сожгли заживо; с потаскухой-воровкой, посаженной на кол… А что сделают с мальчишкой, который поджег церковь?

Погруженный в свои мысли, он начал собирать мусор и складывать его в кучу прямо под одной из балок.

Когда куча стала высотой в фут, он сел и уставился на нее.

Cвеча уже поплыла. Через несколько мгновений она погаснет.

Быстрым движением он поднес догоравшую свечу к тряпке. Она занялась. Пламя моментально перекинулось на стружку, начало было затухать, робко облизывая своими ленивыми язычками гнездо, но вдруг снова весело запылало.

«Я еще могу его погасить», – подумал Джек.

Мусор сгорал так стремительно, что казалось, прежде чем займется балка, от него уже ничего не останется. Джек торопливо набрал еще щепок и подбросил в огонь. Пламя стало повыше. «И все же еще не поздно потушить его», – сказал он себе. Смола, которой была пропитана балка, начала чернеть и дымиться. Костер все разгорался. «Надо просто дать ему прогореть, он и сам потухнет», – убеждал себя Джек. Затем он увидел, как запылали доски мостков, на которых он устроил костер. «Наверное, еще можно сбить огонь плащом», – подумал он, но вместо этого бросил в кучу несколько щепок и стал смотреть, как пламя поползло вверх.

Воздух чердака раскалился и наполнился дымом, хотя по другую сторону крыши стояла морозная ночь. Одна за другой загорелись доски, к которым были прибиты свинцовые листы кровли. И наконец, вспыхнув маленьким язычком, занялась массивная несущая балка.

Собор горел.

Теперь уже отступать было некуда.

Джек испугался. Ему захотелось как можно скорее убраться отсюда и вернуться в гостевой дом, а там, завернувшись в плащ, зарыться в сено и крепко зажмурить глаза, слушая ровное дыхание спящих.

Он начал отступать по деревянным мосткам.

Дойдя до выхода с чердака, оглянулся. Возможно, благодаря тому, что балки были пропитаны смолой, огонь распространялся удивительно быстро. Все доски охватило пламя, несущие балки начали разгораться, и огонь уже бежал по мосткам. Джек отвернулся.

Он нырнул в башню и спустился по ступенькам, галереей пробежал над боковым приделом, по винтовой лестнице кубарем скатился в неф и подбежал к двери, через которую вошел.

Она оказалась запертой.

Какой же он глупый! Ведь когда монахи входили в церковь, они открыли дверь, а выходя, естественно, снова заперли.

К горлу подступил страх. Он поджег церковь, а сам оказался ее пленником.

Подавив в себе панику, он старался думать спокойно. Когда обходил вокруг церкви, он пытался открыть каждую дверь и обнаружил, что все они заперты, но, скорее всего, некоторые заперты на задвижку, не на замок, и их можно открыть изнутри.

Он помчался в другой конец собора, в северный трансепт, и осмотрел дверь северной паперти. Там был замок.

Через темный неф он бросился к главному входу и попытался открыть каждую из трех массивных дверей. Все оказались запертыми на ключ. Попробовал открыть дверь южного придела. Бесполезно.

Джеку хотелось зареветь, но это бы ему точно не помогло. Он глянул на деревянный потолок. То ли это ему казалось, то ли он действительно видел, как в слабом свете луны возле угла южного трансепта сквозь потолок начали просачиваться струйки дыма.

«Что же делать?» – лихорадочно думал он.

Может, когда монахи проснутся и прибегут тушить пожар, в этой суете он сможет незаметно выскочить? А вдруг они сразу увидят его и схватят, изрыгая проклятия? Или так и будут спать, как ни в чем не бывало, пока здание не рухнет и не раздавит Джека гигантскими каменными обломками.

Слезы подступили к глазам. Лучше бы он не поджигал эту кучу мусора.

Джек дико озирался. А если подойти к окну и закричать, услышит кто-нибудь?

Сверху послышался треск. Джек поднял голову и увидел, что в деревянном потолке образовалась дыра, которую пробила рухнувшая балка. Эта дыра была похожа на красную заплату на черной ткани. Через минуту раздался новый треск и громадное бревно, пробив потолок и перевернувшись в воздухе, с такой силой грохнулось на землю, что содрогнулись могучие колонны церковного нефа. Вслед за бревном сверху посыпался дождь искр и горящих углей. Джек прислушался, ожидая услышать крики, призывы на помощь или удары в колокол, но так ничего и не услышал. Если монахи не проснулись даже от этого грохота, своим криком он и подавно никого не разбудит.

«Я погиб! – в панике думал он. – Если не найду выхода, либо сгорю, либо меня раздавит!»

Он вспомнил про развалившуюся башню. Когда он осматривал ее снаружи, никакого лаза не заметил, но тогда он боялся упасть или вызвать обвал. Может, если посмотреть снова, изнутри, он что-нибудь обнаружит, и отчаяние поможет ему протиснуться там, где прежде это казалось невозможным.

Он побежал в западную часть собора. Отблеск бушующего пламени, проникавший в неф через проломленный потолок, и свет, исходивший от рухнувшего сверху бревна, окрасили сводчатую галерею в золотистый цвет. Джек внимательно осмотрел каменную кладку, что когда-то была северо-западной башней, Стена оказалась крепкой, без единого пролома. Он как-то нелепо раскрыл рот и тоненько заголосил: «Ма-ма-а!» – хотя ему было абсолютно ясно, что никто его не услышит.

Но через минуту он снова заставил себя собраться. Он чувствовал, что где-то в глубине сознания у него зреет план, связанный с этой башней. В другую, целую башню ему удалось попасть через галерею, проходящую над южным приделом. Если теперь он попробует пройти через галерею северного придела, то, возможно, найдет пролом в стене башни, которого не было видно снизу.

Оставаясь под прикрытием потолка бокового придела – на случай, если начнут рушиться горящие балки, – Джек побежал к тому месту, где северный трансепт примыкал к нефу. С этой стороны тоже должна быть дверка, ведущая на винтовую лестницу. Он дошел до угла. Двери не было. Он заглянул за угол – там тоже ничего. Просто невероятно: должен же где-то быть проход на галерею!

Стараясь не терять самообладания, он напряженно думал. Ход в рухнувшую башню существовал – просто его надо найти. «Я могу вернуться на чердак через юго-западную башню, – рассуждал он, – и по чердаку перебраться на другую сторону. А там обязательно должен быть проход в эту башню. Тогда, возможно, мне удастся выбраться отсюда».

Джек с опаской поглядел на потолок. Там, словно в аду, уже бушевало пламя. Но другого выхода он не мог придумать.

Прежде всего нужно было пересечь неф. Он снова посмотрел вверх. Насколько он мог видеть, пока ничто не должно было рухнуть. Он сделал глубокий вдох и ринулся на другую сторону.

Благополучно добравшись до южного придела, Джек рванул ведущую на винтовую лестницу дверцу и помчался наверх. Оказавшись на галерее, он почувствовал горячее дыхание бушевавшего совсем рядом пожара. Со всех ног он бросился к юго-западной башне, вбежал в нее и стремительно понесся по лестнице.

Нырнув в чердачное отверстие, Джек оказался под крышей. Все заволокло дымом, воздух раскалился. Доски, к которым крепилась кровля, пылали, а в дальнем конце чердака вовсю горели массивные балки. Удушливый запах горящей смолы вызвал у Джека приступ кашля. Помедлив, он встал на перекинутый через неф брус и начал осторожно продвигаться. От жары он покрылся испариной, глаза стали слезиться, и он едва видел, куда идет. Джек снова закашлялся, его правая нога соскользнула с бруса, он оступился и упал, проломив ею прогнивший потолок. Он в ужасе подумал о высоте нефа и о том, как будет лететь вниз, если не выдержат трухлявые доски. Вспомнив, как падало бревно, представил, как сам полетит, переворачиваясь в воздухе. Но дерево выдержало.

Потрясенный, он застыл, опираясь на руки и одно колено, в то время как его правая нога болталась в проломе потолка. Нестерпимый жар заставил его очнуться. Он осторожно вытащил из дыры ногу и, встав на четвереньки, пополз вдоль бруса.

Он уже приблизился к другой стороне чердака, когда в неф с грохотом рухнули сразу несколько балок. Казалось, все здание зашаталось, а брус под Джеком задрожал, как тетива лука. Остановившись, Джек крепко вцепился в него. Колебание прекратилось. Он пополз дальше и через минуту очутился на мостках северной стороны.

Если бы его предположение оказалось неверным и прохода в развалины северо-западной башни он не нашел, ему пришлось бы возвращаться той же дорогой.

Когда встал на ноги, почувствовал, как в лицо повеяло потоком холодного воздуха. Определенно здесь должна быть дыра. Но сумеет ли он в нее пролезть?

Джек сделал три шага и остановился, глядя через огромный пролом на залитую лунным светом груду камней, чувствуя слабость и облегчение. Ему все-таки удалось выбраться из преисподней.

Но Джек находился очень высоко, на уровне крыши, а куча булыжников была далеко внизу, слишком далеко, чтобы прыгнуть. Он спасся от огня, но сумеет ли спуститься, не сломав себе шею? Пламя за его спиной подступало все ближе, а сквозь пролом, в котором он стоял, валил дым.

В этой башне когда-то имелась лестница, шедшая вдоль внутренних стен, – точно такая, как в юго-западной башне, – но она почти полностью разрушилась при обвале. Однако в тех местах, где крепились деревянные ступени, с внешней стороны башни торчали коротенькие обрубки, в дюйм-два длиной, иногда чуть больше. Джек сомневался, что сможет по ним спуститься вниз. Это было бы слишком рискованно. Но тут он почувствовал, как запахло паленым: его накидка начала дымиться. Выбора у него не оставалось.

Джек сел, дотянулся до ближайшего обрубка, ухватился за него обеими руками и, свесив ногу, пошарил ею, пока не наткнулся на опору. Затем опустил другую ногу. Нащупывая путь, он сделал первый шаг, дотянулся до следующей деревяшки и, прежде чем перенести на нее вес, проверил ее на прочность. Эта немного шаталась. Он осторожно наступил, крепко держась руками на случай, если нога сорвется, и он повиснет. Каждый шаг приближал его к груде лежавших на земле камней. По мере того как он спускался, опора становилась все ненадежнее. Джек переставил обутую в валяный башмак ногу на короткий, не длиннее дюйма, брусок, но когда оперся на него, нога соскочила. Другая нога стояла на более длинном обрубке, но когда на него внезапно перешел весь вес, он обломился. Джек изо всех сил старался удержаться, но деревяшки были такими маленькими, что он не смог как следует ухватиться и полетел вниз.

Больно ударившись руками и коленями, он упал на груду камней. Джек был так потрясен и напуган, что на какое-то мгновение подумал: «Я уже умер», но очень скоро понял, что упал удачно. Руки исцарапаны, коленки разбиты, но сам он остался невредим.

Через минуту Джек уже спускался с груды камней, а когда до земли осталось несколько футов, спрыгнул.

Он уцелел. Страх отхлынул, он чувствовал слабость, и ему захотелось расплакаться. Он спасся и был горд: какое удивительное приключение он пережил!

Но это было еще не все. Отсюда виднелась только струйка дыма, а рев огня, оглушительный на чердаке, здесь представлялся отдаленным завыванием ветра. Только алое зарево в окнах собора говорило о том, что там бушует пожар. Но страшный грохот, с каким рухнули последние балки, возможно, кого-нибудь разбудил, и в любой момент из опочивальни мог выскочить монах с заспанными глазами, не понимающий, действительно ли он почувствовал землетрясение или ему почудилось. Джек поджег церковь – это ужаснейшее преступление. Надо как можно скорее сматываться.

Через лужайку он перебежал к гостевому дому. Все было тихо и спокойно. Тяжело дыша, остановился у двери. Если бы он сейчас вошел, то своим дыханием наверняка всех бы разбудил. Джек постарался справиться с одышкой, но из этого ничего не вышло.

И тут тишину разорвали удары колокола. Джек застыл. Если сейчас он не войдет в дом, его увидят. Если войдет…

Дверь распахнулась, и на пороге появилась Марта. Испуганный Джек уставился на нее.

– Ты где был? – тихо спросила она. – От тебя пахнет дымом.

Джек придумал показавшееся правдоподобным объяснение.

– Я только что вышел, – растерянно сказал он. – Услышал колокол и вышел.

– Врунишка, – пролепетала Марта. – Тебя не было целую вечность. Я знаю. Я не спала.

Он понял: ее не провести.

– А кто еще не спал? – взволнованно спросил он.

– Никто, только я.

– Пожалуйста, не говори им, что я уходил.

Она почувствовала в его голосе неподдельный страх и ласково сказала:

– Хорошо. Это будет моей тайной. Не беспокойся.

– Спасибо!

В этот момент, почесывая затылок, вышел Том.

Джек струсил. Что он подумает?

– Что происходит? – спросил Том сонным голосом. – Дымом воняет.

Трясущейся рукой Джек указал на собор.

– Мне кажется… – проговорил он и поперхнулся. С чувством громадного облегчения он вдруг понял, что все складывается как нельзя лучше. Том поверит, что Джек, как и Марта, поднялся минутой раньше. Джек снова заговорил, на этот раз его голос звучал уверенно. – Посмотри на церковь, – сказал он Тому. – Мне кажется, она горит.