Читать книгу Мир без конца - Кен Фоллетт - Страница 4

В замечательном деревянном доме, где жила Керис, очаг и полы были каменными. На первом этаже располагались целых три помещения: зал, в котором стоял большой обеденный стол, маленькая гостиная, где отец, запершись, беседовал с покупателями, и кухня. Едва войдя, девочки почувствовали запах вареного окорока, и у них слюнки потекли. Дочь Суконщика провела гостью через зал к задней лестнице.

– А где щенки? – спросила Гвенда.

– Я сначала к маме. Она больна.

Девочки вошли в первую комнату, где на резной деревянной кровати лежала маленькая хрупкая женщина, весившая не больше Керис. Она была очень бледна, неприбранные волосы прилипли к влажным щекам.

– Как ты себя чувствуешь?

– Такая слабость сегодня.

Суконщица ощутила знакомую боль от тревоги и бессилия. Год назад у матери начали болеть суставы. Вскоре появилась сыпь во рту и непонятные кровоподтеки на теле. От слабости она ничего не могла делать, а на прошлой неделе еще простудилась. Поднялся жар, стало трудно дышать.

– Тебе что-нибудь нужно?

– Нет, спасибо.

Всякий раз, слыша эти слова, Керис сходила с ума от беспомощности.

– Может, позвать мать Сесилию?

Настоятельница Кингсбриджа единственная хоть как-то могла помочь матери. Маковый настой, который она смешивала с медом и теплым вином, на некоторое время снимал боли. Девочка считала Сесилию лучше ангелов.

– Нет, доченька. Как прошла служба? – Губы у матери побелели.

– Страшно было.

Больная помолчала, отдохнула, затем спросила:

– Что ты делала потом?

– Смотрела, как стреляют из лука.

Керис затаила дыхание, испугавшись, что мать, как обычно, догадается о ее тайной вине. Но та посмотрела на Гвенду.

– Кто твоя маленькая подруга?

– Гвенда. Я привела ее посмотреть щенков.

– Это хорошо.

Мать устало закрыла глаза и отвернулась. Девочки тихонько вышли. Гвенда была в ужасе.

– Что с ней?

– Истощение.

Керис терпеть не могла об этом говорить. Из-за болезни матери ей казалось, что мир зыбок, случиться может все, что угодно, и уверенным нельзя быть ни в чем. Это пугало еще больше, чем мысль о том, что их могли видеть в лесу. Когда она представляла, что мама умрет, хотелось рвать на себе волосы и кричать.

Среднюю комнату в летние месяцы занимали итальянские торговцы шерстью из Флоренции и Прато, приезжавшие по делам к отцу, но теперь она пустовала. В задней комнате, где Керис жила с сестрой Алисой, возились щенки. Им было уже семь недель – пора отнимать от матери, которой они порядком надоели. Гвенда радостно ахнула и присела к ним. Керис взяла на руки самого маленького очаровательного щенка, отличавшегося крайней любознательностью.

– Вот эту я хочу оставить. Ее зовут Скрэп.

Щенок успокоил ее, помог забыть о тревогах. Остальные четверо ползали по Гвенде, обнюхивали, жевали подол платья. Та подхватила уродливого коричневого щенка с длинной мордочкой и близко посаженными глазами.

– А мне нравится этот.

Щенок извивался в ее руках.

– Хочешь взять?

У Гвенды слезы навернулись на глаза.

– А можно?

– Нам разрешили их раздавать.

– Правда?

– Папа больше не хочет собак. Если он тебе нравится, бери.

– О да, – прошептала девочка. – Пожалуйста.

– Как ты его назовешь?

– Как-нибудь похоже на Хопа. Может быть, Скип.

– Хорошее имя.

Скип уже уютно уснул на руках новой хозяйки. Девочки мирно сидели с собаками. Керис думала о мальчиках, которых они встретили: невысоком рыжеволосом, с золотистыми карими глазами, и его высоком красивом младшем брате. Зачем надо было брать их с собой в лес? Она частенько прислушивалась к внутреннему голосу, который обычно давал о себе знать, когда ей что-нибудь запрещали. Особенно любила командовать тетка Петронилла: «Не корми эту кошку, мы никогда от нее не избавимся. Не играй в доме в мяч. Отойди от этого мальчика, он деревенский». Все ограничительные правила сводили Суконщицу с ума, и она никогда их не соблюдала.

Вспомнив о том, что случилось в лесу, девочка задрожала. Погибли двое мужчин, но могло быть еще хуже – могли погибнуть и четверо детей. Но почему воины гнались за рыцарем, что они не поделили? Вряд ли обычное ограбление. Говорили о каком-то письме. Но Мерфин о нем не сказал ни слова. Наверно, ничего больше не узнал. Еще одна тайна взрослых.

Мерфин понравился Керис. Его скучный брат Ральф похож на всех остальных мальчишек в Кингсбридже – хвастун, забияка и дурак, а вот Мерфин другой. И заинтересовал ее сразу. Два новых друга за один день, думала она, глядя на Гвенду. Маленькая девочка не была красавицей. Близко посаженные над клювиком носа темно-карие глаза. Забавно, она выбрала щенка, похожего на нее, подумала дочь Суконщика. Одежду новая подруга, должно быть, донашивала после старших детей. Гвенда уже успокоилась, слезы высохли, да и сама Керис разомлела, глядя на щенков.

Из зала послышались знакомые шаги и зычный голос:

– Принесите мне графин эля, ради всего святого, я хочу пить, как ломовая лошадь.

– Это отец, – шепнула Керис. – Пойдем встретим его. – Гвенда напряглась, и дочь хозяйки прибавила: – Не волнуйся, он всегда так кричит, но на самом деле очень-очень хороший.

Девочки спустились вместе со щенками.

– Что случилось со всеми моими слугами? – рычал отец. – Неужели удрали к этим бездельникам? – Он тяжелыми шагами, волоча ссохшуюся правую ногу, вышел из кухни с большой деревянной кружкой, из которой расплескивался эль. – Привет, мой маленький лютик. – Увидев дочь, Суконщик смягчился, сел на большой стул во главе стола и сделал большой глоток. – Вот так-то лучше. – Торговец вытер рукавом лохматую бороду и заметил Гвенду: – А это что за малышка с моим лютиком? Как тебя зовут?

– Гвенда из Вигли, милорд, – испуганно ответила та.

– Я дала ей щенка, – объяснила Керис.

– Прекрасная мысль! Щенкам нужна любовь, а больше всех их любят маленькие девочки.

На табурете возле стола Керис увидела алый плащ, явно не местного производства – английские красильщики не умели добиваться такого яркого красного цвета. Проследив за ее взглядом, отец пояснил:

– Это маме. Она давно хотела итальянский красный плащ. Надеюсь, вещица придаст ей сил.

Девочка потрогала плащ. Такое мягкое плотное сукно умели делать только итальянцы.

– Красивый, – кивнула Суконщица.

С улицы вошла тетка. Петронилла была похожа на отца, но тот добрый, а у нее вечно поджаты губы. Больше сходства наблюдалось у Петрониллы с другим ее братом, аббатом Кингсбриджа Антонием: оба высокие, внушительного вида, – отец же приземистый, с широкой грудью и хромой. Керис не любила Петрониллу, умную, но нечестную – роковое сочетание во взрослых. И никак не могла провести ее. Гвенда почувствовала неприязнь подруги и напряженно всмотрелась в тетку. Только отец обрадовался Петронилле:

– Входи, сестра. Где все мои слуги?

– Понятия не имею. С чего ты взял, что я должна знать, если только вошла? Сидела дома, на другом конце улицы. Но если подумать, Эдмунд, я бы сказала, что кухарка в курятнике – надеется найти там яйцо, чтобы сделать тебе пудинг, а горничная наверху, помогает твоей жене сходить по-большому, что ей обычно требуется около полудня. Что до подмастерьев, надеюсь, они оба, как им и полагается, стерегут твой шерстяной склад у реки, чтобы никому не взбрело в пьяную голову развести там костер.

Петронилла часто на простые вопросы отвечала долго и нудно. Держала себя высокомерно, но отец этого не замечал либо делал вид, что не замечает.

– Моя милая сестра, ты унаследовала всю мудрость нашего отца.

Петронилла повернулась к девочкам:

– Предком нашего отца был Том Строитель, отчим и учитель Джека Строителя, архитектора Кингсбриджского собора. Отец дал обет посвятить первенца Богу, но, к несчастью, первой родилась девочка – я. Он назвал меня в честь святой Петрониллы, дочери святого Петра, вы, конечно, это знаете, и молился, чтобы следующим был мальчик. Но старший сын уродился калекой, а отец не хотел вручать Богу подпорченный дар и воспитал Эдмунда так, чтобы тот перенял его суконное дело. По счастью, третьим оказался наш брат Антоний, благочестивый и богобоязненный ребенок, который мальчиком поступил в монастырь и теперь является его настоятелем, чем мы все гордимся.

Петронилле самой следовало стать священником, будь она мужчиной, но зато, словно компенсируя этот дефект, тетка вырастила монахом аббатства сына Годвина, как и дед-суконщик, посвятив ребенка Богу. Керис всегда жалела старшего двоюродного брата, что у него такая мать.

Тетка заметила красный плащ:

– Чье это? Это же самое дорогое итальянское сукно!

– Я купил Розе.

Сестра пристально посмотрела на брата. Керис готова была поклясться: она думает, что глупо покупать такой плащ женщине, которая уже год не выходит из дома. Но тетка лишь сказала:

– Ты очень добр к ней. – Что могло быть и похвалой, и упреком.

Отец и бровью не повел.

– Поднимись к ней, – попросил он. – Ты взбодришь ее.

Керис как раз в этом сомневалась, но Петронилла, не смутившись, отправилась наверх. С улицы вошла одиннадцатилетняя дочь Эдмунда Алиса, уставилась на Гвенду и спросила:

– Это кто?

– Моя новая подруга Гвенда. Возьмет щенка.

– Но она выбрала моего! – вспыхнула Алиса.

Об этом младшая услышала впервые и возмутилась:

– Ты еще вообще никого не выбрала. Говоришь это просто из вредности.

– А почему это она берет нашего щенка?

Вмешался отец:

– Ну-ну. У нас больше щенков, чем нужно.

– Керис могла бы сначала спросить меня!

– Да, могла бы, – кивнул отец, прекрасно зная, что Алиса вредничает. – Не делай больше так, Керис.

– Хорошо, папа.

С кухни вышла кухарка с кувшинами и кружками. Научившись говорить, младшая дочь стала называть кухарку Татти, никто не знал почему, но прозвище закрепилось. Отец поблагодарил:

– Спасибо, Татти. Садитесь за стол, девочки.

Гостья мялась, не понимая, пригласили ее или нет, но Керис кивнула: обычно отец приглашал к столу всех, кто находился в доме. Татти долила отцу эля, затем разбавила его водой для детей. Гвенда залпом выпила кружку, и Керис поняла, что подруга не часто пьет эль: бедняки довольствовались сидром из диких яблок. Затем кухарка положила перед каждым по толстому куску ржаного хлеба величиной в квадратный фут. Гвенда взяла свой кусок и начала есть. Керис догадалась, что та никогда прежде не обедала за столом.

– Подожди, – мягко сказала она, и девочка положила хлеб на стол.

Татти внесла окорок на доске и блюдо с капустой. Отец взял большой нож и принялся резать окорок, раскладывая куски на хлеб. Гвенда большими глазами смотрела на свою огромную порцию мяса. Керис ложкой положила на мясо капусту. С лестницы торопливо спустилась горничная Илейн.

– Мистрис, кажется, хуже. Мистрис Петронилла говорит, что нужно послать за матерью Сесилией.

– Так беги в аббатство и попроси ее прийти, – отозвался отец.

Горничная заторопилась.

– Ешьте, дети. – Эдмунд наколол на нож кусок горячего окорока, но Керис видела, что обед не доставляет ему удовольствия, – он смотрел куда-то далеко-далеко.

Гвенда съела немного капусты и прошептала:

– Божественная еда.

Керис положила в рот капусту, сваренную с имбирем. Новая подруга из Вигли, наверно, ни разу не пробовала имбирь – его могли позволить себе лишь богатые.

Спустилась Петронилла. Положив окорок на деревянную тарелку, отнесла наверх, но через несколько минут вернулась с нетронутой едой и села за стол, поставив тарелку перед собой, а кухарка принесла ей хлеба.

– Когда я была маленькая, у нас в Кингсбридже ежедневно обедала только одна семья, – начала она. – Кроме постных дней – мой отец был очень набожен. Он первым начал торговать шерстью напрямую с итальянцами. Теперь все это делают. Хотя мой брат Эдмунд – самый главный.

Керис потеряла аппетит, и ей пришлось очень долго жевать, прежде чем удалось проглотить. Наконец пришла мать Сесилия, маленькая, бодрая, успокоительно деловитая, и с нею сестра Юлиана, простая женщина с добрым сердцем. Девочке стало легче, когда она увидела, как обе поднимаются по лестнице: чирикающий воробышек, а за ним вперевалку – курица. Чтобы снять жар, они обмоют маму розовой водой, и запах поднимет ей настроение.

Татти внесла яблоки и сыр. Отец рассеянно очистил яблоко. Когда Керис была маленькая, он всегда давал ей ломтики, а сам съедал шкурку.

Спустилась сестра Юлиана, на ее круглом лице застыло тревожное выражение.

– Настоятельница хочет, чтобы мистрис Розу осмотрел брат Иосиф. – Иосиф считался лучшим врачом монастыря, поскольку учился в Оксфорде. – Я схожу за ним. – Монахиня выбежала на улицу.

Отец отложил очищенное яблоко, так и не дотронувшись до него. Керис спросила:

– Что же будет?

– Не знаю, лютик. Пойдет ли дождь? Сколько мешков шерсти понадобится флорентийцам? Подхватят ли овцы ящур? Родится девочка или мальчик со скрюченной ногой? Никто не знает, так ведь? Это… – Отец отвернулся. – Потому-то так тяжело.

Он протянул дочери яблоко. Керис передала яблоко Гвенде, которая съела его целиком, с сердцевиной и косточками. Через несколько минут пришел брат Иосиф с молодым помощником, в котором Суконщица узнала Савла Белую Голову, которого прозвали так из-за пепельно-белых волос – тех, что остались после монашеского пострижения. Сесилия и Юлиана сошли вниз, освободив место в маленькой комнатке монахам. Настоятельница села за стол, но есть ничего не стала. У нее были мелкие заостренные черты лица: маленький тонкий нос, подвижный взгляд, выступающий подбородок. Монахиня с любопытством посмотрела на Гвенду и спросила:

– Ну и кто эта маленькая девочка, и любит ли она Иисуса и его Святую Матерь?

– Я Гвенда, подруга Керис.

И с беспокойством посмотрела на дочь хозяина, как будто испугавшись, что это прозвучало дерзко. Та спросила:

– Дева Мария поможет моей маме?

Сесилия приподняла брови.

– Какой прямой вопрос. Вижу, ты настоящая дочь Эдмунда.

– Все за нее молятся, но никто не может помочь.

– А знаешь почему?

– Может, помощи никакой и нет, просто у сильных людей все хорошо, а у слабых – нет.

– Ну-ну, не глупи, – осадил дочь Эдмунд. – Всем известно, что Святая Матерь нам помогает.

– Все нормально, – кивнула ему Сесилия. – Дети – особенно смышленые – всегда задают вопросы. Керис, конечно, святые могут помочь, просто одни молитвы действенны, а другие не очень, понимаешь?

Девочка неохотно кивнула. Нет, ее не убедили и не перехитрили.

– Она должна пойти в нашу школу, – задумчиво произнесла Сесилия.

Монахини содержали школу для девочек из знатных и богатых семейств, а монахи – такую же школу для мальчиков. Отец закряхтел.

– Роза научила девочек буквам. А считать Керис умеет не хуже меня – она мне помогает.

– Ребенок узнает больше. Вы же не хотите, чтобы она всю жизнь вам прислуживала?

– Нечего ей зубрить книжки, – вмешалась Петронилла. – Она быстро выйдет замуж. За обеими женихи в очередь выстроятся. Торговцы, да и рыцари не прочь породниться с нами. Но Керис очень своенравна. Нужно смотреть в оба, чтобы она не бросилась на шею какому-нибудь пропащему бездельнику.

Керис обратила внимание, что Петронилла не беспокоилась о послушной Алисе, которая, вероятно, выйдет замуж за того, кого ей подберут. Сесилия возразила:

– А может, Бог хочет, чтобы Керис послужила ему.

– Двое из нашей семьи стали монахами – мой брат и племянник. Думаю, этого достаточно, – проворчал отец.

Настоятельница посмотрела на девочку и спросила:

– А ты что думаешь? Кем ты хочешь стать – торговкой шерстью, женой рыцаря или монахиней?

Мысль о монашестве приводила Суконщицу в ужас. Целый день выполнять чьи-то приказы. Это все равно что остаться на всю жизнь ребенком, имея матерью Петрониллу. Быть женой рыцаря или кого-нибудь еще – почти так же скверно, потому что жены должны подчиняться мужьям. Помогать отцу, а потом, когда он станет слишком старым, может быть, перенять его дело – лучше всего, но и это ее не прельщало.

– Я ничего такого не хочу.

– А чего же?

Она никому еще не говорила о том, чего хотела, и сама до конца этого не осознавала, но желание вдруг оформилось, и Керис ясно поняла, что это ее судьба.

– Я буду врачом.

Наступила тишина, затем все рассмеялись. Девочка вспыхнула, не понимая, что в этом смешного. Отец пожалел дочь:

– Врачами могут быть только мужчины. Разве ты не знала этого, лютик?

Младшая дочь Эдмунда смутилась и повернулась к Сесилии:

– А вы?

– Я не врач, – ответила та. – Монахини, конечно, помогают больным, но лишь слушаются ученых мужей. Братья учились, они знают все о соках организма, о нарушении их баланса во время болезни, знают, как его восстановить, чтобы человек поправился, знают, из какой вены пустить кровь при головной боли, проказе или одышке, где сделать надрез или прижигание, когда поставить компресс или рекомендовать ванну.

– А разве женщина не может научиться таким вещам?

– Наверное, может, но Бог распорядился иначе.

Керис приходила в отчаяние, когда взрослые, не зная, что ответить, прятались за эти слова. Не успела она возразить, как спустился брат Савл с тазом крови и прошел через кухню на задний двор. Керис вдруг стало нехорошо. Она слышала, что все врачи в лечебных целях пускают кровь, но все-таки не могла видеть, как из мамы выливают в таз жизнь, чтобы потом выбросить. Монах вернулся к больной и через несколько минут вместе с Иосифом снова спустился.

– Я сделал все, что мог, – медленно произнес Иосиф. – Она исповедала свои грехи.

Исповедала грехи! Керис хорошо знала, что это означает, и заплакала. Отец вытащил из кошелька шесть серебряных пенни и дал монаху.

– Спасибо, брат. – Голос его был хриплым.

Когда Иосиф с Савлом ушли, монахини вновь поднялись наверх. Алиса села к отцу на колени и спрятала лицо у него на плече. Керис заплакала, прижимая к себе Скрэп. Петронилла велела Татти убрать со стола. Гвенда смотрела на все широко открытыми глазами. Все молча сидели за столом и ждали.