Читать книгу Авантюристка - Кэрол Дуглас - Страница 7

Пока наш экзотичный цветок по имени Ирен Адлер, ныне мадам Нортон, сокрушался из-за смены теплицы, я, робкая фиалка, увядала день за днем.

Признаться, я не чувствовала себя всеми забытой и никому не нужной с того самого дня, как меня без всякого на то основания уволили с работы в 1881 году. Ирен подобрала меня, в ту пору еще совсем юную, терзаемую голодом и тревогой, на улице, рядом с кондитерской «Уилсонз», и взяла под свое янтарно-коричневое шелковое крыло. Вскоре из тогдашней маленькой глупышки выросла взрослая самостоятельная женщина, работавшая до поры до времени машинисткой в адвокатской ассоциации Иннер-Темпл.

Ирен, конечно, настаивала на том, что деньги, вырученные от продажи Бриллиантового пояса Марии-Антуанетты ювелиру Чарльзу Льюису Тиффани, следует разделить на троих. Но мы с Годфри были убеждены: богатство по праву принадлежит лишь ей одной. Годфри, по крайней мере, мог претендовать на драгоценности, оставшиеся после смерти его неоплаканного отца (Джон Нортон по прозвищу Блэкджек был таким отъявленным негодяем, что обобрал даже жену с сыновьями).

У меня же не было ничего, кроме щедрости подруги. Я не привыкла полагаться на чужую доброту, и оттого мне все больше претило собственное безделье.

Увы, требовалось время, чтобы хоть как-то поправить сие незавидное положение. Я, конечно, умела писать и читать по-французски, но произношение мое оставляло желать лучшего: я завидовала даже визгливому Казанове, то и дело цитировавшему непристойные строки Бодлера с чистым парижским выговором.

Кому нужна машинистка, которой требуется переводчик?

В Иль-де-Франс[7] мне было ничуть не лучше, чем на переполненных улицах Лондона. Меня отпугивали незнакомые места, чужой язык, и я с тревогой думала о том, что вновь осталась одна.

Когда-то между мной и Ирен установилась прочная душевная связь, и я осталась жить с подругой, чувствуя, что нужна ей. Теперь же у меня появилась соперница – рыжая пародия на актрису, которая душила почитателей в своих объятиях, будто одна из тех гигантских змей, что жили в ее роскошных апартаментах на бульваре Перейр.

Я, конечно, не спешила делиться своими страхами с четой Нортонов. Быть может, такова участь старых дев: они привыкают к тому, что никому не нужны, и молча переживают свои страдания.

И все же я лелеяла надежду, что скоро наша примадонна остынет к Саре Бернар. Они слишком отличались друг от друга, и эксцентричность мадам Сары не могла соперничать с природным обаянием Ирен.

– В последнее время ты только и делаешь, что сидишь взаперти, прямо как Казанова! – отметила подруга за завтраком.

Годфри ушел на весь день, оставив нас одних.

– В Нёйи смотреть не на что, – отрезала я.

– Так поехали в Париж! – Взмахом руки Ирен чуть было не опрокинула чашку с омерзительным черным кофе, который так любят американцы. После того как примадонна разбогатела, выяснилось, что пристрастие к табаку не единственный ее порок.

– В Париж надо ехать на целый день, – резонно возразила я. – Да и что толку рисковать собой в этом безумном городе – и это с моим-то французским!

– Значит, Казанова будет твоим переводчиком. – Ирен поднялась, чтобы скормить прожорливой птице последний круассан.

– О боже! Ни за что! Боюсь себе представить, что будет, если француженка услышит его гнусные вирши…

– Поверь, она тотчас повторит их вслед за ним. В отличие от Лондона, Париж – город свежий, изобретательный, изысканный…

– И распущенный, – закончила я.

– Дерзкий, – парировала Ирен. В глазах ее горел вызов. – Что ты хотела бы посмотреть в Париже? Скажи, и сразу поедем.

– Точно не Монмартр.

– Ну конечно. Слишком уж он… богемный.

– Разумеется. И не бульвары, даже при свете дня!

– Естественно. Ведь они чересчур… бодлеровские.

– Нотр-Дам я и так видела.

– Ну его! Чрезмерно… романский.

– Знаешь, где я действительно хочу побывать?

– А разве что-то осталось? – проворковала Ирен гадкому попугаю, чмокнув его в гигантский желтый клюв.

– Птичка-птичка-птичка! – проскрипел Казанова.

– Bel oiseau, bel oiseau[8], – пропела Ирен.

Казанова задрал клюв и с возмутительным успехом повторил фразу.

– Я бы хотела прогуляться по левому берегу Сены, – призналась я.

– Неужели! Но, Нелл, он еще более богемен, чем Монмартр и бульвары, вместе взятые!

– Говорят, неподалеку от Нотр-Дама книготорговцы раскинули палатки. Я не прочь приобрести пару антикварных изданий.

– Разумеется, Библии, – подмигнула Ирен.

– Мне хорошо известно, что по-французски Библия созвучна с библиотекой. Очень уж хочется прочесть эту «библиотеку» от корки до корки!

– А «безделушка» по-французски «bibelot». Может, после похода за книгами прогуляемся по рю де-ля-Пэ[9]?

– Договорились! – согласилась я.

Что ж, придется пройтись с Ирен по модным магазинам, иначе она в жизни не станет копаться со мной в пыльных фолиантах, – благоразумно решила я, и мы отправились в путь.

В тот августовский день осень еще не спешила вступать в свои права. Над безмятежным Парижем раскинулось чистое бирюзово-голубое небо, многие парижане отдыхали за городом, а башни собора Парижской Богоматери отражались в Сене причудливыми изгибами, как если бы их вздумалось нарисовать кому-то из этих безумных импрессионистов.

Мы неспешно прогуливались вдоль левого берега Сены, попутно заглядывая к антикварам, торговавшим предметами книжной старины. Казалось, все без исключения покупатели носили длинные плащи, уродливые шляпы и чересчур короткие панталоны. Несмотря на сию малоприятную компанию, я вся погрузилась в книги. Мои жадные пальцы (которые, между прочим, были куда чище, чем у остальных библиофилов) вскоре покрылись позолотой, сыпавшейся со страниц роскошных фолиантов. Я будто снова превратилась в девчонку, что изучает в подвале сокровища, хранящиеся в сундуках шропширского приходского священника. Ирен следовала за мной по пятам, словно няня, во всем потакающая своему чаду. Порой и она останавливалась у палатки, заприметив мемуары какой-нибудь знаменитой актрисы.

Я, конечно, понимала, что Ирен затеяла эту прогулку лишь затем, чтобы меня подбодрить. Оторвавшись наконец от пристального изучения Библии Дуэ-Реймс[10] – несомненно, чересчур романской: строка из Евангелия от Матфея «блаженны кроткие» была переведена как «блаженны учтивые», – я оглянулась, чтобы отпустить Ирен на презренную «ярмарку тщеславия», и с удивлением обнаружила, что подруга исчезла.

Я тотчас вновь повернулась к книгам, чувствуя, что меня вот-вот охватит паника. Как же я узнаю у доисторических книготорговцев – да к тому же беззубых и наверняка шепелявых, – куда подевалась моя спутница?

– Господи! – простонала я, пытаясь успокоить себя английской речью, пусть даже из собственных уст.

Я беспомощно озиралась по сторонам. По дорожке, примыкающей к реке, шел какой-то странный тип, но нигде не было видно красной фетровой шляпы с малиновым страусовым пером.

Ох, как же мне описать наряд примадонны на ломаном французском? Я совсем растерялась. В голову приходило лишь «la plume de ma tante»[11], но чего добьешься столь невразумительным описанием?

Я заранее сняла лайковые перчатки, чтобы не испачкать их пыльными книгами, и теперь, обхватив лицо ладонями, почувствовала, как мои ледяные пальцы коснулись горячих щек. Развернувшись, я собралась было прокричать имя подруги, как вдруг – о чудо! – у реки замаячила до боли знакомая шляпка. Я тотчас кинулась искать спуск к воде.

Примадонна стояла на выложенной камнем набережной у раскатистых волн Сены.

– Ирен! – позвала я.

Она бросила на меня оживленный взгляд. В последнее время мне не часто доводилось видеть ее столь возбужденной – за исключением, пожалуй, тех минут, что она проводила с Годфри.

– Скорее спускайся, Нелл! – бодро скомандовала подруга. – Осторожнее, не споткнись! Рыбаки что-то нашли в реке.

Мой пыл поугас.

– Наверное, дохлую рыбу?

Ирен вытянула шею, словно зевака из Ист-Энда:

– Что ты! Похоже, дело куда серьезнее, чем тебе кажется. Скорей же, Нелл, а не то все пропустим! Полагаю, это труп.

– Ирен, поднимайся ко мне! – взмолилась я. – Постой… Не смей ходить к этим грубиянам без меня!

Добежав до лестницы, я стремглав бросилась вниз, поскальзываясь на неровных ступенях, в направлении мужчин, столпившихся на длинной набережной.

Ближе к воде в нос мне ударил смрад, источаемый живописной Сеной. Я глубоко вдохнула и зажала нос пальцами.

– Ирен-н-н! Ирен-н-н! – гнусавила я на бегу, будто простуженный ребенок. – Я иду, иду! Подожди мен-н-ня!

Она не стала меня дожидаться, но, к счастью, вовремя остановилась – еще чуть-чуть, и ее кожаные сапоги коснулись бы лижущих камни волн.

Рыбаки склонились над неким предметом, напоминавшим спутанную рыболовную сеть. Дышалось мне уже легче, но ноздрей я не разжимала. Что же они там нашли? Наверное, какое-нибудь бревно, выброшенное волнами на берег. И вдруг рыбаки расступились, и моему взору предстало мертвенно-бледное тело, скрючившееся на мокрой мостовой.

Я выросла в доме священника, а потому в детстве не раз видела, как умерших готовят к погребению. Похороны случались не реже крестин – удивительно, сколь тесно в нашем маленьком приходе переплетались жизнь и смерть. Но смерть в воде парадоксальным образом напоминала обряд крещения: в последних мучительных минутах жизни утопленника, словно в кривом зеркале, отражались ласковые объятия волн, которые Церковь раскрывает каждой новой душе, готовящейся войти в мир. Подобное финальное смертоносное «крещение» всегда казалось мне невероятным кощунством.

Рыбаки что-то гундосили на своем гортанном французском – вот вам и «язык любви». Мужчина, одетый в темно-синюю куртку и рыбацкий свитер, поднялся, закончив осматривать труп, и смерил нас подозрительным взглядом. Жестом столь же резким, сколь его говор, он велел нам уйти. Я покорно развернулась, обрадовавшись возможности поскорее сбежать, но не тут-то было: Ирен подбоченилась, ее аристократическое обаяние вмиг улетучилось, а в голосе зазвучали горловые французские нотки. На моих глазах примадонна превратилась в дерзкую субретку, заговорив с несвойственной ей фамильярностью, всегда поражавшей меня в парижанах.

– Ах, месье! – защебетала она по-французски. Последовала тирада, полная увещеваний, угроз и даже заигрываний. Сам римский рыбак[12] едва ли отказал бы очаровательной шалунье, представшей передо мной во всей красе. Свою речь Ирен сопровождала столь же энергичными жестами: указывала на покойника и противоположный берег, возводила руки к муаровым небесам и даже захлопала в ладоши, когда один из ответов особенно пришелся ей по душе.

Рыбаки могли с тем же успехом попытаться отмолчаться в День Страшного суда: Ирен беспощадно выпытала у них все интересующие ее подробности. Под конец двое мужчин даже вызвались составить нам компанию и, придерживая нас под локоток грубыми руками, от которых несло рыбой, проводили до дороги в город.

– М-м-мерси, м-м-месье, – прогнусавила я, когда наши компаньоны откланялись.

Ирен радостно вдохнула свежий воздух и потерла костяшки пальцев, словно готовилась сесть за рояль. Жаль, что столь приятное и безобидное занятие не входило в ее планы.

– Я должна поехать в парижский морг, – заявила подруга.

– В морг! Тебе что, одного покойника мало?

– Знаешь, Нелл, с зажатым носом ты говоришь по-французски гораздо лучше. Я это заметила, когда ты благодарила рыбаков. Попрактикуйся – подобные упражнения делают певцы. И все-таки, как же нам попасть в морг? Парижские власти едва ли позволят английским леди разглядывать чьи-то останки.

– Ты – американ-н-нка, – рассердилась я, забыв разжать нос. – А я – англичанка, и ни за что туда не пойду.

– Но ты просто обязана! Кто же еще поможет мне в опознании? Хотя, боюсь, ты стояла слишком далеко от места преступления: вряд ли кто-то поверит твоим показаниям.

– Какое опознание, какие показания? Я все видела. На набережной лежало тело фран-н-нцузского рыбака.

– Нет-нет. Тело-то было, но точно не француза. И вряд ли рыбака, хотя одет он был прескверно.

– Ирен-н-н, я лишь хотела прогуляться за кн-н-нигами. И вовсе не собиралась глядеть на покойника, а потом тащиться за ним в морг.

– Но ты его не видела! Иначе не стала бы спорить с тем, что мы должны провести более детальный осмотр. Однажды мы уже сталкивались с похожим мертвецом.

– Мы? Сталкивались? Когда? Ирен-н-н, когда это мы раньше видели мертвеца?

Она пристально посмотрела на каштаны, затенявшие нам дорогу. На набережной рыбаки возились с телом; позади, в книжных палатках, слышался шелест старых страниц.

– В Лондоне, в Челси. По-моему, было это в сентябре тысяча восемьсот восемьдесят второго года, хотя я предпочла бы обратиться к твоим дневникам за более точной датой. Несчастный утонул в Темзе, поэтому с него все еще стекала речная вода, когда он мирно покоился на обеденном столе Брэма Стокера.