Читать книгу Медный ангел - Кэтрин Полански - Страница 9

На следующий день – наконец-то! – появился Анри. Камилла была ему чрезвычайно рада – не в последнюю очередь потому, что силой удерживать Теодора на месте она уже устала. Виллеру еще не мог вставать, иногда бредил, и жар возвращался, хотя и не такой сильный, как в первые дни. Тем не менее, Теодор рвался уехать. Камилла не была уверена, что это – не бред, в свою очередь, и очень надеялась на помощь священника в этом вопросе.

Выслушав краткий рассказ Камиллы, Анри задумчиво покивал, направился в комнату раненого и пробыл там около четверти часа. Госпожа де Ларди поджидала его в малой гостиной. Из-за Теодора она совсем разучилась читать: брала книгу, листала, но прочитанное не задерживалось в памяти, и приходилось раз за разом просматривать одну и ту же страницу.

Анри вернулся от Виллеру, загадочно улыбаясь. Камилла немедленно отложила бесполезную книгу и вцепилась в аббата:

– Что он тебе сказал?

– Признаюсь, я преуспел не намного больше, чем ты. – Анри уселся в кресло и взял предложенный бокал с вином. Повертел его в руках, посмотрел на свет, кивнул, отпил глоток и продолжил: – Шевалье де Виллеру чрезвычайно сдержан. Но он не безумен, Камилла, нет. Скорее, опасается чего-то. Но не за себя, вот что странно. У меня сложилось впечатление, что он боится навлечь неприятности на тебя.

– Он рассказывал о себе?

– Кое-что я из него вытянул, но немного: ему нехорошо, и я откланялся. Он долгие годы пробыл в армии, поступил на службу юношей. Естественно, не знает ничего, кроме войны. Мне он показался человеком… болезненно прямолинейным. Наверняка у него были проблемы из-за этого, особенно если он умеет ехидничать, как ты, например. – Анри послал Камилле воздушный поцелуй, женщина ответила возмущенной гримасой. – Ты ведь знаешь, армия – это тот же двор, только женщин, к сожалению, поменьше. Маркитантки горазды выдирать друг другу волосы, но уж никак не плести интриги. Поэтому все интриганство остается на долю мужчин. Как Виллеру с его принципами столько прослужил, меня удивляет. Да еще и на таком посту.

– А пост был высоким? Он ведь не генерал, даже не полковник…

– Насколько я понял, последние пару лет Виллеру служил лично герцогу Энгиенскому, командовал его персональной охраной. Должность вроде бы не первого разбора, но очень ответственная. И то, что полководец, надежда нации, отослал от себя надежного человека – а мне кажется, что Виллеру был надежен, – говорит о герцоге, как о чертовски неблагодарном человеке. Либо…

– Либо? – подтолкнула Камилла замолчавшего Анри.

– Либо шевалье – жертва интриг, и в глазах герцога его оклеветали. Я не стал вытягивать из него подробности его отставки, но уверен, что все было не так просто. В любом случае, мне жаль Виллеру. Для такого человека, как он, оказаться в подобном положении, быть выброшенным тем лицом, которому верно служил, – это очень сильный удар по самолюбию. Впрочем, все это только мои предположения. Как было на самом деле, остается лишь гадать. Возможно, через несколько дней мне удастся поговорить с ним, пока же он слишком слаб.

Камилла вздохнула.

– Сколько ему лет?

– Около сорока, я полагаю. Да, так и есть: почти двадцать лет он прослужил Франции.

– И вот награда, – скривилась Камилла, – ехать с войны в дом, где его никто не ждет. Не слишком приятная перспектива для человека, который, едва оправившись от ран, может в одиночку прикончить шестерых наемных убийц.

– Жизнь вообще несправедлива, – хмыкнул Анри.

Камилла сама не понимала, почему Виллеру так ее встревожил. Он небогат, хотя и знатен, у него наверняка ни денег, ни земли, ни большого наследства в перспективе, но разве это важно? Важно другое: что скрывается за его сдержанностью. И важно, почему ей хочется все разгадать. И обидно, что с первого взгляда не удалось, а сам он не проявил к хозяйке дома никакого видимого интереса.

А еще она знала, о чем с ним можно поговорить, хотя терпеть не могла эту тему.

В конце концов, каждый сам кузнец своего счастья, но иногда случайности так неслучайны…

Ей очень хотелось поговорить с Теодором – и она старалась не думать, почему именно. Она уже не первый день старалась не думать ни о чем, это опасно и ненужно, нельзя подпускать людей к себе. Нельзя впускать их в сердце – вырывать их оттуда очень больно, и от сердца ничего не останется, лишь кровоточащие клочки плоти. Когда-то она поклялась себе, что не влюбится больше в солдата, а Виллеру – солдат до мозга костей, пусть и находится сейчас не на эльзасской границе. Она не влюбится, ни за что, он просто друг… хороший знакомый… просто знакомый. Камилла заранее подготовила любезную улыбку, но та выходила несколько кривой.

Ничего. За долгие годы я беспредельно усовершенствовала умение притворяться.

Камилла прекратила ночные бдения у кровати Теодора, но днем по-прежнему часто заходила к нему в комнату; большей частью, читала или говорила о каких-то пустяках. Виллеру медленно шел на поправку и все чаще принимался спорить с госпожой де Ларди, отказывался пить бесконечные горькие настойки, что хозяйка дома расценивала как верный признак выздоровления.

Уходящая зима обрушила на притихший Жируар еще одну снежную бурю – последняя атака перед отступлением. Дни все еще были холодными, но ясными: весна настаивала на своем приходе, с юга возвращались птицы. Камилла иногда открывала окно, и Теодор, сидя в кресле у камина, слушал, как ссорятся грачи на деревьях старого сада.

Он понимал, что хозяйка замка считает его странным типом, но не делал ничего, чтобы развеять это впечатление, или сблизиться с ней. Хотя разговоры с Камиллой его развлекали, Виллеру старался не показывать ей, насколько она его заинтересовала и заинтриговала. Женщины, подобные Камилле де Ларди, на его жизненном пути еще не встречались.

Больше всего его удивляло, что она не замужем: неужели не нашлось мужчины настолько умного, чтобы прибрать к рукам это неоценимое сокровище? Она ведь очень интересная женщина, Теодор нечасто встречал столь прямолинейных дам. Любопытно, как часто она страдает от своей резкости?

Виллеру знал за собою склонность к другому типу женщин – тем, которых надо защищать. Он всегда был рыцарем в сверкающих доспехах, а дама беспомощно смотрела из окна высокой башни и махала платком. Камилла де Ларди совсем не такая – она, скорее, сама возьмет в руки копье и разгонит всех драконов. Ну и пускай, это не его дело.

Только вот Теодор заметил за собою, что в ее присутствии ему становилось лучше. Все неприятности как-то забывались, и даже улыбнуться хотелось, слушая ехидные высказывания госпожи де Ларди. Виллеру усилием воли сохранял каменное выражение лица. Дружелюбие – это прекрасно, но он не может позволить себе дружбы. Он уедет как можно скорее. Однако с каждым днем ему все меньше хотелось покидать гостеприимный замок Жируар. Здесь было спокойно, а покой – это то, по чему Теодор истосковался в армии. Может, Господь был излишне милосерден, искалечив его тело и оставив душу живой? Уезжая из ставки герцога Энгиенского, Виллеру и не подозревал, что ему требуется передышка. Теперь, во время болезни, он осознал это – и был даже благодарен злодейке-судьбе за случайную встречу с Камиллой.

Госпожа де Ларди приходила каждый день, читала ему, заводила пространные беседы. С ней о многом можно было поговорить, и Виллеру с удовольствием вступал в дискуссии. Камилла была начитанна, а он сам даже в армии находил время на чтение, за что нам ним беззлобно подшучивали друзья. И теперь это пригодилось, можно было спорить, эти негромкие дружелюбные споры развлекали Теодора.

Спустя еще неделю ему позволили сойти в сад: туда вынесли кресло, и Виллеру, опираясь на руку слуги, вышел на улицу. Мир поразил его своей громадностью, даже голова в первый момент закружилась. Он позволил усадить себя в кресло и довольствовался обществом Камиллы, сидевшей тут же, на скамеечке. Госпожа де Ларди разговорами не докучала, рассеянно листала пухлый томик. Виллеру же наблюдал за двумя синицами на ветвях ближайшего дерева. Две влюбленные птички перепархивали с ветки на ветку, наслаждаясь первым весенним теплом, и их незамысловатая песенка почему-то растрогала Теодора. Если бы моя любовь была жива, я бы, наверное, радовался весне сейчас. Но ее у меня тоже нет. Ничего нет.

– У вас глаза скоро станут круглыми, как у филина, – сказала Камилла, не отрываясь от Вергилия.

Теодор с трудом отвел взгляд от птиц.

– Простите, что?

– Как у филина, – она отложила книгу, сложила пальцы колечками и показала, какие у Виллеру станут глаза. – Вот такие. Вы следите за этими пичужками, не отрываясь… Наверное, они что-то символизируют? Не много-то проку от символов, скажу я вам.

– Они символизируют связь, – вздохнул Теодор.

– А, я понимаю. И что же, это так неприятно для вас?

– Отнюдь. Всегда приятно понаблюдать за тем, чего у самого мало.

– Хорошо, что я успела вас немного изучить, иначе решила бы, что вы завидуете. А завидовать вы просто не умеете, мне кажется. Но и рассуждать, как восьмидесятилетний старик, одиноко помирающий в лесной лачуге, вам вовсе не к лицу. Вот у нас с вами дружеская связь, или я напрасно надеюсь?

– Вы играете смыслами, – сказал Теодор излишне резко, как всегда, когда Камилла умудрялась попасть в цель. – Я не привык вести дуэли на словах, которые вы мне навязываете. К тому же, я не дерусь с друзьями.

Камилла помолчала.

– Туше, – сказала она. – Хорошо, я постараюсь впредь выбирать выражения точнее, только не жалуйтесь потом, если они покажутся вам более жестокими.

– Я привык спать на жестком, сударыня.

Госпожа де Ларди тонко улыбнулась, и Теодор понял, что попался. Теперь она будет его выспрашивать, а говорить о себе ему совсем не хотелось. Но странное, необъяснимое чувство, которое он испытывал к Камилле, было похоже на открытую рану: саднит, но нужно тронуть, стереть кровь и перевязать.

Я не хочу уезжать. Дьявольщина. Когда это успело произойти?

– Вы сами напросились. Я не могу понять, чем вызвана ваша замкнутость. Кажется, ничего плохого я вам не сделала? Возможно, выиграла спор пару раз. – Она продолжала улыбаться, однако взгляд ее был серьезным. – Вас кто-то сильно ранил в прошлом, и теперь вы опасаетесь, как бы история не повторилась? Или вы сами обидели кого-то, и теперь вас мучает совесть?

Теодор напрягся; Камилла, конечно же, знала, что делает ему больно, но, словно врач, предпочитала вскрыть нарыв, а не ходить вокруг да около. Хватит уже, налюбезничались.

Она ведь спрашивала о превратностях любви, не о его жизни вообще, сообразил Виллеру. Что ж, любовь – безопасная тема. Или почти безопасная.

– Последняя женщина, жизнь которой оказалась связана с моей, умерла. А я не смог этому воспрепятствовать.

– Вы что же, мните себя Господом Богом? – изумилась Камилла.

– Отнюдь. Но я мог заставить ее остаться во Франции, а не уезжать в Италию, воздух которой ее убил. Не смог ее достаточно очаровать, видимо. – Он развел руками, констатируя факт. – Я совершенно не умею очаровывать женщин.

– Вы… – Так, стоп, это лишнее. А что не лишнее? Ах, вот! – Вы ничего не понимаете в женщинах.

– В мире должны быть тайны. In hac fide vivere et mori statuo. С этой верой живу и умру.

– Опять латынь! Кстати, а почему вы не стали священником, шевалье? Вам бы подошло.

– Потому что в свое время я решил, что недостоин служить Богу.

Она хмыкнула:

– Разве не Бог решает, кто и чего достоин?

– Вот именно. Мне не являлись видения, я не слышал гласа небесного, и свечи в храмах всегда были просто свечи, и лик Христа – просто дерево, а мимо как раз проходил вербовщик. Отец отказался оплатить мне офицерский патент, я решил стать просто солдатом. Я заявил отцу, что ухожу, и ушел. Мне стукнуло двадцать один, и я был полон грандиозных планов.

– И что с ними случилось, с планами?

Теодор задумчиво рассматривал свои руки.

– Вам ли не знать, сударыня, что грандиозные планы юности сбываются редко?

– Верно, – лицо Камиллы окаменело, но Теодор не обратил внимания, занятый своими призраками. – Куда нашим юношеским планам – до взрослых. Переросли мечты, да, шевалье?

– Похоже на то.

– Ну, а я не переросла, – она решительно кивнула. – Кисните себе, если хотите, а я буду наслаждаться весной. Скоро можно будет выезжать на верховые прогулки и получать от этого удовольствие, не отмораживая нос и уши. Если бы вы не были таким букой, я бы позвала вас составить мне компанию.

– А теперь не позовете? – усмехнулся Виллеру.

– Вы же собрались уехать как можно скорей, – резонно заметила Камилла.

После паузы она спросила:

– Так вы думаете, если бы не отпустили бы от себя ту женщину, то смогли бы ее спасти?

– Откуда вы знаете, что я ее отпустил?

– Вы просили некую Марго не уезжать. В бреду. – Пояснила Камилла.

Интересно, чего он еще наговорил? Но хозяйка замка смотрела бесхитростно.

– Я думаю, что отпустить ее было злом с моей стороны. Но она просила не останавливать, и я… послушался женщину. – Будь он проклят, если еще раз так поступит. Впрочем, вряд ли подобный случай представится.

– Вспомните свои любимые цитаты, которые вам так нравится бормотать в бреду. «Любовь не делает ближнему зла; итак, любовь есть исполнение закона». Неужели вы полагаете, что действительно своей любовью причинили ей зло?

– Тот, кто увез ее, мог обидеть… ее душу.

– Ее душа вам не принадлежала. Она отправилась своей дорогой, а вы помогли ей в пути. На все воля Господа, шевалье, почему же вы противитесь? Ведь сами знаете, что испытания нужно преодолевать с честью.

Теодор закрыл глаза.

– Из вас получился бы недурной апостол, сударыня.

– Смотря за кем бы пришлось идти.

Засмотревшись на пляску цветных пятен под веками, Виллеру пытался понять, так ли права Камилла – и так ли неправ он сам. Он привык настолько лично относиться ко всему в своей жизни – к любви, к просьбам, к службе, привык брать всю ответственность на себя, не оставляя ни капли другим, что в конце концов оказался у разбитого корыта. Осталась честь, старая шпага, осталось еще три пальца на правой руке и все пять – на левой, а больше нет ничего. Может быть, Камилла права, и пора отпустить Марго на небо окончательно. Пусть отдыхает в раю, а бесполезное чувство вины можно закрыть в дальней комнате памяти и не извлекать на свет.

– Госпожа де Ларди, вы…

Виллеру повернулся к хозяйке замка и обнаружил, что ее нет.

Привычка взяла свое: проверив, на месте ли кинжал (шпаги, увы, «больному» так и не полагалось, а вот кинжал ему Камилла вчера все-таки отдала), Теодор встал и бесшумно двинулся в ту сторону, куда, как ему показалось, ушла хозяйка замка. Мало ли, что с ней может случиться… Её серое платье мелькнуло впереди, Теодор ускорил шаг и вышел на одну из лужаек.

Камилла стояла у подножия установленной здесь скульптуры. На голове мраморного Давида еще лежала снежная шапка. Госпожа де Ларди молча созерцала белого юношу с фиговым листочком. Теодор остановился неподалеку, боясь помешать.

– Память иногда творит с нами странные вещи, да, шевалье?

Он вздрогнул. Итак, о чем же был их недавний разговор, – о нем одном или о ней тоже?

– Почему вы это сказали?

– Опять вы отвечаете вопросом на вопрос. Я покладистее вас, и потому скажу. Сегодня я увидела в ваших глазах эту вселенскую тоску и подумала, что вы видите в моих собственных глазах. Какую-то циничную старуху, да? – Она, наконец, повернулась и посмотрела на Теодора. – Цинизм – великое изобретение человечества, но нельзя вечно быть циником с самим собой. Вы согласны?

– Сударыня, вы стоите по колено в снегу, вы замерзнете.

– А вот наш общий друг Анри совсем другой, – продолжала она, будто не расслышав. – Поет всё те же песенки, что и в молодости, возрождается из пепла и вместе с тем мудреет… И как-то выжил без цинизма. Ладно, эту сказку я вам потом расскажу. Ну, а вы? Из чего скована ваша броня? А маска какова?

– Смотрите и увидите, – сказал Теодор. – Вам виднее, маска к вам обращена… И снова я предлагаю покинуть эту полянку. Не хватало еще, чтобы вы заболели.

Камилла бросила взгляд на Давида.

– Если бы статуи могли говорить… – Она покачала головой и не окончила фразу. Теодор сделал несколько шагов и предложил Камилле руку; они вместе двинулись к дому. – Простите меня, шевалье, я таскаю вас по снегу, а вы еще не вполне здоровы.

– Вполне. В ближайшие дни я готов отправиться в путь.

– Отговаривать вас бесполезно, да? Ну что ж, – она похлопала его по руке. – Тогда сейчас вы выпьете свое лекарство… Простите, это все чудачества старой девы, нерастраченный материнский инстинкт: мне просто необходимо о ком-нибудь заботиться, только не вздумайте предлагать мне котенка.

Теодор улыбнулся.

Странное поведение Камиллы не давало ему покоя некоторое время; но вскоре хозяйка замка пришла в свое обычное настроение, и Виллеру решил отложить расспросы на потом. Он не был уверен, что вообще имеет право что-то спрашивать.