Читать книгу Шаги навстречу - Кевин Милн - Страница 11

Еще достаточно светло, когда мы подъезжаем к пляжному домику, который расположен на небольшой прелестной улочке, идущей вдоль дороги. Папа сдает задом и паркует машину сразу за стареньким бабушкиным автомобилем, отставляя открытым вид на полоску песчаного пляжа, который следующие три месяца будет служить нам задним двором. За полоской песка на гребне волны – Хейстек Рок (Стог сена), монолитная скала, устремленная навстречу садящемуся солнцу. Даже при закрытых окнах я слышала, как об нее бьется прибой.

Папа еще не успевает заглушить мотор, а Кейд уже карабкается по сиденью к двери. Держу пари, что сидящий внутри него мерзкий пиратишка не в силах дождаться того момента, когда он сможет выбраться из машины и броситься к морю, но у папы другие планы.

– Никто никуда не убегает, – предупреждает он и разблокирует двери машины, нажав кнопку, – пока не разберете вещи и не устроитесь в комнатах. – Повернувшись к маме, он спрашивает: – Эмили, ты уже решила, кто и где спит?

Только-только прозвучал папин вопрос, как Энн тут же выкрикивает:

– Чур, моя спальня внизу!

Мы достаточно часто останавливались у прабабушки, чтобы знать расположение комнат. На первом этаже хозяйская спальня и одна гостевая, еще одна спаленка, поменьше, наверху. Хозяйская спальня явно больше, но из гостевых вид на пляж красивее.

– Тогда я занимаю спальню наверху! – через долю секунды кричу я.

Кейд, явно проиграв в гонке за комнаты, в отчаянии заламывает руки:

– А где мне в таком случае спать? На полу?

– Нет, – успокаивает его мама, – будешь спать на кровати. – Она смотрит на отца, потом добавляет: – По крайней мере, бо́льшую часть времени. В хозяйской спальне до сих пор хранятся бабушкины вещи, поэтому хотелось бы пока оставить все как есть. А это означает, что мы с папой займем оставшуюся на первом этаже спальню. Там две одинаковые кровати, поэтому, когда папы в будние дни не будет, можешь спать в комнате со мной. А по выходным будешь спать на диване. Энн и Бри, вы обе будете спать наверху. На двухъярусной кровати.

– Мне придется делить комнату?! – восклицает Энн.

– С ней? – возмущаюсь я. – Со-8 ни в какие ворота.

– Со-8 отлично, – поправляет мама. – Уверена, юные леди, вы это переживете. Вы же родные сестры, как ни крути. Нет ничего плохого в том, чтобы жить в одной комнате.

Папа уже шагает по направлению к дому.

– Пошли, бригада, устраиваться, – зовет он. – Кейд, возьми, пожалуйста, чемодан Энн.

– Опять я?

– Просто сделай то, что тебе говорят, сынок. Будь мужчиной.

Снаружи дом выглядит большим, но я всегда удивлялась тому, каким крошечным он кажется изнутри.

– А где, черт побери, я должен играть? – интересуется Кейд, когда мы входим внутрь.

Папа обнимает его за плечо и шепчет:

– Пожалуйста, не начинай. Не забывай, что мы здесь ради Энн. И ради твоей прабабушки. Можно играть на улице, для чего же еще пляж, а?

Кейд кивает, потом подбегает к заднему окну, чтобы посмотреть на пляж.

Я смотрю на Энн, которая рассматривает палтуса, который, словно картина, висит на стене. Я никогда не переставала удивляться, насколько рыбным кажется этот дом. За десятилетия, проведенные здесь, бабушка и дедушка, когда он был еще жив, собрали морских «сокровищ» более чем достаточно. Над палтусом, подвешенным за губу на огромном крючке, висит раздутое чучело рыбы-собаки с вкрученной лампочкой – импровизированный светильник, от которого бросает в дрожь. Однако здесь он очень уместен, ведь в этом доме все отделано всякой отвратительной всячиной, которую выносит на берег океана: в гостиной обои с изображением чаек, маленькие маяки на кухне, морские ракушки в обеих ванных комнатах, рыбацкие сети в хозяйской спальне, якорь в гостиной и морская звезда в комнате с двухъярусной кроватью. В ванной наверху на двери висит импровизированная табличка «Для бакенов и чаек». Туалеты и ванные выложены песочного цвета плиткой, а лестницы и пол в гостиной и спальнях покрыты толстым, жестким ковром цвета морской волны.

– Идеальное место, – заявляет мама, после того как мы быстро осматриваем дом, знакомясь с интерьером.

Идеальное? Скорее похоже на фильм ужаса о Русалочке.

– Пахнет солью, – говорю я.

– А мне нравится, – встревает Кейд. – Заглушает твои духи.

– Мне тоже нравится, – замечает Энн прежде, чем я успеваю накинуться на Кейда. – Такое впечатление, что мы с каждым вдохом поглощаем океан. Мама права, это идеальное место для того, чтобы провести лето. – Она замолкает и смотрит прямо на меня. – Если бы только ни с кем не делить комнату.

– Поверь мне, – вздыхаю я, – это взаимно.

Папа стоит на кухне и внимательно изучает пол. Теперь, когда этот дом официально принадлежит нам, он осматривает его более критично, чем во время прошлых приездов.

– Меня немного… мутит. Кого-нибудь еще подташнивает?

– Меня, – тут же признаюсь я, поднимая руку. – По-моему, все дело в ковре.

Мы все наблюдаем, как папа достает из кармана ручку и кладет ее на плитку у ног.

– Интересно, – негромко бормочет он. Когда он отпускает ручку, она начинает медленно, но уверенно катиться в противоположный конец кухни. – Ух ты, непорядок.

– Ты шутишь, – говорит мама.

– Сила притяжения не врет, но мне кажется, что раньше я этого не замечал. Скорее всего, виной песчаный фундамент – со временем он осел. Поэтому мудрые люди строят дома на скалах. – Он задумывается. – Это может повлиять на стоимость. Прежде чем продавать, следует все внимательно осмотреть.

– А я ничего не замечаю, – ничуть не смутившись, заявляет мама. – Все равно он прекрасен. Идеальное место для того, чтобы этим летом создать идеальные отношения с нашими идеальными детьми.

– И с Кейдом, – многозначительно добавляю я.

Мама усмехается и обнимает Кейда за плечо.

– Да, Бризи, – смеется она, – и с Кейдом.

Разобрав чемоданы, мама отправляется на местный рынок, а мы с папой идем на короткую прогулку по пляжу. Солнце как раз заходит, окутывая всю линию горизонта в оранжево-пурпурное зарево.

От меня не укрывается то, что Энн продолжает делать длинные, глубокие вдохи, когда мы бредем по песку. После особенно продолжительного вдоха она оборачивается, вздымает руки высоко в небо и восклицает:

– Я могла бы сегодня умереть – и была бы просто счастлива.

– Не умирай, – прошу я, – потому что я не хочу жить одна, сама знаешь с кем. – Я киваю на Кейда.

– Я пошутила. Успокойся.

– А я нет, – бормочу я.

Энн делает очередной глубокий вдох, медленно выдыхает, смакуя.

– Неужели вы не чувствуете? Ропот волн, шум, мелкие брызги – я чувствую себя такой живой.

– Этого мы все хотим, – говорит отец, наклоняется и рисует пальцем сердце на песке. – Жить на пляже, чтобы чувствовать себя живым. – Пару секунд папа с Энн обмениваются спокойным взглядом как отец с дочерью. – Ради того чтобы ты, Энн, жила. И получила новое сердце. – Он встает и стряхивает песок с пальца.

– А еще речь идет о смерти, – добавляет Кейд. – Потому что, если ты получаешь новое сердце, значит, у кого-то выдалось не очень удачное лето.

Энн тут же мрачнеет.

– Спасибо большое, что напомнил мне об этом, – говорит она, ее глаза тут же краснеют и наполняются слезами. – Умеешь ты все испортить.

Она поворачивает и направляется назад к дому.

– Молодец, Тупица, – «хвалю» я.

Папа качает головой:

– Кейд, тебе следует научиться некоторые мысли держать при себе.

– Пап, но это же правда. Я не хочу, чтобы Энн умирала, но и не хочу, чтобы умер кто-то другой.

Он нерешительно улыбается и ерошит Кейду волосы.

– Я знаю. Но хочешь, я что-то тебе скажу? Поскольку я отец, я – эгоист. Хочу, чтобы Энн жила долго-долго. Поэтому если кто-то должен этим летом умереть – а мне бы очень этого не хотелось, – но если такова воля Господа, тогда я буду молиться Всевышнему, чтобы это оказалась не твоя сестра. – Папа легонько обнимает Кейда за плечи. – Пойдем, сынок. – Поворачивается ко мне и знаком призывает следовать за ними.

Я не шевелюсь.

– Я могу здесь еще ненадолго остаться? – С моих уст слетел лишь шепот, но непрекращающийся ветер донес его до папиных ушей. – Пока солнце не село?

Изначально я уверена, что он не разрешит: девочке-подростку не стоит одной оставаться на пляже. Но потом он, наверное, что-то разглядел в моих глазах, потому что успокоился.

– Никуда не уходи, – предупреждает он. – Скоро прилив, не подходи слишком близко к воде. Увидимся позже.

Как только он скрывается с глаз, я направляюсь прямиком к воде. Однако не захожу далеко – только ноги намочить. В конце концов, вода почти ледяная: на побережье Орегона всегда холодно. Какое-то время я стою на одном месте, все больше погружаясь в песок всякий раз, как вода вокруг моих лодыжек отступает назад в океан. Когда ноги немеют, я отхожу на то место, куда вода не достает. Палочкой рисую на песке – крошечное сердечко, похожее на то, что папа рисовал пальцем.

Только мое больше походит на сердце моей сестры: кривое, немного неправильной формы.

Когда дело касается живописи (а для меня даже простой рисунок на песке – живопись), я стремлюсь к совершенству. Я не хочу рисовать сердце такое, как у Энн, – с дефектами. Чтобы исправить, я рисую вокруг первого сердечко побольше, но мое новое сердце такое же перекошенное.

Что со мной? Это не должно быть сложным! Может быть, мои руки тоже занемели.

Испытывая разочарование, я продолжаю в сумерках рисовать сердца вокруг предыдущих, надеясь, что следующее окажется идеальным. С каждой новой линией рисунок становится все больше, но вовсе не лучше. В конечном итоге коллекция сердец становится шириной, по крайней мере, метров в шесть и почти касается прилива. Когда я вижу, что вода скоро разрушит мою работу, я на цыпочках подхожу к самому первому кривобокому сердцу – сердцу Энн в самой середине – как будто само мое присутствие может его уберечь.

Через несколько минут бурлящая вода прилива вновь щекочет мне лодыжки и смывает сердце сердец.

– Почему бы тебе просто не оставить ее в покое? – спрашиваю я у океана. Или у Господа. У кого-то.

Океан не отвечает. Волны продолжают накатывать и отходить, лаская песок. И тем не менее, когда мои ноги синеют от холода, каждая новая волна является страшным напоминанием о том, что я уже знаю. Ущербные сердца долго не живут.

– Эй, бродяга. Мы уже хотели вызывать спасателей, – шутит мама, когда я наконец-то возвращаюсь с пляжа через заднюю дверь. Она стоит у плиты, помешивая спагетти в кастрюле. Сделав неглубокий реверанс, она интересуется: – Что скажешь о моем фартуке? Он висел в кладовке и так и просил, чтобы его надели.

Фартук похож на дандженесского краба-переростка[5]. Основная часть – это панцирь, черные глаза-бусинки смотрят маме на подбородок, колючие лапки-завязки обхватывают ее вокруг талии, а две гигантские клешни соединяются на шее, чтобы удерживать фартук на теле.

– От него… тошно, – отвечаю я.

– В данном случае это хорошо или плохо?

Я смеюсь:

– Посмотри еще раз на то, что на тебе надето, а потом сама скажешь.

– Я почти уже все приготовила, но в кладовой висит еще фартук с лобстером, если хочешь – примерь.

– Нет, мне и так хорошо.

Она подмигивает и продолжает перемешивать вермишель.

– Ты Энн не видела?

– Наверное, отдыхает наверху.

Когда я миную гостиную, Кейд с папой поглощены игрой в нарды.

– Добро пожаловать домой, – приветствует папа, пока я не дошла до лестницы цвета морской волны.

– Привет, – отвечаю я, не останавливаясь.

На площадку второго этажа выходят три двери. Слева дверь в спальню, дверь прямо ведет на чердак, дверь справа – в «девичью» комнату. Я поворачиваю ручку двери вправо и аккуратно толкаю.

Энн лежит на спине на нижней койке. В руке – ручка, она как раз что-то пишет на деревянной планке у нее в изголовье. Когда она слышит звук открываемой двери, тут же роняет ручку и делает вид, что не занималась ничем предосудительным. Но когда видит, что это всего лишь я, расслабляется и робко улыбается мне:

– Привет.

– Привет, – отвечаю я. – Ну… как дела?

– Отлично.

– Кейд уже извинился?

– За что?

Она шутит?

– Как же! За свои слова на пляже.

Она на мгновение задумывается.

– Он говорил правду. Я просто тогда не хотела ее слышать. – Энн умолкает. – Просто это так… непонятно.

– Что именно?

– Вся эта пересадка. Ну, понимаешь, ведь кто-то другой должен умереть. Я пытаюсь не думать об этом, потому что иногда не уверена, что хочу, чтобы внутри меня билось чье-то сердце.

Я киваю, делая вид, что понимаю, хотя мне не дано понять, каково ей.

– А что ты писала на кровати?

Она улыбается:

– Когда мы ушли, я наблюдала за тобой на пляже. – В комнате два окна, она указывает на то, что выходит на пляж. На подоконнике лежит бинокль Кейда.

– Ты шпионила за мной! И что же ты хотела увидеть?

Энн отодвигается, чтобы я могла прочитать. Когда я вижу, что она нарисовала, тяжело сглатываю. На клееной фанере кривое, неровное красное сердечко, а вокруг него – сердце побольше.

– Сердце в сердце, – мрачно говорит она, – потому что, нравится мне это или нет, во мне, может быть, будет биться чужое сердце.

– Может быть?

– Точно будет, – исправляется она.

– Очень клёво, Энн. Будешь рисовать еще?

– Да, но не сегодня. Я буду добавлять по одному сердечку каждый прожитый здесь день, как круги на стволе дерева. Сердце будет расти с каждым днем, пока я не получу новое.

– Круто, – опять хвалю я, глубоко потрясенная тем, что все-таки кое на что ее вдохновила.

Она поворачивает голову на подушке в мою сторону:

– Но я все равно не в восторге от того, что приходится делить с тобой комнату.

– Взаимно.

– Отлично, – смеется она. – Просто хотела внести ясность. – Энн смотрит на расположенную сверху койку. Пальцем она проводит по внешнему сердцу, а потом неожиданно спрашивает: – Ты думаешь, я зануда?

Вопрос застает меня врасплох. Конечно, я считаю ее занудой. Как и все остальные.

– А… а почему ты спрашиваешь?

– Из-за тех слов, что вы написали и выставили в окно машины на всеобщее обозрение. Вы с Кейдом оба полагаете, что я неудачница, да?

– Это Кейд написал о поцелуе.

– Но ты ведь тоже считаешь меня неудачницей.

– Не все время.

– Что ж, это большое, жирное «да». – В ее голосе звучит нешуточная печаль. – Я неудачница, да?

Держу рот на замке, решив, что это риторический вопрос.

Энн поднимает палец и опять проводит по сердцу, на сей раз медленнее.

– Может быть, я смогу измениться, – решительно заявляет она, а потом менее уверенно шепчет: – А может быть, нет.