Читать книгу Таёжный дьявол. Хранитель чащи - Ким Публицкий - Страница 3

Грохот выстрелов автоматической очереди нарушил покой тенистой хвойной чащи. Полярная ночь осветилась мерцанием подствольных фонарей и вспышками огнестрельного оружия. Словно всполохи молний среди туч, винтовочные залпы сверкали меж заснеженных ветвей. Перекрикивая лай собак, охотники палили во все стороны, целясь в нападавших зверей. Отовсюду слышались шорохи, топот копыт и свирепое рычание. Густые еловые кущи колыхались, будто заговорённые. Везде среди деревьев мелькали тени. Сгущались, окружали, заставляли отвлекаться, обстреливать пустоту. Одного за другим охотников поглощала вязкая, липкая смола ночного мрака. Грозные людские крики и звуки стрельбы сменялись страдальческими стонами, треском рвущейся одежды, хрустом костей и чавканьем жёваного мяса. Оставшихся в живых гибель товарищей злила и сводила с ума. Доведённые до исступления, они всё яростнее продолжали пальбу.

Взрывом динамитной шашки самый крепкий из охотников разорвал стоящие впереди деревья, выворотил с корнями и опалил огнём растущие рядом заросли.

– Давай! – обратился он к товарищу низким хриплым голосом.

Из-под снега трамплином выпрыгнула сетка. Полетела в сторону пламени, схватила что-то тёмное.

– Прикончить тварь! – вновь воскликнул он, и охотники тут же поддержали команду множественными выстрелами.

Когда гром винтовок смолк, а дым рассеялся, все подошли посмотреть на подстреленную жертву, но нашли запутанные в верёвках окровавленные людские конечности и растерзанные собачьи останки. Ночную темноту наполнило молчание немого страха. Вдруг сзади из ветвей проступил стройный человеческий силуэт, схватил одного из охотников цепкими когтистыми руками и под вопль ужаса затащил в темноту.

– Гена! Не-е-е-т!

Гром стрельбы снова разнёсся по округе. Он не прекращался, нарастал, перемежался с отчаянными криками и скрипом шагов на снегу.

– Не разбегаться! Держать строй! – отдавал распоряжение всё тот же осипший голос.

Охотники не слушали. Ослеплённые ненавистью, они неслись в преследовании, агрессивно расстреливая тьму. Бегущий впереди зацепился ногами за корни, упал, но заметив вдали смутную тень, прицелился и выстрелил. Оглушительный надрывистый рёв боли и дикой злости пронзил уши резким продолжительным звоном. Охотник повторно спустил курок, но ружьё откликнулось пустым щелчком закончившихся патронов.

– Чего разлёгся?! Уходим! – подбежал командир и помог товарищу встать.

– Тварь забрала Гену!

– Его уже не спасти! – настаивал он с натужным хрипом.

– Я её ранил!

– Собаки убиты! Ловушки использованы! Посмотри, погнавшись за ней, мы рассредоточились! Она ведёт нас в западню!

– Нет! Нет! Я точно попал!

– Порядок нарушен! Пока соберёмся, тварь нас всех поодиночке перебьёт!

– А как же остальные?!

– Отставить споры! Все те, кем можно было пожертвовать, мертвы! Так тому и быть! Хочешь к ним присоединиться?!

В ответ недавно упавший охотник повертел головой.

– Клянусь жизнью, я заставлю дьявольское отродье захлебнуться собственной кровью! Это исчадие ада заплатит за всё! Сейчас победа осталась за ней, но война ещё не окончена! Отступаем! – приказал командир и повёл группу назад.

* * *

Частный детектив Степан Серебряков под видом провинциального корреспондента отправился к стоянкам ненцев в далёкое Заполярье. Обширная равнина, вдоль которой кочевали племена, простиралась от замёрзшей Обской губы до подножий Таймырских гор. Она растягивалась на сотни километров с запада на восток, охватывала на юге лесотундру, а на севере бескрайние ледяные пустыни и долгое время считалась изолированным плато, где обитали народы Крайнего Севера.

Добираться туда с большой Земли нелегко. Приходилось преодолевать труднопроходимую тайгу, спускаться по реке или лететь вертолётом. Опасный и сложный путь. Пользовались им редко. К тому же о тех местах ходила дурная молва как об опасном месте. Аномальной зоне бескрайних снежных степей и густой глубокой чащи. Но всё же там жили люди. Располагались редкие фактории, а недавно местные власти взялись прокладывать туда дорогу.

Во время стройки происходило множество несчастных случаев. Местные рассказывали истории о странных существах – покрытых шерстью рогатых полулюдях, затягивающих рабочих в тайгу. Нередко отправившиеся на поиски спасатели и исследовательские экспедиции сами исчезали среди тенистых кущ густой глубокой чащи. Многие боялись этих мест, предпочитали обходить стороной. Завершение прокладки дороги через тайгу могло значительно повысить опасность таящихся в лесу угроз. Увеличить риски, приумножить и без того многочисленные пропажи. Чтобы не допустить ухудшения и разобраться, в чём дело, местная контора направила Степана провести расследование. У себя в округе он не преуспевал, в этой связи его и отправили расследовать фольклорные дела, а на задание даже табельное оружие не выдали. Приказали провести разведку и собрать материалы, чтобы исключить возможность фальсификаций.

Степану в работе не везло. Коллеги говорили, внешностью не вышел: низкорослый, хлипкий, с добродушным, приветливым взглядом. Он преступников не устрашал, не умел себя с ними жёстко вести и не мог заставить воспринимать всерьёз. Сам знал, что эту черту можно хорошо использовать как преимущество маскировки, но владел ею плохо. Видимо, кто-то в нём всё же рассмотрел потенциал и поручил какое-никакое, но задание, а может, хотел сослать куда подальше с глаз долой и не ждать возвращения. Сыщик из Степана выходил неудачливый. Дел раскрывал мало, за что ни брался, всё заваливал. Вести толковые расследования ему не доверяли, тому виной была, как многие замечали, его чрезмерная нерешительность и рассеянность. Всех этих качеств у Степана в избытке. Худощавый, нескладный, он не уверен в себе и чрезвычайно доверчив. Сыскной подозрительности в нём не хватало. В личной жизни Степану тоже не везло. О долговременных отношениях перестал мечтать, а с финансами положение выглядело и вовсе плачевно. Он едва сводил концы с концами. Работы почти не находилось. Днём с огнем не сыскать, а кушать хотелось не только мёд и шишки, но и всякие пряности. Премии платили мало, оклад низкий, душил как петля, а на повышение можно надеяться как на повешенье. Степан то и дело перебивался временными заработками, простенькими расследованиями мелких краж и бесконечной вознёй с кипами бумаг. Только их ему и давали. По большей части он делал бесполезную работу и ждал от жизни большего. Ему по-настоящему хотелось принести пользу. Найти что-то необычное, диковинное то, что запомнится навсегда. Степан всеми силами искал, хотел брать полевые задания, но они находились редко и быстро разбирались старожилами детективного агентства.

В таёжном городке, вдали от всех событий не жизнь, а тоска, хоть в столицу уезжай. Грядущую поездку в Заполярье Степан рассматривал, как долгожданную возможность разнообразить каждодневную рутину и последний шанс исправить безнадёжно загубленную репутацию. Со слов начальника, без улик назад он мог не возвращаться. Для Степана увольнение смерти подобно. Так опозорить себя он не мог. К тому же не знал, куда податься безработному. Что ни время – вечный кризис. Устроиться некуда. Толком он делать ничего не умел, а учиться чему-то новому считал уже поздно, потому твёрдо решил не упустить момент. Степан хотел провести дело без осечек. Желал не только восстановиться в отделе, но и видел своим долгом принести благо обществу, а заодно рассчитывал на солидное вознаграждение. Он хотел раскрыть серию загадочных убийств и таинственных пропаж, чтобы не допустить повторения трагедий после официального открытия дороги сквозь тайгу к Заполярью. Совершив первый значимый успех, он станет увереннее в себе и наверняка сумеет наладить личную жизнь. Степану её не хватало. Он тосковал от одиночества.

Прибыв на место, Степан хотел собрать общедоступные сведения, но архивы пустовали, а газеты о происшествиях подозрительно умалчивали. Местные редакции не торопились рассказывать о завершении многолетнего строительства и не спешили отправлять корреспондентов к тундре в связи с дурным влиянием слухов.

Степан не поддавался воле предрассудков, но как ни старался, разрешение на командировку в заповедную зону у властей так и не добыл. Он решил отправиться сам, не дождавшись организованной экспедиции. Степан рвался в авангард исследователей неизведанных земель. К тому же время для путешествия выдалось подходящее. Сезон – начало весны, и заснеженное тундролесье обещало быть приветливым и не суровым.

Отсутствие улик в приграничном городке вынудило Степана направиться к таёжной дороге. Причиной пропаж могло послужить что угодно, начиная от работорговли и заканчивая похищениями людей для жертвоприношений какого-нибудь первобытного культа. От племенных северных народов можно всякого ожидать.

Стройка оказалась ещё не завершена, но почему-то выглядела заброшенной и безлюдной. Вдоль обочины стояли груженные щебнем самосвалы и пустующие лесопильные машины. У дороги наспех прибитые таблички гласили о неминуемой опасности предупредительными надписями: «Хода нет». Одинокие знаки могли послужить предостережениями от входа на территорию стройки, не находись она в стороне, а так установленные запреты, казалось, больше относились к тайге. Степан нашёл это подозрительным, будто работающие здесь люди знали о соседствующих в чаще опасностях и вывешивали оповещения для вновь прибывших.

Степан разузнал, что по официальным данным работы приостановили из-за регулярных вспышек энцефалита от таёжного клеща. Паразитов полно в здешней чаще, но Степан заявлениям местного руководства не поверил. Они и исчезновение людей к мнимой эпидемии приурочили, мол не исчезал никто, а просто помещён в долгосрочный карантин и строгий диспансерный надзор до выздоровления. Степан возможность заражения не отрицал, но всё же решил лично проверить эту теорию. К тому же какие клещи зимой? Власти что-то скрывали и стройку не возобновляли. При должном желании ей даже вьюга не помеха, а тут на лицо явный сговор для отмывания денег или чего-то похлеще. Видимо кто-то тщательно прикрывал похищения медицинскими небылицами.

Пост контроля пустовал. Степану показалось это странным, но он обрадовался, что удастся проскочить без лишних проволочек к месту заранее оговоренной встречи с проводником. Скорее всего, он и прошёл бы мимо, но внимание привлекла важная деталь. Стекло будки, где обычно ютились охранники, было замарано чем-то красным. Степан остановился, подошёл рассмотреть. Со стороны алые пятна походили на краску, казались свежими и сами по себе бы не встревожили, если б не виднеющийся внутри погром. Степан решил внимательнее осмотреться, но сзади отвлек хриплый старческий голос.

– Что бродишь – мозги морозишь?!

Со стороны разъездного перекрёстка к Степану подошёл невысокий пожилой человек в плотной шубе, небрежно пошитой из лоскутков оленьих шкур, такой же меховой шапке, валенках и залатанных штанах.

– Кто вы такой?!

– Мне сказали, турист тут один хода ищет, вот я и пришёл.

– Вы не знаете, что там случилось?

– Сразу видно, ты тот, кого я жду. Мечешься, как потерянный. Здесь и не такое бывает, – поморщился старик и харкнул в сторону. – Рабочих тут давно нет. Наверное, кто-то из охотников. Вечно они нос суют, куда ни попадя.

– А что со стройкой? – поинтересовался Степан, пуская выдохом пар.

На любопытство старик недоверчиво покосился и придирчиво собеседника осмотрел.

– Я журналист пришёл о дороге писать, – оправдался Степан.

– Так оставили пока всё не уладят.

– Что уладят?

– Садись, давай, скорее поехали! Кругом голодное зверье гуляет, и лучше нам с ним не встречаться.

Степан насторожился и нашёл странным, что здешнее управление внутренних дел ничего ему о происшествии не сказало, хотя он подавал запрос. Степан судорожно сглотнул и сперва даже не поверил собственным предположениям, уж больно тон у незнакомца слышался холодный и равнодушный. Он хотел сделать фотографии и собрать улики с места происшествия, но старик торопил и к будке намеренно не подпускал. Степан решил не вызывать подозрений, преждевременно себя не раскрывать и излишне любопытствовать не стал. Он продолжил вести наблюдение. Да, это не по уставу, но того требовал случай. Чтобы не спугнуть более крупную дичь в начале путешествия, сейчас следовало затаиться и подчиниться местным правилам.

– Чего растележился?! Пойдём! Не будь кулёмой! После разберёмся! Сообщим кому надо, а нам пора, если не хотим пойти на корм волкам. Они тут особенно свирепые, – поторапливал старик.

Весь измазанный в еловой смоле, он подошёл к паре оленей, впряжённых в ездовые нарты. Старик резко вонял древесным воском, сказал, что это задабривало озлобленных хранителей тайги. Что за хранители и от чего они гневались, не уточнил. Может, и сам не знал, на расспросы не отвечал и показался местным чудаковатым параноиком. Степан не огорчился, но остался встревожен. Он привык докапываться до истины и считал, что со временем сам всё узнает. Так началось его знакомство со здешними поверьями и обычаями.

Усаживаясь, Степан поспешил открыть блокнот и по свежей памяти сделать карандашом несколько примечаний и зарисовок. Нарты казались крепкими, походили на длинные деревянные сани и стелились внутри перевязанными веревкой шкурами. Старик вёл себя скрытно и неприветливо. Всё время молчал. Степана это не расстроило, да и в пути было не до разговоров. Он любил зиму, а особенно зимние виды спорта, уверенно катался на лыжах, увлекался скалолазанием и получал от этого огромное удовольствие. Степан давно хотел воочию насладиться снежным великолепием дикой природы, но, погрязший в будничной суете шумного города, всё никак не мог выбраться. Оказавшись в лесотундре, он ощущал себя по-настоящему счастливым. Ему здесь всё нравилось, всё виделось впервой, и оттого выглядело необычным и странным. Ничего опасного в окружающей тайге Степан пока не замечал и посчитал ходящие о ней слухи преувеличением. Он не верил суевериям, к тому же в Заполярье уже долгое время жили кочевые племена, и, видимо, ничего мистического им не угрожало. Единственное, чего стоило местным жителям по-настоящему бояться, так это диких зверей, суровых погодных условий и продолжительных зим. Степан сделал вывод, что причина исчезновений крылась явно в чём-то другом, рукотворном, приходящем, и хотел выяснить, в чём именно.

Впечатления от поездки на санях испортились увиденным на перепутье происшествием. Там могли быть жертвы. Степан решил позже вернуться к посту контроля в одиночку и сам подробнее всё рассмотреть. Он корил себя за нерешительность и сетовал на крайне неудачное появление проводника.

Степан попутно записывал наблюдения и вдыхал полной грудью повисшую в воздухе хвойную свежесть. Таёжный лес величественно раскинулся вдоль обочин пышными елями. По сторонам теснилась колоннада высоких сосен, укрытых с верхушек до корней снежными шапками, словно взбитыми сливками. Лиственницы и пихты поднимались вверх, будто высеченные из мрамора белоснежные изваяния и, растворяясь в небесах, задымленных проседью, впечатляли исполинскими размерами. Свисающие ветви прогибались под густо посыпанной белизной, колыхались ветром и осторожно роняли увесистые снежные хлопья. Всюду пахло шишками и еловой прелью. Воздух словно пронизывали обледенелые хвойные иголки, нежно покалывая щёки лёгким морозом. Вдали, за верхушками деревьев высилась седая гора с острыми уступами и крутыми скалистыми склонами. Старая, как сам лес, покровительница еловой чащи она начинала собой длинный Таймырский хребет.

Старик гнал оленей всё быстрее, подхлёстывал вожжами. Находиться в числе первопроходцев новой дороги Степану оказалось не по душе. Едва ли слегка припорошенную снегом просеку можно выдать за прокладку. Казалось она и сезона не проживёт. На пути попадалось множество ухабов. Сани не раз подпрыгивали на кочках и выступающих из-под сугробов пеньках. На одном из подскоков во время резкого поворота Степан едва не выпал. Воняющий еловым воском старик сбавил ход и сказал, что на нартах не то что ездить, а даже сидеть нужно умело. Обещал Степана к ним привязать, если тот не будет крепко держаться. Это были чуть ли ни единственные слова северянина за всю поездку, и от того они показались особенно весомыми. Степан нашёл их мудрыми и, сделав напоследок несколько заметок, убрал за пазуху блокнот. Он крепко схватился за боковые поручни саней обеими руками и сосредоточился на дороге.

Лесополоса вскоре осталась позади. Дальше ехали долго, упорно, вдоль сверкающих снегом бескрайних просторов. Понять, когда именно прибыли было трудно. Тут уже давно стоял очередной полярный день. Здесь не запад и не восток, солнце в этих местах не всходит и не заходит, а ходит по кругу вдоль горизонта, словно привязанное, оставляя свет лёгких сумерек. Всюду ощущалась особенная природа с уникальным характером и удивительным, ни на что не похожим укладом. Местность отличная от всех, живущая по собственным правилам. Глядя на солнце, в затянутом тучами небе, Степану время дня было не определить, но по часам близился вечер.

Вдали появились пирамидальные силуэты жилищ. Стоянка кочевников-оленеводов называлась Хымвынар и насчитывала с три-четыре дюжины чумов, расположившихся у подступов тайги. Поселение находилось на стыке двух миров, спереди уходило в бескрайнюю тундру, а с боков бережно обнималось рукавами леса. От раскинувшейся кругом снежной белизны слепило глаза. Степан уже пожалел о том, что не прихватил с собой горные очки. Однако местных жителей это неудобство, похоже, не тревожило. Ко всему привыкшие, они чувствовали себя уверенно, но встречали приехавшего незнакомца настороженно, бросая вскрытую любопытные взгляды. Степан надеялся увидеть среди поселенцев не только оленеводов-кочевников, но и настоящих охотников. Он слышал, их немало в здешних краях. Что и говорить, дичи много, простор широкий, есть где развернуться и чем поживиться. Степан восхищался охотниками, их смелостью, бесстрашием и отвагой, умением выживать в трудных природных условиях. Они развивали в себе особенную стойкость к суровой заполярной жизни, обладали запредельной выносливостью. Степан много раз слышал увлекательные истории про храбрых егерей, отважных смотрителей леса, которые смело, со всей отвагой боролись с холодами и обезумевшими от голода животными. Мерились силами чуть ли не на равных. Выживали самые стойкие. Степан сам втайне мечтал когда-нибудь к ним присоединиться и с нетерпением ждал встречи. Он больше всего в жизни мечтал попасть на настоящую охоту с собаками, преследованием диких зверей и борьбой с природой. Это было его самое заветное желание, но реализовать его Степан не решался. Он не имел нужных знакомых, должных навыков, сноровки и подготовки, да и выбраться из города никак не удавалось. Даже в работе Степан часто попадал впросак, а в условиях дикой природы себя и представить боялся, но сейчас отправившись по заданию к охотничьим угодьям, в тайне надеялся свою мечту осуществить.

Старик, что вёл нарты, натянул вожжи и остановил упряжь рядом с откопанным из снега бревенчатым колодцем, крытым остроугольной крышей из сосны с древесными срубами. Степан слез с саней и, поблагодарив за поездку, направился вглубь стойбища. Уединившись, он решил вызвать группу криминалистов к оставшейся позади стройки, но связь почему-то не работала. Видимо, от ближайшей радиочастотной вышки он уехал далеко, момент был упущен. Степан выругался.

– А я ещё спрашиваю себя, почему плохой сыщик, вот и ответ, – проговорил он мысли вслух.

Наверняка, коллеги по работе хотели сослать его куда подальше, чтобы сгинул, но Степан решил, что не даст им такой повод для радости, а себя в лице сотрудников оправдает и сделает всё возможное, чтобы раскрыть тайну загадочных исчезновений. Он ни себя, ни их не разочарует, больше никого не подведёт. Степан глубоко вздохнул, собрался с силами и пошёл вдоль поселения, внимательно осматривая окрестности.

Солнце едва пробивалось сквозь затянутое тучами небо. Сгустившиеся в вышине облака предвещали непогоду, но всюду царило спокойствие и безветренная тишь. Степан поправил куртку и, растирая руки, отряхнулся от налипших на одежду хлопьев снега. Он путешествовал налегке. Не хотел себя обременять лишним грузом и затратами. Долго находиться здесь не собирался, дело требовало срочности. Действовать следовало на опережение. Степан был уверен, что быстро разберётся с происходящим, вернётся обратно и будет пожинать лавры значимой удачи. Он думал, что дело раскроет легко, полагал, что местных деревенских простаков будет легко разговорить и вывести на чистую воду.

Насколько известно, даже подобия гостиницы у ненцев тут и в помине не водилось, так что Степан через третьих лиц договорился поселиться у местного на дому. По сторонам словно вырастали из снега небольшие чумы – жилища кочевников. Высокие конические шалаши, сделанные из жердей и покрытые оленьими шкурами в несколько слоёв. Из железных труб на вершинах вился дым очагов и пропадал в вышине тонкими извилистыми нитями. Местные жители не отвлекались от обыденных дел, но продолжали с настороженностью поглядывать на Степана. Мужчины рубили на колодках дрова, женщины носили в стойбище хворост и копошились возле саней, а дети играли с собаками в стороне. Странно, что его никто не встречал, видимо приезд оказался неожиданным. Едва Степан очутился среди чумов, как ощутил витающую в воздухе атмосферу неторопливости и непринуждённости, разбавленную повисшим в воздухе крепким оленьим запахом. Жизнь здесь протекала в милой приземистой простоте. Несмотря на то, что в стойбище каждый спешил заняться делом, всюду ощущалась медлительность и тихая леность. Так складывалось от того, что каждое занятие тут имело вес и всякую значимость в отличие от в большинстве своём бесполезной городской суетливости. В метрах ста за небольшим небрежно отгороженным забором паслось стадо оленей. Несколько десятков не больше. Услышав незнакомые шаги, животные отвлеклись от раскапывания снега, повернули головы и уставились на Степана. Они принялись изучать вновь прибывшего чужака пытливым взглядом, будто старались понять, можно ли ему доверять. Любопытства от оленей исходило больше чем от местных жителей, и под пристальным взором животных Степан почувствовал себя неуютно. Он словно был мишенью, за которой наблюдали издалека, вынашивая непредсказуемые, дерзкие планы.

Едва Степан сделал несколько шагов к одному из чумов, как его тут же громким лаем встретили собаки. Все как одна породистые лайки, насколько он знал, являлись отличными помощниками охотников и оленеводов. Хорошо дрессированные, они способны слушаться хозяев с полуслова, потому Степан был не удивлён их здесь встретить, но подобных нападок испугался.

– Гэ-э-э-эй-й-й-я-я-я-а-а-а! Фу! – воскликнул вышедший из ближайшего чума высокий мужчина в толстой шубе, утеплённой меховыми вставками, чёрных берцах и плотных армейских штанах.

Богатырского склада, широкий в плечах, как гора, рослый, с редкой, выстриженной бородой и суровым, даже сердитым взглядом, он наводил страх одним видом и громким, хриплым басом тут же успокоил собак. Непомерная важность походки и вся её неторопливость говорили о том, что без этого человека тут дела не делаются. Любой вопрос непременно ждал его внимания. Цепкий взгляд сощуренных серых глаз смотрел пристально, напористо. Степан не мог долго выдерживать на себе всю его въедливость. Обычно это он изучал преступников, а сейчас чувствовал обратное, и от того ощущал себя неловко.

Вслед за незнакомцем из чума вышли ещё двое в более-менее современной одежде, с охотничьими шапками на головах. Мужчины выглядели весьма воинственно и встречали Степана с явно выраженным недовольством. У одного из них головой убор выглядел причудливо. Целиком опутанный еловыми ветками и сплошь повязанными венками, он сидел небрежно, перекашивался и слегка наползал на глаза.

Глядя на хозяев чума, первое, о чём подумал Степан, то, что он не хотел бы никого из них злить. Рядом с входом по бокам стояло два красных снегохода. Все замызганные, грязные, словно после поездки вдоль болот, Степан не мог и представить, где среди кристально чистых снегов можно побывать, чтобы так испачкаться. Но это его беспокоило меньше, чем приближающиеся незнакомцы. Один из них, на вид самый крепкий, недоверчиво глянул на Степана и представительно вышел вперёд, ожидая приветствия.

– Корреспондент журнала «Сибирские огни» Степан Серебряков, приехал известить о вашем воссоединении с цивилизацией!

Мужчины переглянулись и посмотрели на визитёра с удивлением.

– Рад знакомству! Владимир Перворуков! – поприветствовал он Степана крепким рукопожатием, – можно просто Влад.

От его хватки у Степана захрустели костяшки пальцев, а от невыносимо хриплого голоса резало слух.

– Это у нас Леший и Анатролий. Мои друзья, – продолжал знакомить Владимир и кивнул в сторону попутчиков.

– А чего так зовутся? – разминая руку, поинтересовался Степан.

– Гляди, какой усатый и патлатый с охапкой ёлок на голове. И звать его Лёха Лешов, а Анатролий потому что он обыкновенный лесной тролль. И не спрашивай почему, сам поймешь, – договорил Владимир, представляя друзей, и ехидно улыбнулся.

– Говоришь, прибыл писать о соединении? Так нечего ж соединять! Нашёлся тут соединитель. Мы ни от кого не отсоединялись, – переглядываясь с Лешим, усмехнулся Анатролий.

– Да вот, дорогу к вам сюда недавно прорубили. У нас в городке об этом говорят. Хочу рассказать все подробности первым.

– Ха! Ишь чего захотел! Прям всё ему так и подавай!

– Пришел о нас писать?! Писака. А что?! Полезно! Ну, вот тебе тогда важное событие. Сегодня в честь удачной охотничьей недели у нас вечером Гланаван, – проговорил Владимир и хлопнул Степана по плечу.

– Гланаван? Вы охотники?! – переспросил Степан с восхищением.

– Да постреливаем немного. За лесом следим, – ответил Анатролий.

– Праздник в самом высоком чуме, так что присоединяйся! Лишним не будешь! Угощения на всех хватит! – улыбнулся Влад и шлёпнул Степана по спине.

Удар пришёлся вполсилы, но и того хватило чтобы невольно податься вперёд, сгорбиться и едва не поперхнуться слюной. Степана аж покосило, а из-под одежды выбился снег. Владимир ухмыльнулся и поставил руки на пояс. От подобного закалённого сибирского приветствия Степану уже захотелось не продолжать знакомство, а убраться скорее подобру-поздорову.

– Леший, помоги нашему гостю, отнести вещи к Пайрии, – приказным тоном обратился Владимир к стоящему по левую руку усатому охотнику в меховой шубе, стянутой широким кожаным поясом. – У него переночует, а пока Анатролий ему здесь всё покажет.

В ответ охотник встал по стойке смирно, выпятил вперёд грудь и опустил руки по швам, чтобы никто не усомнился в его строгой армейской выправке.

– Я в носильщики не нанимался, – возразил Леший.

– Отста-а-а-авить возражения!

Владимир смерил его сердитым взглядом. Заставил послушаться.

– Ну, бывай, а я позже присоединюсь, – прощаясь, он вновь крепко пожал Степану руку и вернулся обратно в чум.

Владимир оставил одного из дружков Степану в проводники. Всучил Анатролия, словно поводыря, который явно намеревался всюду сопровождать и не отходить ни на шаг. Степан позволил Лешему забрать сумку и оставил у себя только вещи первой необходимости.

Вместе с Анатолием Степан обошёл стоянку несколько раз вдоль и поперёк. Снег был мягким и пушистым, словно свежевыпавший, и хрустел под ногами, как сахарная вата. Со временем похолодало, щёки горели снегирёвыми перьями, изо рта при дыхании вырывался пар, а руки зябли даже в плотных перчатках. Мороз крепчал, но чувствовался куда меньше, чем в городе, словно здесь, в Заполярье, он щадил местных и не всегда проявлял полную силу.

Ненцы разводили оленей и вели кочевой образ жизни. Они разъезжали по пустынным равнинам заснеженной тундры в поисках новых пастбищ, удобных стоянок и богатых кормовых угодий для стада. А оленей у кочевников было немало, голов семьсот, даже больше, но это отнюдь не говорило о том, что они были сказочно богаты. Привычная городская роскошь, как выяснил Степан, у местных не ценилась. Здесь всё жило по собственным законам: и лес, и тундра, и природа, и люди вместе с ней в унисон. В Хымвынаре Степан насчитал множество охотников. Рядом с ними ненцы чувствовали себя словно угнетёнными. Сторонились, как чужаков, деловито прохаживались по стоянке, держались сжато, скованно, разговаривали сдержанно и скрытно. Степану показалось это странным, но значение подобному поведению он не придал. Мало ли что случилось, может, сейчас племена были в ссоре.

Находясь в лагере, Степан всё больше понимал, что время для визита выбрал неподходящее. Он чувствовал себя незваным гостем, явно лишним. Охотники не радовались прибытию репортёра, а местные, напротив постепенно сквозь страх проникались к гостю скрытым любопытством и лёгким доверием, будто проверяли его на дружелюбность. Кочевники не раз подходили к Степану и пытались через Анатролия завести беседу. Он передавал их речи скудно и без энтузиазма, старался всячески прервать. Поселенцы общались на родном языке. Свою речь они называли ненэця-вада или просто нен-вада и не признавали диалектизмы. Сами кочевники переводили название как «разговорная река». Охотники знали местный язык плохо, видимо выучили недавно, и рассказывали Степану всё скупо, обрывками, но и того хватало с лихвой. За всё время пребывания в Хымвынаре он повстречал немало разных людей, сделал множество фотографий и набросал уйму записей в блокнот. Хотя многих и смущало появление Степана, но местные знали, что делать с иноземцами. Ненцы оказались народом добрым и гостеприимным. Старались познакомиться, к Степану присмотреться. Охотники сдерживали особо впечатлительных и недовольно ругались. Несмотря на самобытную простоту. Мужчины племени знали цену словам, попусту не толковали. Говорили мало, по делу. Их речи по существу мог позавидовать любой городской прагматик, а вежливостью и воспитанностью ненцы производили неизгладимо приятное впечатление.

Рядом с каждым чумом стояли нарты – длинные сани, собранные из деревянных частей путем врезки. Их основанием являлась большая рама, устланная поверх тёплыми шкурами. Как выяснил Степан, при изготовлении ездовой части не использовались ни гвозди, ни шурупы, ни болты, а только цельные породы древесины и густой еловый клей. При особом методе приготовления на морозе он схватывался намертво. Это делало любую скреплённую им конструкцию особенно прочной. Степан узнал, что нарты по размеру и виду бывают разные: грузовые – более длинные, с мощными полозьями и толстыми несущими прутьями. Легкие, скоростные – короткие и обтекаемые из тонких древесных заготовок. Мужские и женские нарты тоже разнились между собой. Отличались наличием широких поручней и бортиков, служащих защитой для детей. Степана смутило, что его сюда привезли именно на таких. Тут даже были священные нарты для перевозки шестов чума и разнообразных оберегов. У местных это было что-то вроде личного транспорта – сани на все случаи жизни, хоть магазин открывай. Степан даже подыграл шутливости Анатролия, предложив идею бизнеса, в котором можно устраивать разного рода акции: обмен снегохода на три пары нарт или каждому второму покупателю оленя с упряжкой в подарок. Охотник ответил сдержанной улыбкой и не воспринял высказанную идею ни в шутку, ни всерьёз.

Компания Анатролия была не самой плохой. Раздражала только его излишняя опека, вездесущая назойливость и гнилостное, тревожное чувство слежки. Первое время Степан думал, что оно ощущалось из-за охотника, потому хотел всячески от него отвязаться, но после нескольких безуспешных попыток бросил эту затею. Времени оставалось мало, да и он приехал сюда не в прятки играть. Тем не менее нигде на стоянке неприятное ощущение не покидало. Всё чаще озираясь по сторонам, Степан вскоре понял, что оно исходило больше со стороны чащи, нежели от людей. Нутро жгло необъяснимое чувство тревоги. Степан повсеместно ощущал на себе чей-то изучающий, пристальный взгляд, от которого становилось не по себе. Цепкий, въедливый, терзающий взор, заставляющий всякий раз тревожно оборачиваться. Словно где-то на подступах к лесу, притаился опасный хищник и видел в Степане нездешнего, выслеживал, чуял лёгкую добычу. Но стоило обернуться и всмотреться в тайгу, как все догадки терялись в густом каскаде развесистых еловых ветвей и стремительно исчезали в снежной белизне.

Степан не решался поведать об опасениях охотнику, полагая, что после этого он и вовсе к нему прилипнет, а нянька ему была не нужна. Анатролий, конечно, рассказал много интересного и дал немало пищи для размышлений, но Степан хотел и сам насладиться местными красотами, всё разведать и на всё посмотреть. Анатролий ходил по пятам, дышал в затылок, будто намеренно издевался. Вот уж действительно тролль. Его оправдывало только то, что охотники являлись здесь чуть ли не единственными представителями цивилизации и, возможно, негласно или голословно были местными смотрителями заповедной зоны. Они исполняли роль хранителей культуры, оберегали старинные обычаи и обряды ненцев от внешнего вмешательства, способного невзначай просочиться от расторопных приезжих. Степан думал, что именно поэтому Анатролий так над ним пасся, щедро одаривая излишним вниманием, и не хотел пускать его в самоволку. Он старался относиться к навязчивому поведению охотника с пониманием.

День оказался и без того насыщен событиями. Степан возлагал большие надежды на предстоящий Гланаван, а ещё хотел, если повезёт, принять участие и в охоте. Самые лакомые кусочки экскурсии, как и ожидалось, оставались напоследок. Степан уже долго находился на улице и изрядно продрог. Кругом трещали студёные морозы, тело знобило от холода. Хотелось поскорее нырнуть в чум, укрыться оленьим одеялом и согреться в тепле.

Прохаживаясь вдоль протоптанной дороги, Анатролий подвёл Степана к мужчине средних лет со всклоченными волосами, по-азиатски узкими глазами, редкой щёточкой усиков под носом и грубым, обветренным лицом. Его кожа блестела на солнце, а сам незнакомец источал омерзительный, едкий запах. Это был Пайрия – хозяин чума, в котором Степану предстояло переночевать, и по совместительству глава местного племени. Его отец, дед и прадед в своё время тоже считались вождями родовой общины, только вот, судя по поведению охотников, Пайрия ей полностью не владел. Он сидел на нартах рядом с жилищем, напевая весёлую песню на родном языке, и строгал ножом черенок, посыпая под ногами снег мелкой древесной стружкой. Его длинные костлявые пальцы, напоминающие побеги спаржи, умело орудовали инструментом. Губы цвета ржавчины то и дело растягивались в улыбке, обнажая гнилые зубы с большими промежутками. Степан не понимал, как Пайрии удавалось так играючи управляться с заготовками. Он был ещё не слишком стар, но уже и не молод, чтобы действовать так шустро, к тому же его руки не выглядели особенно приспособленными к подобной работе. Ко всему прочему стоял мороз, ладони Степана согревали плотные кожаные перчатки, но кончики пальцев всё равно едва чувствовались. Видимо нужно было долго жить в Заполярье, чтобы как следует привыкнуть к экстремальным условиям холода.

Пайрия был одет в длинную малицу – глухую, доходящую до колен самодельную шубу с большим меховым капюшоном, шерстяные штаны и плотные кожаные пимы с широкими ступнями. Одежды были старательно пошиты вручную из оленьего меха, лоскутов ткани с суконными вставками и всюду пестрили стегаными швами.

Степан подошёл к хозяину племени, вежливо представился и поздоровался.

– Пожалуйте-мана, – отрываясь от дела, расплылся в улыбке Пайрия. – Какое доие-е-ехалось-мана и откуда вы к нам-а и как-а?

Он встал, опираясь на стену чума, отряхнулся от опилок и пожал Степану руку. Хватка была дрожащей и неуверенной, как у дряхлого старика, совсем неподобающая вождю.

– Да с города, – ответил Степан, – очень рад знакомству. Вот прибыл о вас поведать миру и вижу, мир будет немало вами удивлён. Кстати, а что это вы сейчас делаете?

– Новый хорей-мана. Шеста погонения оленя.

Показывая палку, Пайрия рассказал, что несмотря на очевидную простоту, каждый раз изготовление выходило разным и подходить к делу следовало с особым настроем. Бывало, для хорея выбирался деревянный ствол с естественным изгибом. Тогда требовалась лиственница с красноватым оттенком или наоборот с белым, а иногда и обычная хвоя подходила. Чем дольше Степан слушал про тонкости обработки древесины, тем больше удивлялся глубине знаний Пайрии в этой области и изумлялся учёности, казалось на первый взгляд первобытного северного народа.

Позади послышался приглушённый снегом топот копыт, громкое фырканье и тяжёлое дыханье. Степан обернулся. К чуму подошёл северный олень с большими рогами и гладкой шёрсткой. Он был по-дикому величественен и красив. Совсем не такой, как в городском зоопарке. Сохранял в себе природную гордость и статное величие, вёл себя по-хозяйски, держал голову надменно, словно глядел на всех свысока и сам решал, как позволять к себе относиться, к кому подходить, а к кому нет. Олень представал во всей красе, источал терпкий сухой запах и с любопытством осматривал Степана.

– О-о-о-о, а это Црын! – представительно проговорил Пайрия. – Он важака! Красивый-однака!

– Как вы? – переспросил Степан.

Пайрия едва заметно кивнул и рассмеялся.

– Да кудама уж мене?! Хе-хе! Опять вышел из загона-мана. Подойти к тебе. Навер-мана познакомиться хотеть.

Степан с неподдельным интересом осмотрел оленя, дважды с ним сфотографировался и погладил спину. Мех оказался мягкий и приятный, с густым подшёрстком на груди. Рога широкие, как ветви дерева, раскидистые. Едва Степан их коснулся, как Црын рассержено фыркнул, притопнул копытом и боднул в бок. Под хохот Анатролия Степан неуклюже отпрыгнул и испуганно посторонился.

– Ха-ха-ха! Куда шаловливые ручонки свои тянешь?!

– Ой! Вот смеху-то! Предупредил бы.

– Это тебе не ручной пудель. На, лучше задобри, – охотник вынул из кармана надломанный сухарь и морковку.

Степан взял хлеб и Црына прикормил, а морковку оставил себе. Припрятал в карман штанов про запас. Мало ли вдруг снова нападёт, потому будет чем откупится. Сейчас Степан такому наглому оленю подобное лакомство пожадничал давать. Црын захрустел с аппетитом, приблизился и позволил себя вновь погладить. С первого взгляда Степан даже не мог определить, какой олень породы. Основной цвет окраски туловища был красно-бурый, с переходом к коричневому оттенку и белыми пятнышками на животе и у хвоста. По словам Пайрии, Црын был пегой, даже каурой масти, таких называли самородками. Разношёрстный цвет встречался редко и считался исключительным признаком вожака. Олень оказал на Степана неизгладимое впечатление, в такой близи он видел обитателей тундры впервые.

Не обращая внимания на общение гостя с Црыном, Пайрия продолжал изготовление хорея. Анатролий хлопнул оленя по крупу, проговорил что-то по нен-вада и спугнул в сторону. Затем вновь со Степаном подошёл к Пайрии и продолжил разговор.

– Ну как тебе Црын-мана?

– Великолепен.

– Ага-мана, оленя с характерома.

– Ну, а у вас как процесс? – вновь поинтересовался Степан.

– Идёте-мана, – отстранённо ответил Пайрия.

– А хореи эти надолго делают?

– Временно, на полгода, – пояснил Анатролий за Пайрию, стараясь лишний раз его

не отвлекать и не утруждать разговорами на неродной речи.

– А этот из какого дерева? – снова спросил Степан.

– Из ёлки. Этот на сезон, а те, что долго служат, изготовляют из

лиственницы и наконечник из оленьего рога. Он выглядит таким набалдашником, размерами с пятирублевую монету, – рисуя пальцами в воздухе небольшой круг, сказал Анатролий и указал на хорей, лежащий около чума.

Степан взглянул на Пайрию, ожидая подтверждения сказанных слов. Тот согласно кивнул и продолжил зачищать стебель.

– И сколько такие обычно служат?

– Несколько лет. Вот сосновый быстро ломается. На полгода хватает. А вообще, как беречь. Его ещё когда скрепляешь оленьим жиром смазывать надо, если засохнет, то поломается.

– А зачем делать недолговечные? Лучше же раз и надолго.

– Разные погоняла для разного нужны. Если сезон предвидится непогожий и разъездной, как, скажем, месяц листьев, тогда лучше гибкий, лёгкий шест. Он просто делается, но обычно быстро портится, – объяснял Анатролий, – а если долгие стоянки планируются, тогда и прочный подойдёт. Он изготавливается дольше и сложней, но хранится лучше.

Степан нашёл эти детали интересными, поспешил записать в блокнот и по привычке сделать несколько зарисовок.

Возле чума Пайрии лежали заготовки для нарт – тонкие стволы ели, вытесанные с четырех сторон, так что в сечении образовался квадрат. Ровные, прямые, они были сделаны так искусно, что если бы Степан сам не видел, как происходило их создание, то подумал, что рейки пропускали через станок.

– А это что? – поинтересовался Степан, указывая на лежащую рядом верёвку, смотанную кольцами.

Пайрия с интересом объяснил, что это тынзян – аркан для ловли оленей. Сказал, что он крепкий и длинный, как трос, плотно сплетённый из четырех шнурков сыромятной кожи, а позже показал, как правильно собирать его в одну руку и метать, как лассо.

– Ясно, понятно. Вроде ничего сложного, – проговорил Степан.

– Ну, раз научился, пошли, покажешь, что умеешь, – взял его с собой Анатролий.

В стороне дети играли в игру – Ярка-лава. В ней тынзян накидывался на воткнутый в землю хорей, расположенный на дистанции. Розовощёкая пухленькая девочка в одежде из оленьих шкур, осторожно подошла и вежливо поднесла свой тынзян Степану.

– Да ну! Куда мне?! Я уже из всего этого вырос.

– На самом деле у этой забавы нет возрастов. Все играют. Вон гляди! – указал вперёд Анатролий.

Игра была на меткость, удалённость метания напрямую зависела от сложности состязания и опыта участников. Среди любителей попрактиковаться наблюдались и взрослые. Видя охотника, подходящего вместе с гостем, местные жители остановились и насторожились.

– Да брось, я едва ли умею.

– Не ссы, – уговаривал Анатролий.

– Ну-у-у против местных у меня точно нет шансов, – проговорил Степан, глядя как быстрыми, умелыми движениями ненцы наматывали на руку тынзяны, предвкушая состязание. – Давай с тобой. Если вдруг что не пойму, так ты подскажешь.

С первого взгляда Степан нашёл игру азартной и интересной, решил попробовать. К тому же после долгого пребывания на холоде неплохо было и в движениях разогреться.

– Ну-у-у раз просишь, – согласился Анатролий.

Он взял тынзян у одного из поселенцев, встал рядом со Степаном от хорея на расстоянии шагов пятнадцати и принялся наматывать на руку. Степан ответил тем же и, переглянувшись с охотником, уколол его взглядом с хищным прищуром. Анатролий усмехнулся и метнул тынзян широким, направленным взмахом. Петля нанизалась на шест, будто родная. Степан восторженно охнул и постарался повторить, но его бросок прошёл мимо. Стоящие рядом охотники тихо рассмеялись, а ненцы посмотрели с надеждой, скрывая огорчение. Анатролий подтянул тынзян, смотал и снова сделал бросок. Хорей вновь оказался окольцован. Степан округлил глаза. Видимо у охоты здесь было много разных направлений.

– Ха! Видал как надо?! – воскликнул Анатролий.

Степан повторил попытку, но снова промазал.

– М-м-м-д-а-а-а уж! Сегодня явно не мой день.

– Не дрейфь, тюфяк, не штаны просираешь!

Пайрия улыбнулся и подошёл к Степану, взял его тынзян и объяснил секрет техники метания. Он свернул верёвку кольцом и перекрутил вдоль несколько раз. Разъяснил, что при броске нужно слегка оттягивать на себя за другой конец, тогда скрутки распрямляются и лассо ускоряется в воздухе. Несколько скруток дают больший толчок. Вся хитрость заключалась в том, что кроме ловчего никто не угадает, с какой скоростью будет лететь тынзян. Это зависит от силы кручёной пружины и собственного рывка. Чем позже дёрнуть на себя, тем труднее цели увернуться, а если много скруток, то можно потянуть и рано, тогда верёвка сама полетит по инерции. Смысл не в том, чтобы нанизать петлю тынзяна на хорей, умельцы уже безошибочно с этим справляются, а в том, сколько раз и за какое время каждый это сможет сделать. Степан понял, что эта игра являлась упорной тренировкой мастерства ловли оленей, и с нескрываемым рвением хотел ещё попробовать. Он хорошенько прицелился, приловчился и совершил бросок. Степан старался сделать всё по советам Пайрии. Резкий порыв ветра сдул проносившуюся мимо хорея петлю, и словно помогая, набросил её на шест.

– Ха! Ты гляди! Попал! – воскликнул Степан.

Местные ему поаплодировали, а охотника презрели едкими насмешками. Успех с третьего раза на такой дистанции – хороший результат для новичка, когда Анатролий тренировался ему такое и не снилось.

– Молодец везунчик, – проговорил он и довольно хмыкнул, старательно маскируя презрение за приветливой улыбкой. – Сильно тут не серебрись. Посмотрим, кто кого на Гланаване перепьет.

Анатролий отдал тынзян и ушёл, гордо оставив за собой последнее слово. Пайрия пробурчал ему вслед и вернулся обратно к нартам, а Степан продолжил вместе с ненцами практиковаться.

* * *

По часам близилась ночь, к стоянке приехали ненцы с пастбища и пригнали огромное стадо оленей. Погонщики целый день провели с ними в тундре и сейчас возвращались обратно в племя на оленьих и собачьих упряжках. Большое количество животных заглушало все разговоры и окружающие звуки громким топотом копыт. От поступи стада дрожала земля и, казалось, ходуном ходили чумы. Степан был удивлён увидеть оленей в таком количестве. Он даже сходу не мог их всех сосчитать. Животных было настолько много, что создавалось впечатление, будто ещё чуть-чуть, и вся эта устрашающая масса сорвётся в галоп и сметёт всё стойбище. Но вопреки ожиданиям олени вели себя послушно и не агрессивно. Они подчинялись воле погонщиков и покорно за ними следовали.

Все местные всполошились, засуетились, непривычно нарушив устоявшуюся тишину. Воспользовавшись суетой, из загона вслед за Црыном по стоянке разбрелось несколько оленей. Они мирно паслись возле чумов и, роясь в снегу, в поисках ягеля околачивались среди людей. Пайрия крикнул пару слов по нен-вада, и все собаки, которые в это время находились рядом, собрали разбредшихся животных. В это время лайки всегда подходили к чумам, встречали вернувшихся погонщиков, ошивались вокруг жителей, а те их подкармливали хлебом и ухой. Степан удивлялся глубокому взаимопониманию людей и собак. Лайки слушались хозяев с полуслова, как будто разговаривали с ними на одном языке. Общение с животными было настолько прямым, а местный говор временами так походил на лай, что со стороны казалось, будто в нен-вада действительно было несколько «собачьих» наречий, а возможно даже и оленьи слова. Пайрия крикнул стоящей у частокола женщине в длинной шубе и бордовом тканевом платке. Та в ответ махнула рукой и принялась осматривать загон.

– Большой мана-человек с большой земли-мана. Устал-мана наверна? Пойдём отдохнуть, пойдём отдохнуть, – обратился к гостю Пайрия.

– Да уже, не мешало бы, – отдышавшись, ответил Степан.

Пайрия повёл его за собой к жилищу, откинул плотную кожаную завесу, отгораживающую вход, и пригласил зайти. Степан зябко поёжился и, подышав на руки, продолжил стоять у входа и осматриваться по сторонам. Он наслаждался теми короткими мгновениями покоя и одиночества, когда, наконец, ему позволили быть предоставленным самому себе, но назойливые ощущения преследования не покидали. Даже после ухода охотника они заставляли вздрагивать от каждого шороха и раз от разу оборачиваться. Неясные тревоги не давали продохнуть. Чтобы хоть как-то успокоиться и привести мысли в порядок Степан решил довериться излюбленному хобби и нарисовать стойбище. Он сделал уже множество снимков, но фотографиям, как и прежде не доверял и решил для себя сделать несколько набросков. Степан любил рисовать, он таким образом отдыхал и хорошо освобождал голову. На обложке блокнота изображалось сердце, нарисованное бывшей девушкой. Степан старался его оберегать, сохраняя память о самых лучших в его жизни отношениях. Жаль, что скоротечных, но таков был её выбор.

Из соседнего чума вальяжно вышла кошка и вывалялась в снегу. Как уже знал Степан – это считалось к непогоде. Жилище Пайрии было и впрямь высоким, но не слишком выделялось на фоне остальных. Походило на индейский вигвам, только сделанный из оленьих шкур. Плотные кожаные стены по бокам украшали изображённые угольком рисунки животных, а над входом висело несколько оберегов, сплетённых из сухих веток, шерсти и птичьих перьев. Степан нашёл это приятным. Ненцы оказались не отчуждены от искусства. Степан уже изрядно продрог и, не желая заставлять хозяина ждать, зашёл внутрь.

В чуме оказалось просторно, как в небольшой однокомнатной квартирке, лишённой громоздкой мебели, но в то же время тепло и уютно. Свободно могли уместиться пять-шесть человек. Было где развернуться и семье и приезжим гостям. Жилище с виду казалось простым и приземистым. Помещенье хорошо вентилировалось, внутри будто работал кондиционер, только бесшумный, и осуществлял медленную вытяжку воздуха через верхнее отверстие. По бокам возле стен располагались набитые сеном лежанки, а посередине топилась небольшая железная печка-буржуйка. Один из немногих здешних признаков цивилизации, почти достопримечательность, потому как, со слов Пайрии, в большинстве чумов огонь поддерживался кострами. Тепла от неё хватало даже в стужу, да и шкуры, которыми были покрыты стены, хорошо согревали. Внутри жилища можно было снять верхнюю одежду.

Пайрия пригласил сесть за небольшой столик и выпить чай. Степан несказанно обрадовался. Он нуждался в горячительных напитках сейчас как никогда прежде и даже не мог поверить, что испытывал столь острую потребность в, казалось бы обыкновенных вещах. Под ногами прямо на снегу лежали широкие доски, а вдоль всего периметра по кругу циновки из тонких стволов молодой сосны и стебельной травы, поверх которых расстилались звериные шкуры. Сидеть в тепле и видеть под ногами между досок снег, Степану было непривычно. Иногда из-под деревянного покрытия меж щелей задувал позёмка, но вопреки ожиданиям холодно не было, и он быстро согрелся. Только посидев некоторое время в жилище, Степан перестал чувствовать за собой слежку и, находясь в безопасности, наконец, спокойно вздохнул и расслабился. Он весь растёкся от тепла, словно оттаял, и развалился на лежанке.

Через входную ширму в чум забегали собаки, без приглашения, как свои, но вели себя культурно, под руку не лезли. Они старались быть незаметными, уважали хозяев. Все невысокие – ростом с вершок. Сначала можно подумать, что ещё щенки, но на самом деле взрослые, обученные лайки. Пайрия сказал, что иногда их привязывают на короткую веревку к шестам, чтобы не мешались и отдыхали, стерегли вход.

Достав вещи из походной сумки, Степан угостил хозяина банкой варенья, сыром, печеньем, бутербродами с копчёной колбасой и прочими радостями городской пищи. Пайрия обрадовался подаркам и пожаловался, что к ним в Хымвынар редко кто заезжает. Среди угощений оказались персики. Пайрия округлил глаза и набросился на них так, будто с роду не видел.

– О-о-о, пона одя-ока!

– Угощайтесь, – со скрипом в голосе предложил Степан.

Он внутренне возмутился нападкам Пайрии, но решил смолчать и не портить приятные впечатления от гостеприимства. Степан взял персики больше для себя, нежели для угощения. Ему нравилась мысль о том, что всякий раз даже в самой холодной дороге они сохранили в себе частичку теплоты.

– Вы их никогда не ели?

– Давно-мана охотника привозите! Осень давано-мана!

Пайрия разорвал пакет и принялся жадно поедать с неподдельным аппетитом. Он небрежно надкусывал фрукты и обильно пуская сок, страстно чавкал, будто целовал губы любимой женщины. Воспользовавшись увлечённостью Пайрии, Степан всё же решил один из персиков припрятать в куртке и оставить у себя на всякий случай, как весенний талисман, которым можно подкрепиться на обратном пути. Он пригрел его под одеждой вместе с бутербродами и закрыл внутренние карманы на замок.

Перемежаясь с терпким ароматом заваренного чая, в чуме чувствовался резкий запах шерсти, крепкого мужского пота и древесного прения, но просачивающаяся из скрытых зазоров меж прослойками кожаных покрытий приятная зимняя свежесть развеивала вонь. Степан быстро привык.

– Это удивительно! Вы сами делаете такие жилища? – осторожно отпивая из чашки, спросил Степан и обвёл взглядом стены.

Едва он успел оглядеться как знакомый вкус чая во рту почувствовался невыносимо приятным, заставил замычать от восторга, закивать и зажмуриться.

– А?! Да-да. Чума-мана осень крепкая, – усаживаясь рядом, начал Пайрия.

На неразборчивом, едва понятном языке он сказал, что хижины хоть и разборные и выглядят хрупкими, но являются прочными и устанавливаются по старинной, проверенной веками технологии. Даже самые небрежно собранные выдерживают сильные ветры в открытой тундре.

– Не ну бывать, конечна, сваливать. Но редко, это еси ставить не уметь. Совсем-совсем не уметь-мана. Тогда все сразу помогать, – сжал кулаки Пайрия, словно обеими руками растягивал перед собой короткую веревку. – Все друг за друга помогать дружно держаться.

Обучению постройки и уходом за жилищем у ненцев начинают с ранних лет и уделяют этому особое внимание. На один чум более тридцати шестов уходит. Сверху их покрывают и бережно укутывают двумя слоями нюков, сшитых из шкур оленей. Укладка тоже особенная. Первый слой – мехом внутрь, а второй – наружу. Всего на зимнее покрытие чума требуется, как понял Степан, более шестидесяти шкур.

– Бедные олени. Наверняка страдают от такого убоя.

– Не-е-е-т-мана! Нета! – помотал головой Пайрия.

Он уверил, что ненцы, да и вообще все местные племена, испокон веков всегда относились ко всем животным тундры с уважением. Берегли, разводили и больше чем нужно не забивали.

– Что для нас оленя-мана? – отпивая горячий чай, сказал Пайрия, – и в месяцы листьев и холода ездема на нёма. Одеваемса в оленя, оленя даёт пишу-мана и жильё. Поэтому оленя у нас многа. Чем больше-мана, тема лучише. Настоящего оленя никогда не бывать мало.

– Зачем тогда вы охотитесь на оленей, если вы о них заботитесь и разводите?

– Да это и не мы-мана, а ребята Пераварукога. А эти наше-мана свои родные-мана, а они на диких-то и не только оленя. Волка, кабана, лисицу. Медведя ещё, – с тенью недовольства проговорил Пайрия.

– И вы им позволяете?

– Они нас защищать. От голодного зверя-мана и таких, как они сами. Толька других, – объяснил Пайрия и тоном дал понять, что не желает продолжать об этом разговор.

– В других стоянках тоже есть ещё охотники?! – переспросил Степан.

Пайрия кивнул.

– И бандита. Опасна бывает нас грабить-мана. Нападать. Валадимера защищать, без них опасна-мана, – он опустил взгляд, сдерживая в себе тревогу, сожаление и грусть, будто расписывался в собственной беспомощности.

Степан призадумался и вновь отпил чай. Не зря он сюда прибыл. Удалённость цивилизации способствовала усилению беззакония. Здесь всюду были преступления и тайны, скрытые плохо, неуверенно, впопыхах, заставляющие всё время обращать на себя внимание. Казалось бы, к чему они в заполярном кочевом поселении? Степана это насторожило, но любопытствовать он не стал. Не любил назойливо совать нос в чужие дела. Не хотел тем самым подтверждать и без того скверную репутацию профессии журналиста, но тайный следователь в нём ликовал от пребывания в нужном месте в нужное время.

– А у вас в стаде и самцы и важенки? – сменил тему Степан.

– Да-а-а-а, последних, даже больше-мана, – улыбчиво проговорил Пайрия, – так что друзьяма Црына есть из кого выбиратя. Только вот для упряжи они не годятся-мана. Не ходовые. Для нарт нужна сильный-мана, рогатый! – добавил он и сложил над головой руки растопыренными пальцами, будто подтверждая правдивость сказанных слов.

В чум вошла хозяйка – невысокая женщина, которая недавно проверяла загон. Она была одета всё в ту же плотную шубу и махровую бордовую косынку. Степан привстал, вежливо поздоровался. Женщина что-то сказала на нен-ваде в ответ, отряхнулась от снега и стала хлопотать у печки.

– Это жена моя-мана. Красавице Ырнла, Она по-вашем совсем не говорить, – представил её Пайрия и широкой улыбкой обнажил кривой ряд полусгнивших зубов.

– Рад знакомству, – ответил Степан и обратил внимание на хозяйку.

Загорелое обветренное лицо с мелкой сеточкой первых морщин, узкие студёные глаза в тесном обрамлении густых ресниц и чёрных бровей. Низкорослая, полноватая, со слегка отдающей масленым блеском кожей, типичная представительница местного племени. Степан не нашёл в Ырнле ничего симпатичного и привлекательного. Позже она вытерлась, а Пайрия объяснил, что кочевники намазываются оленьим жиром, чтобы уберечь кожу от мороза и ветра, а для похода в лес используют специальный настой на древесной смоле с особым веществом, чтобы добавить себе силы, скрыть человеческий запах и задобрить хранителей тайги. Степан для себя заметил, что многие о них здесь говорят, но ничего удивительного в этом не нашёл. Ненцы – народ суеверный, крепко верящий в древние заветы предков и строго чтивший старых богов.

– У вас удивительный уклад жизни, не чувствуете себя на отшибе? Не ощущаете затерянными где-то в лесотундре? – вновь перешёл к расспросам Степан.

– О-о-о-о нет-мана! Чего ты! Нам самим-мана тута хорошо. Города сильно шумный. Нет природа. Совесема нет. А здеся, – Пайрия запнулся и глубоко вдохнул полной грудью, – побывав однажды-мана захотеть остаться навсегда. Сам потома поймёшь, – улыбнулся он и захрустел печеньем.

Пайрия улыбнулся с хитрым прищуром, как будто что-то о Степане знал. Он чего-то недоговаривал, но ждал, что тот сам обо всём узнает, и был готов указать путь. Степану приходились по душе эти недомолвки. Они его изрядно дразнили, подначивали с головой погрузиться в разгадки таящихся здесь секретов. Он хотел как можно больше всё обо всём разузнать.

– Ну не знаю, по мне так слишком холодно и как-то первобытно.

– Это ты ещё зима не знать, когда ссать замерзать сразу, – посмеялся Пайрия.

От таких подробностей Степан едва не поперхнулся чаем и слегка откашлялся. Пайрия заботливо похлопал его по спине. Степан пришёл в себя, прервался и заметил лежащие пучком иголки странного кисло-салатного цвета. Вначале подумал еловые, но присмотревшись понял, что на деревьях такие не растут.

– А это что?

– Шкура зеленого ежа, – пояснил Пайрия.

– Кого?!

– Ежа зеленого. Тута такие водятся, – он махнул рукой так, будто на что-то повседневное. – Забегают вредители. Припаса-мана жрут. Мы их гоняем, но не ловим. Не отстреливаем. Кормим, приручаем. Они безвредные если собаки не гоняют. Смелые однака. Мы видим их вестниками, добрыми знаками тайги.

Степан удивился от важности истории и в недоумении пожал плечами.

– Вижу вы тут среди такой диковинной живности как пить дать не скучаете.

– А то!

– Как развлекаетесь? Гонки на оленьих упряжках, наверное, проводите?

– Да бывает, обкатываема. Гонки на оленя-мана, только в праздника-мана! На день оленевода-мана, – улыбнулся Пайрия, – А така забота-мана и без того хватает! Жизнь в тундра одна радость всё время. Поймёшь только, когда тут много время проведёшь.

– Ну-у-у-у, не знаю. Наверное, – пожал плечами Степан и сделал свежие заметки на бумаге.

К словам Пайрии он выражал сдержанный скепсис. Степан с трудом понимал ненцев и не осознавал, что их тут держало. Он недоумевал, почему эти люди всю жизнь шли за оленями по ледяным просторам тундры. Может, их тут держала зима, или затягивала какая-то непостижимая воронка снежных степей и дальних странствий? Что бы это ни было, но притягивала людей сюда не одна природа и не только те её особенности, которые бросались в глаза. Степан ценил неповторимые ощущения уюта и тепла, что сейчас здесь испытывал. Таких, безусловно, ему нигде больше не почувствовать, но удобств цивилизации не хватало. Сейчас бы принять тёплую ванну, развалиться на мягком диване под телевизором, но и вместе с тем придаться обыденной скуке, которую он в глубине души люто ненавидел.

– Вот-е, смотри-мана. Одни говорище? Секущено-мана?

Пайрия достал из-под лежанки с виду старый, потрёпанный альбом, подсел к Степану и, раскрыв где-то на середине, стал листать фотографии разных лет.

– Вот здесь-мана мы осень на Ямале. Переход через река. Сильный, шумный, – рассказывал он, показывая, как все кочевники вместе преодолевали бурную водную преграду на пути к новым стойбищам.

Упряжки оленей с нартами, гружёнными провизией, личными вещами и разного рода снастями, перетаскивались через реку. Все кочевники действовали единой командой, слаженности которой можно было только позавидовать.

– Вы путешествуете на оленях, а если что в пути случится, вы с собой запасных не водите? – полюбопытствовал Степан.

– Не-е-е-т! Ха-ха! – рассмеялся Пайрия. – Мы проверенных-мана в нарта запрягать. А если щито, то отборных из стада взять. Вон мы какой большой его гнать, – добавил он, указывая на тянущуюся вдоль фотографии вереницу оленей.

Животных было много, несколько сотен голов. Казалось, погонщики пасли здесь всю популяцию. Степан широко распахнул глаза, но видя ухмылку Пайрии, застеснялся и почувствовал себя неловко.

– А тут ловить зимний рыба вместе с другими-мана, – показывал Пайрия на то, как несколько ненцев сидели возле проруби на льду где-то среди заснеженной тундры.

Среди местных были люди в похожих одеждах, того же кроя, но другой расцветки. Пайрия пояснил, что у каждого племени есть свои отличительные знаки, собственные особенности, поверья и обычаи. Во многом схожие и всё же различимые, но это никогда не служило поводом для распрей. Все северяне жили в Заполярье единым народом и все были по-своему разные. Племена относились друг к другу с почтением и часто дружили между собой. Всех объединяла общая борьба за выживание в суровых условиях полярных степей или жестоких зим холодной снежной тайги.

На одной из фотографий Пайрия и несколько соплеменников сидели у берега реки. На льду виднелись следы от полозьев и трещины, а дальше змеились отпечатки копыт. Ненцы выглядели вымокшими и продрогшими, явно высыхающими после нежелательного купания. На заднем плане Степан заметил странный изящный силуэт: ни человеческий, ни олений. Размытый, нечёткий, но особенно отличный от остальных. Невдалеке среди деревьев стояла молодая девушка приятной наружности, одетая в тонкую оленью шкуру и шапку с высокими закручивающимися рогами. Большие и высокие, они заворачивались навстречу друг к другу спиралями и казались свежими, словно недавно снятыми у животного с головы. Степан удивился такому декору. Наверняка в нём было неудобно ходить. Плохо различимая, в облегающей одноцветной шубке, незнакомка сразу привлекла внимание. Весь мех на ней украшали извилистые узоры, словно нанесенные на тело белые татуировки, повторяющие контуры закручивающихся рогов. Степана поразила надетая на девушке необычного кроя одежда, обтягивающая, словно комбинезон, не похожая на балахонистые малицы ненцев или же дутые куртки охотников. Шерсть на ней так плотно прилегала к телу, что со стороны казалось, будто была незнакомке родной, собственной. Пайрия поторопился перевернуть страницу альбома, но Степан успел подставить руку.

– Постойте, а это кто?

– Та ета местная-мана, лесная – видя любопытный взгляд Степана, ответил Пайрия. – Нам помогать. В тундра все свои друг другу помотать. Мы провалиться-мана под лёд, она тоже на нём плохо стоять, но помочь нам выбраться-мана. Она меня спасать.

– Из какого-то необычного таёжного племени? – глядя на девушку, предположил Степан.

Пайрия кивнул. Она выглядела стройной и изящной. Даже на поблёкшей фотографии Степана восторгала её нежная плавность форм до помутнения сознания. Ему было страшно и представит, что можно испытать встреть он в живую подобную особу. Её однотонная шубка сидела тесно, как закрытый купальник из короткой шерсти. На теле она выглядела притягательно, подчёркивала манящую плавность соблазнительных женских изгибов так, что Степану привиделось, будто бы девушка была и вовсе голая. Это показалось нелепым в лютый мороз. Может, она так смотрелась потому, что намокла или ещё из-за чего, но Степан удивился, что вообще можно пошить одежду подобным образом. Вряд ли она хорошо сберегала тепло. Незнакомка держала осанку гордо, смотрелась необычайно величественно, видимо, была значимой фигурой.

– Раньше мы бывало-мана дружить. Они принимать к себя поиманых бандита-мана, тех, кому не места среди нас изгнанных из племя-ма, но теперь всё прошло.

– Они их наказывали?

– У себя оставляли, но те времена уйти, далеко-мана уйти, – с грустью проговорил Пайрия и перевернул лист.

Степан задумался о необычных правилах здешнего правосудия. Он решил непременно наведаться к местному таёжному народу и продолжил рассматривать альбом. Живописные фотографии запечатлели изображения скалистых горных перевалов, стоянок среди пастбищ, лесных опушек и рек. Обширные травянистые плато, на которых междуречья и угнетённые снегом редколесья чередовались с кустарниковыми и обледенелыми степями. Степан поражался дивным видам, но необычайно привлекательная девушка впечатлила намного сильней и не выходила из головы. Он хотел как можно больше узнать о природе её возникновения. Откуда взялась и почему не походила на представительниц местного племени? Степан даже подумал, что она могла быть связана с пропажами людей в здешних местах, но Пайрия не отвечал на вопросы о незнакомке и старался сменить тему. Давал понять, что разговоры о ней неприятны. Видя, с какой болезненностью он воспринимал расспросы, Степан решил хозяина чума не злить и не портить к себе отношение, планируя позже обязательно докопаться до истины.

Природные виды поражали многообразием и даже на старых, затёртых фотографиях представлялись интересными и удивительными. Одним из таких необыкновенных явлений Степану показались необычные каменные изваяния, стоящие рядом друг с другом на небольшом плато рядом с кочевниками. Поросшие зарослями и лишайником по форме они напоминали людей, выглядели низкорослыми, словно карлики и казались искусно слепленными идолами. Они воспринимались будто живыми. Степан нашёл странным отсутствие вокруг каменных статуй горной породы. С первого взгляда им тут не откуда было взяться, а ведущие назад в лес следы будто свидетельствовали о том, что каменные изваяния пришли из тайги сами. Степан, задумался над наблюдениями, но находясь под впечатлением от недавно увиденной незнакомки, решил Пайрию не допрашивать. Глядя на каменные идолы, он гадал кто бы это мог быть: возможно олицетворения древних северных богов, а может очередная неизвестная находка людей и они сами вокруг притопали снег в желании поближе рассмотреть. Степан так и не понял, на мутном фото было трудно разглядеть. Он мало интересовался мифологией и посчитал это незначимым для дела, стараясь не смешивать работу и личные впечатления.

Листая альбом, Пайрия внутренне погружался в особенно радостные события прошлого так, словно они происходили недавно. Он делал это с таким рвением, будто хотел заглушить в себе вновь возникшую боль откликнувшихся горьких воспоминаний. Пайрия во всех подробностях вспоминал погоду, настроение, все действия до мелочей, проживая всё вновь с прежними эмоциями. Он обо всём рассказывал в ярких красках и с должным азартом, иногда эмоциями превосходя красоту запечатлённых на фотографиях, образов. Несмотря на его старательность в высказываниях, Степану было тяжело всё понять. Пайрия средне владел языком, но считался среди местных самым лучшим умельцем, и никому не позволял ставить под сомнения собственные умения. Степан разделял его восторг и про себя замечал, что нигде, даже на сравнительно недавних фотографиях охотников Перворукого не видел. Эта странность заставляла задуматься. Степан невольно вспоминал об исчезнувшей в конце восьмидесятых годов советской экспедиции Петра Праворукого, отправившейся в окрестные зоны и без вести пропавшей среди снегов. Перед поездкой в Хымвынар Степан собирал информацию о путешествиях в лесотундру и накануне наткнулся на статью о полярниках позднего советского периода. После всего увиденного Степана начали одолевать подозрения, и он решил поинтересоваться у Влада при встрече, знает ли он о судьбе экспедиции, исчезнувшей во льдах.

Позже Пайрия показал длинную лозу, сделанную из деревянной излучины, с натянутым кожаным ремешком и древком со сверлом посередине. Инструмент походил на те, которыми раньше добывали огонь. В городе эту диковинную конструкцию можно встретить разве что в музее, а тут, со слов хозяина, она широко применялась.

– А вы вообще пользуетесь современными инструментами, ну, скажем, для ремонта саней? – спросил Степан.

– Новый-мана трудный понимать-применять и ломаться часто, а где тут в тундра ремонт? А свой-мана везде можно сделать и починить сама. У наса и пила ваша есть-мана и машина. Но наша вещь надежнее-мана, проще и как-то роднее, – пояснил Пайрия.

Степан ответил вдумчивым молчаливым согласием и откусил хлеб с колбасой. Прожевав, он вдруг заметил лежавший в углу странный предмет, состоявший из налепленных невпопад друг на друга мохнатых шишек, обтёсанных с разных углов и выточенных аккуратными срубами. Степан приблизился и внимательно осмотрел. Вещица обладала странным сладковатым запахом, не характерным для еловой хвои и напоминала неумело сделанную куклу или ещё какой ритуальный идол. Она не походила на изделия, изготовляемые местными, выглядела необычной, выделяющейся, чужеродной.

– Забавная поделка, что это? – беря в руки, поинтересовался Степан.

– А игрушака-мана сына охотника-ма. Он такие любит, у нас их многа. Это тут забыл, – ответил Пайрия, взял её у Степана и отложил.

– Детям вы их по-особенному делаете?

– Та-да-а, эта не мы.

– А кто?!

– Это дары тайги бывать находим. Их приносит лес.

Степан заинтересовался. Пайрия опять говорил загадками, ссылаясь на древние поверья. Общение местных народов выглядело необычным для чужеземцев, и ничего удивительного в этом не находилось, но эти слова хозяин чума сказал с особенной тревогой, будто что-то таинственное за ними скрывал.