Читать книгу Сильные мира. Сборник рассказов - Кира Бородулина - Страница 7

Иришка увидела объявление о создании литературно-писательского клуба, когда шла к выходу из института после четвертой пары – уставшая и ко всему безразличная. Оно и понятно, первый курс, чтение в автобусе, сон по четыре часа в сутки и неразделенная любовь. В первом полугодии было совсем не так – перемены в жизни поначалу воспринимаются с энтузиазмом, а потом либо к ним привыкаешь, либо разочаровываешься. Тогда, в сентябре, Иришка записалась на гитару к великой радости своей подруги Маши, которая бредила созданием рок-группы при наличии ничего не умеющих музыкантов. Хоть один человек будет ученый, здорово! Но Иришка себя переоценила – гитару поставили на среду, в четыре десять. После целого дня в институте не оставалось сил идти куда-либо, кроме дома. Вяло перекусить, брякнуться на диван, а через часок приняться за домашку и провозиться с ней до полуночи. Не совсем такой представляла себе Ира веселую студенческую жизнь.

Во втором полугодии стало легче, как, вероятно, всегда бывает после первой сессии. Прогуливать стали смелее, спать – дольше, а с друзьями видеться чаще. На творчество времени хватало всегда – пусть в ущерб сну и еде, но в семнадцать лет это почти не ощущается. Иришка любила сочинять, но пока писала только стихи – прозы было мало, и та под влиянием подруги. Объявление подкупало неформальностью – приглашаем всех начинающих писателей и поэтов поделиться своим творчеством. В соседнем корпусе, абонемент иностранной литературы. Может, Машку взять? Нет, лучше сначала сходить одной. Машка смелая и нахрапистая, ей была непонятна Иришкина стеснительность. Она легко отвечала на семинарах, читала свои рассказы вслух и знакомилась с понравившимся мальчиком. Порой Ира ей завидовала – будь она такой, не мучилась бы сейчас от придуманных проблем…

То ли ранняя весна и авитаминоз, то ли переутомление, то ли переживания за объект своих грез (он ушел в академ из-за болезни) превратили Иришку из цветущей девушки в унылое бледное существо. Пробежка в больницу показала анемию, и родители всерьез занервничали. Иришка не осознавала, чем это чревато и опасений не разделяла. Равнодушно пила гранатовый сок и не замечала, как мама читает акафисты Пантелеимону Целителю. Она вообще ничего не замечала и хотела, чтобы ее оставили в покое.

Хорошо, что литераторы собирались не в самый загруженный день. Иришка робко открыла дверь абонемента иностранки, где раньше никогда не была. За кафедрой сидела женщина лет пятидесяти, а чуть подальше – за решеткой с невыносными изданиями – девушка лет двадцати пяти.

– Здравствуйте, я на счет клуба начинающих поэтов…

– А, Дин, это к тебе! – пробасила библиотекарша.

Девушка вышла из-за решетки и улыбнулась Иришке.

– Привет! Наконец-то, откликнулись. Проходи.

– А что, я одна?

– Пока да.

Надо все-таки Машку позвать, – подумала Иришка.

За решеткой было темновато, но уютно среди книг и дипломных работ – словно в отдельной комнатке.

– Что ж, давай знакомиться, – опять улыбнулась девушка, – меня зовут Дина, пишу дольно давно, но не издавалась нигде кроме студенческих сборников и газет. Об этом расскажу позже, если останешься. По образованию журналист, но все-таки это не мое, поэтому второе у меня филфакерское. Ошибочно думать, что филологи помогут в писательстве – они только анализируют чужое творчество, а про авторскую кухню знают лишь ее творцы. За годы у меня накопилось много информации о технической стороне вопроса, так что есть, чем поделиться. И вообще, как мне кажется, каждый творческий молодой человек хочет быть прежде всего услышанным, а уж потом – оцененным. Будем слушать друг друга, учиться и совершенствоваться.

Дина Иришке все больше нравилась. Улыбалась она искренне и лицо открытое, светлое, хотя глаза грустные. Одета просто, но стильно – в джинсы и джинсовую жилетку на кофточку цвета морской волны, а на ногах – такого же цвета кроссовки. Ремень и браслет в тон. Волосы распущены, очки слегка затемненные.

– Надеюсь, в следующий раз придет кто-то еще, а пока расскажи о себе чуток. Повторять не придется – кто не успел, как говорится…

Иришка рассказала про учебу, про подругу, про музыку и наконец выехала на тему сочинительства. Дина спросила, готова ли она сейчас что-нибудь почтить. Иришка была готова. Как же не захватить блокнот, собираясь на такую встречу!

– Слушай, классно! – воскликнула Дина после первого стиха так простодушно и искренне, что Иришку это окрылило. – Правда, мне очень нравится, у тебя талант. Очень красиво и глубоко пишешь.

Иришка возвращалась домой воодушевленная и, разумеется, поделилась с подругой впечатлениями. В следующий раз пошли вместе. Новеньких не было. Дина очень интересно рассказывала об учебе и на журфаке и на филфаке, плавно перейдя к необходимости работы над словом и познания жизни. Как важно для писателя умение слушать, коим совершенно не обладала Машка, как много могут дать языковые дисциплины, если извлечь из них пользу.

– У вас должен быть русский язык и культура речи в программе.

– Есть, как раз со второго полугодия, – ответила Иришка.

– Не пропускай. Многое можно почерпнуть из этого предмета, а уж словесник обязан знать родной язык на десять баллов.

Дина сказала пару емких слов о речевых ошибках и привела самые распространенные примеры. Машины рассказы ей понравились, но не с таким энтузиазмом она это выразила, как свое отношение к Ириным стихам.

– Порой громоздкие метафоры строишь, язык спотыкается, хотя предложения очень краткие и даже резкие. Но сравнения как завернешь – забудешь, с чего все начиналось.

Посмеялись. Но Иришка поняла, что критике Маша не слишком порадовалась.

Наконец наступила весна. Сдав кровь, Ирина узнала, что у нее прекрасный гемоглобин и волноваться не о чем.

– Наверное, кто-то ваши анализы перепутал, – сказали в лаборатории, – вряд ли за неделю от пары гранатов показатели могли так улучшиться…

Ирина и чувствовала себя лучше, и жить стало веселее – не только в предвкушении летних каникул (на пути к которым маячила сессия, куда более сложная, чем зимой), но и благодаря Дине. Иришка нашла себе дело по душе и общение с таким человеком вдохновляло. Дина прочла им с Машей несколько своих стихов и рассказ. Девчонки шли домой молча, переваривая впечатления.

– После такого свое стыдно писать, – приуныла Машка.

– Да ладно, наоборот! Видишь, как можно талант развить!

– Сколько ей лет?

– Ну, больше двадцати пяти, если две вышки…

– Это ясно. Кольцо на пальце. Интересно, какой у нее муж?

Кольца Иришка не заметила. Она вообще таких вещей не подмечала и подумала, что прозаика из нее не выйдет. Вечно в облаках витает и не только от любви.

Кстати о любви. Оная дала надежду на взаимность, и Иришка всерьез поверила, что счастье возможно. Стихи прямо-таки лились, и когда Машка уставала от чтения, в чем робко призналась, Иришка делались ими с Диной. Та сразу поняла, что у девушки на душе.

– Если взаимно, то прекрасно, – вздохнула она, – впрочем, если и нет – видишь, какой творческий полет! А творчество многое дает душе, помогает осознать себя иначе. Развивает, в общем.

Иришке хотелось говорить о любимом. А не с кем. Машке она опасалась открыться – та своей активностью все испортит, если возьмет на себя роль свахи (а возьмет непременно, ибо кроме нее все вокруг – тормоза). Маме тоже не хотелось. А Дина, как старшая сестра – выслушает, не перебьет, с советом не полезет.

Вскоре в клуб решили вступить еще две девочки. Маши тогда не было, Иришка с Диной сидели вдвоем. Девчонки писали стихи, и кое-что почитали. Иришка не без удовольствия отметила, что ее творчество сильнее. Даже судя по реакции Дины.

Как-то Иришка решилась поделиться небольшими набросками прозы, доверив их чтение Маше. Дина предостерегла ее больше так не делать.

– Она, конечно, хорошо читает, но лучше автора не прочтет никто. Поверь, стесняешься и волнуешься только первые секунды, потом забываешь, что ты тут вообще-то не один… если не понимаешь свой почерк – распечатай и дома потренируйся. Работай над собой, как над словом, не отлынивай и не прячься ни за кем. Ты уникальна и у тебя талант. Надо его развивать – это серьезный труд, и ты, я вижу, трудяга. Редкое сочетание. Так что – самое время это осознать и нести свой дар достойно. У кого-то могут быть потрясающие идеи, но, если он не посадит себя за стол и не напишет – грош им цена. Понимаю, тебе пока это не близко, потому что ты не прозу пишешь, но на будущее запомни. Вдруг надумаешь и над прозой потрудиться?

Дина рассказывала, как работали над текстом некоторые писатели. Истории были и смешными, и поучительными, но в большинстве – поразительными, потому что Иришка о таких вещах даже не задумывалась.

– Главное, редактировать текст после написания, а не в процессе.

Машка считала, что редактировать и незачем – перечитал, устраивает, все нормально.

– Если устраивает, то конечно, – развела руками Дина, – но, как правило, это до поры. С годами становишься более требовательным к себе и к текстам, которые, кстати, становятся масштабнее и вылезают за рамки отвлеченных мудрствований. Когда хочешь создать колоритного персонажа, а не картонного героя, увлекательный сюжет, а не просто рассказать историю – невольно интересуешься технической стороной вопроса, а, следовательно, вычесываешь блох, работаешь с каждым словом. Чем больше узнаешь, тем меньше устраивает.

– И что же, через несколько лет перечитаешь и ужаснешься, как писал раньше? – Машка.

– Зачастую! – Дина рассмеялась.

Маше казалось, что Дина к ней предвзято относится, и не желает вникать в ее глобальное творчество. Иришке такие разговоры стали неприятны, ибо она в последнее время часто слышала от подруги, как все восхищаются ей, Ириной, какая она талантливая, за что ни возьмется, а у Машки ни стиля, ни вкуса, одна приземленная пародия. Иришке захотелось забиться в угол и общаться с Диной тет-а-тет. Зря она Машку туда привела, чувствовала, что все этим обернется…

Когда в клубе появился парень, стало совсем не так: он мнил себя гением и учиться ничему не хотел – каждый пишет, как дышит. У них с Диной возникали трения, а порой и дебаты, но девушка с изящной легкостью сажала оппонента в лужу к великому его негодованию.

– Что ж эти пацаны, я не могу! – в сердцах воскликнула она после одной такой дискуссии, когда все кроме Иры уже ушли. Та всегда находила повод задержаться. Ее благоверный тоже творил – стихи, музыку и над книгой работал, но его привести сюда и в голову не возьмешь. В глубине души он считает себя бездарностью, – так он утверждал. Но еще глубже – кокетничал, считая бездарностями всех кроме себя.

– Вообще, не води дружбу с коллегами по цеху, врагов наживешь, – предостерегла Дина, – с творческими личностями тяжко дружить, если они не верующие.

– Почему?

– Потому, что тогда человек иначе относится к своему таланту и понимает, что тщеславие или зависть – грехи, с которыми надо бороться. Не маскировать и не замалчивать, а именно бороться. К таланту отношение не собственническое. И вообще, многое воспринимаешь иначе, когда живешь другим.

Однажды Иришка принесла стихи своего избранника Дине.

– А вы похожи, – улыбнулась она, – только он больше в мифологию и историю, а ты открыто о своих чувствах пишешь. Заметила, что парни чаще чужие образы примеряют, а о себе в открытую до поры не пишут?

У Иришки не было шанса это заметить, но с тех пор она стала присматриваться.

Летняя сессия прошла неплохо. Дина продолжала вести семинары до середины июля, но почти никто из прибывших уже не ходил.

– Лето – не лучшее время для творчества, – шутила девушка.

Машка переключилась на общение с новыми друзьями, а Иришка – не большая любительница компаний, фэнтези и ролевых игр, осталась в стороне, и ее существование омрачала тягостная ревность.

– Там такие девчонки… умные, начитанные, красивые и с мечами. А я ничего не умею и двух слов связать не могу, – сетовала она, – музыка – мой единственный козырь, за нее меня и уважают, только теперь и о группе все забыли, никому я не нужна. Скоро и он обо мне забудет.

– Он о тебе никогда не забудет, – подбадривала ее Дина, – у тебя другие таланты, и писатели в большинстве своем неразговорчивы. Если писака велеречив – скорее всего, хвастун или графоман, я уже заметила. Словами нельзя бросаться, идею нужно вынашивать, иначе родишь на бумаге потрепанную, хилую и неказистую. В литературе как нигде важно единство формы и содержания. Прости, я все о прозе… сама давно стихов не пишу, и как-то отвыкла мыслить ими.

– А раньше много писали?

– О, тома! Но поэзия – серьезный дар и редко остается на всю жизнь. То любовь его подпитывает, то боль, а то просто обилие времени и чистых листов в тетради. Я много писала на лекциях. А тебе надо не стесняться – поделись с ним своим творчеством. Уверена, его это поразит. Может, конечно, и напугать – тут уж сама решай. Видишь, какая у них ранимая самооценка!

Летом Иришка чувствовала себя одиноко – уехать было некуда, а Машка то и дело пропадала. Бетонные стены надоевшей комнаты окном на юг. Если бы не книги и стихи – повеситься с тоски. Дина оставила свой телефон, словно предвидя такую ситуацию.

– Будет что почитать – звони, всегда рада. До сентября терпеть незачем.

И Иришка, превозмогая смущение, позвонила. Решили встретиться в кафе.

– Знаешь, я пока живу одна, но довольно далеко, не стоит тебя туда мотать. А там посмотрим.

Почему одна – Иришка, разумеется, не спросила, но Дина при встрече рассказала все сама.

– Семейная драма. Надо побыть одной, все хорошенько обдумать. Знаешь, мне было так радостно смотреть на тебя влюбленную – какая ты красивая, счастливая, светишься вся. Даже себя вспомнила в восемнадцать лет. И порой думала, будь я такой или сделай то-то – все могло быть иначе, могло сложиться. А потом оказалось, вряд ли, да и не надо. Появился другой человек – взрослый, самостоятельный и совершенно не похожий на ту студенческую любовь. И тут все могло сложиться – почти наверняка. Но мы решили, что не судьба. Точнее, я решила. И тогда не думала, что без него будет так пусто и плохо. Оказывается, я привязалась к нему, хотя совершенно этого не ощущала и думала, что больше оплакиваю старую любовь. Мне было двадцать два. Закончила первый институт – кстати, это он все время твердил мне, что журфак – не твое, газета безлика, а ты – писатель. Я поверила в себя благодаря ему. И вместо того, чтобы выйти за него и нарожать спиногрызов, поступила на филфак и стала строчить романы.

– А он? – Ира слушала, затаив дыханье.

– А он все пытался наладить личную жизнь. Насколько мне известно, раза три порывался отвести очередную невесту в загс, но как-то не складывалось. Хотя он утверждал, что его сделать счастливым просто: накормить, приласкать и оставить в покое.

Дина вздохнула. Она выглядела уставшей и заплаканной, выпила две чашки кофе и заказала еще.

– Не знаю, имею ли я право тебе такое рассказывать – все-таки, ты намного моложе и вроде должна быть дистанция…

– Не волнуйтесь, я никому ничего не расскажу. Мне интересно вас слушать.

– Тогда давай на «ты», – Дина улыбнулась, – я знаю, молодежь в наше время куда прошареннее нас, старперов, в вопросах семьи и отношений. Но ты, как видно, девочка чистая и открытая. Такой и оставайся. Кто Богом предназначен – оценит по достоинству, на остальных не смотри.

Дина замужем два года. Детей пока нет. Вышла за человека, который больше любил ее, чем она его, и такие чувства нельзя не оценить. Хорошо они жили, не тужили, но недавно Дина узнала о его измене. Как и откуда – не уточнила, да Иришка и не осмелилась бы спросить. И он понял, что она знает.

– Пришел домой, а я сижу на диване, коньяк пью. Музон орет какой-то. Я даже не поняла, что чувствую. Как будто я и не я вовсе. Сплошная пустота. Он не оправдывался, ничего не объяснял – видимо, опасался моих истерик или прочих безобразных сцен, на которые я органически не способна. Я знала, что это единичный случай, а не постоянная любовница. Что называется, бес попутал, сиюминутная страсть закипела. Ты только реши для себя главное, говорю, хочешь ли ты сохранить семью. Он, конечно, решил. Дальше все зависит только от меня. В тот момент я даже видеть его не хотела, поэтому пила много. И он себе налил. Сидим и пьем молча. Так ли это важно, думаю – один раз с кем попало? Знаю, что любит, знаю, мужчинам это плотское нужнее, чем нам, и разделяют они это слишком уж четко и далеко порой. Да, предательство, унижение, обида. Но главное не это. Главное, говорю ему, грех-то тяжелый, а мы к тому же венчанные. От греха, как от брошенного камня, круги по воде. Отношения никогда не будут прежними, даже если я смогу простить…

Иришка с детства слышала, что мужчины полигамны, и адюльтер – дело чуть ли не естественное. А сейчас, слушая Дину, она так живо представила себе ее чувства, пережила ее боль, что попыталась ответить себе на вопрос, смогла бы она простить.

– Знаешь, потом как-то отвлеченно стали говорить, почти по-дружески. Я спокойно сказала, что вернусь в свою берлогу, побуду одна. Мне это необходимо, мысли в порядок привести, остыть. Он не возражал – только щас, грит, никуда я тебя не отпущу. Куда там, я уж пьяная в хлам. И вспомнились мне вдруг его слова… как-то давно, еще только поженились, спрашивал, часто ли я вспоминаю о нем. О том. Когда с ним. Он знал, что вспоминала…

– О том, за которого не вышла?

– Да. Много лет прошло, а я все думала. И муж о нем знал. И часто я себя виноватой перед ним чувствовала за то, что все еще помню и думаю. Будто изображала из себя кого-то, только пыталась полюбить мужа, а на самом деле больше материнской любви в эту симпатию подмешивала. И опасалась, что он это как-то почувствует и произойдет то, что произошло. И виновата буду я. Вот что меня изгрызло-то, понимаешь? То есть, почти не удивилась. Но вдруг говорю мужу: вот ты как-то спрашивал, думаю ли… Будь уверен, никогда. Даже в мыслях тебя им не подменивала. Просто знай. Сама не понимаю, почему мне так хотелось, чтобы он знал. Я эту фразу еле договорила – зарыдала. Прорвало. То все сдерживалась, а тут аж затрясло, взахлеб. Он меня обнял, и я не артачилась. Сам расплакался. Вот стоим, представляешь, оба уже в кондиции и ревем! Выяснили отношения. Чего только в жизни не бывает, Господи…

Ирина молчала. Неужели не бывает на свете счастливой любви, неужели нельзя просто быть рядом с тем, кто предназначен судьбой? Кого ни послушай, куда ни глянь – одни разбитые сердца или корыта. Поломанные жизни. Или стерпится-слюбится. Кто-то любит, а кто-то позволяет себя любить. Семьи создаются на обломках, на равнодушии, от скуки. Почему в этой сфере все так непосильно, так грустно?

– Ты мужа-то любишь? – Иришка не знала, как продолжить разговор, но чувствовала необходимость что-то сказать.

– Да. И знаешь, может именно сейчас я это наконец поняла. Закрадывается даже крамольная мысль, что не зря все так случилось. Надо было мне глаза открыть, а это порой очень больно бывает. Скучаю по нему. Просила пока не звонить и не приезжать – два дня терпел, на третий позвонил. Я говорю, еще не готова вернуться. Позвоню, как соберусь, снегом на голову не упаду, не бойся. И все никак не соберусь. А он звонит. Хорошо, что ты не бросила наше гиблое дело – мне так нужна эта работа, общение, ваше творчество! К жизни возвращает, чувствуешь себя кому-то нужной.

Иришка всегда ощущала неловкость в такие моменты: мучительно хотелось что-то сказать, ободрить, похвалить, подхватить и развить эту тему, но язык не слушался. И ведь совершенно не слукавила бы она, сказав Дине, как та нужна ей, Иришке, и как много дало ей их общение, как постыло и ненавистно это лето без их семинаров. Без Дининых рассказов, без ее улыбки и юмора. И жалко ее. Таким постыдным кажется собственное счастье и надежда на любовь…

– Влюбленность – это здорово, а любовь – это больно, – вздохнула Дина, – это самый настоящий крест, который мы и не доносим, не говоря уже о том, чтоб на нем распинаться.

Выпили еще чаю. Иришка почитала свои стихи по просьбе Дины – сама бы не заикнулась о них. И такими они показались детскими и смешными, наивными и далекими от горечи той реальной жизни, с которой Иришка столкнулась несколько минут назад. Ведь когда-то и Дина была счастливой влюбленной девушкой, посвящала стихи такому же романтичному, богемному юноше. А каким он стал теперь, интересно?

– Будет очень нагло, если я все-таки напрошусь в гости? – спросила Иришка после прочтения.

– Что ты! Сама сижу, думаю, как тебя затащить! Чайку попьем, фотки посмотрим. Я тебе покажу, какой была в твои годы, если хочешь. И обещаю больше на тебя помоев не выливать. Прости меня, ради Бога. Ужасно я перед тобой виновата. Но даже ни с кем поделиться не могу. Сор из избы не выносят, сама понимаешь. Не хочу, чтоб родители или подруги стали на него коситься, отношение изменится обязательно. Такое надо переживать одной, а это тяжело. Порой действительно важно выговориться.

Ирина еще раз заверила Дину, что никому не передаст содержание их разговора и что ей, Ирине, вполне можно доверять.

– Я надеюсь, в силу влюбленности ты особо близко к сердцу мои излияния не подпустишь, – улыбнулась Дина, – а так, жду тебя на чай и со стихами. Дай ему почитать, ты правда талант!