Читать книгу Все оттенки черного - Кирилл Берендеев - Страница 8

60-е годы.

– А почему бы нам с тобой не поехать в Москву? – спросила Танька мужа Володю.

Тот, отработав целый день на тракторе, не был расположен фантазировать, но тем не менее пробормотал:

– Чего вдруг?

– Как чего? – воскликнула Танька, – Столицу посмотреть. А то поем песни про «дорогую мою столицу» и «звезды кремлевские», а в Москве и не были.

Володя подумал, что он прекрасно проживет и без путешествий, но спорить с женой не решился.

– И чего ей не хватает? Избу новую поставил, пятистенок. Полы крашеные, скоблить не надо. Корова дойная, поросенок, угодья. Мамане колхозную пенсию дали, двенадцать рублей.– размышлял он.– С его заработком на тракторе, да Танькиной зарплатой почтальона они в деревне считались чуть ли не богачами.

– Тань, билеты дорогие до Москвы, – Володя знал, что цена для Татьяны, ежедневно объезжающей на велосипеде пять деревень с тяжелой сумкой, имеет значение.

– Деньги-то тяжело достаются, – добавил он.

Танька замолчала и принялась собирать ужин. Радиоточка бубнила про виды на урожай, и это было так знакомо, что уже надоело.

За окнами послышался шум проходящего поезда: дом Васильевых стоял неподалеку от старого, разбомбленного в войну вокзала, поэтому Володя и свекровь определяли время по поездам.

– Девятичасовой, мариупольский, – сказал Володя.– Чего-то мы с ужином припозднились.

Танька вытащила из печки картошку в чугунке и сняла с плиты сковородку с рыбой.

– Володь, ну люди-то ездят везде. Посмотри, поезда полны. В окно глянешь – лампа в купе красивая горит, люди нарядные из стаканов в подстаканниках чай пьют. А мы дальше Дно и Дедовичей не бывали.

Володя собрался с духом и выдал:

– Зато вокзал в Дно на Кремль похож.

Наутро Танька пришла на работу рано. Солнце залило светом комнату, где сидели операторы. Пахло горячим сургучом, яблоками и медом.

В зале для посетителей две женщины заколачивали гвоздиками посылочные ящики.

– Опять фруктовая посылка, – сказала, поздоровавшись, сидевшая за кассой Зина.– Баба Дуня и Маня из Горок загодя пришли, а к обеду народ набежит.

– А куда посылают яблоки? – спросила Танька.

Зина удивленно посмотрела на нее.

– Да куда угодно, – ответила она, – Где родные живут в городах, туда и посылают

– А в Москву?

– И в Москву.

Танька зажмурилась от удовольствия:

– Представляете, наши яблоки и в Москве.

И тут же загрустила:

– Если бы меня кто послал в посылке прямо в Москву.

Зина покрутила пальцем у виска:

– Умалишенная ты Танька! Люди к нам на лето приезжают, загодя договариваются, у кого родных нет. Чего там хорошего-то, в городе? Пыль, шум, да толкотня. Иди-ка ты лучше почту забери да отправляйся. И вот еще тебе на продажу детские книжки-раскраски и толстая книга.

– Какая? Кто написал?

– А я почем знаю? А вот «Кукла госпожи Барк». Раскраску предложи Ксене – она возьмет для внучки. А «Куклу» эту для Федора Дмитриевича, он читать любит.

Танька вздохнула и отправилась за свой стол собирать сумку.

Велосипед у Таньки был добротный, мужской, с крепкой рамой и надежным багажником. Не то, что женский, на котором приезжала на работу Зина. Только и красоты, что радужная сетка на заднем колесе, а так ни рамы, ни багажника. Почту на таком не повезешь!

Танька ехала по деревенской улице. Она начинала с дальних деревень и лишь потом прибывала в свою. Стояли сушь и жара. Деревни, как будто вымерли – молодые на работе, пожилые возились на своих огородах, а ребятишки убежали на речку, и оттуда со стороны купальни доносились их веселые крики и визг.

Даже собаки ленились лаять, только Жучка Шлыковых заливалась лаем, грозя вцепиться зубами в край Танькиного платья.

– Тю, брысь отсюда, оглашенная! – закричала почтальонша. – Ириш, держи ты Жучку-то, а то газету не получишь.

Старая баба Ириша то ли не услышала, то ли поленилась выйти: вместо нее выскочила Лялька, младшая внучка.

Лялька рано осталась круглой сиротой: родители уехали на север за длинным рублем, да и сгинули оба в какой-то аварии. К семи годам Лялька, оставшаяся с бабкой и теткой, стала совершенно самостоятельной. Теткина загруженность на работе и бабкина немочь способствовали тому, что девочка стала вести хозяйство. На старших внуков нечего было рассчитывать: во-первых, мальчишки не слишком утруждали себя уборкой и мытьем посуды; во-вторых, они и в каникулы подрабатывали в колхозе.

Лялька легко прогнала Жучку, поздоровалась с Танькой и взяла газету.

– Чего ж ты купаться не пошла? Вона ребятишки ваши как кричат! – спросила Танька.

– Да некогда, тетя Тань. Бабушка масло взбивает в кринке, а я картошку чищу. Да она все ругается, что много срезаю.

– Картошка-то прошлогодняя или уже подкапывали?

– Да прошлогодняя. Есть еще в погребе.

Лялька говорила деловито, и почтальонше казалось, что она беседует не с семилеткой, а со взрослой крестьянкой.

Внезапно личико девочки озарилось улыбкой.

– Ой, тетя Таня, погодите! Что я Вам сейчас покажу! – воскликнула она и стрелой помчалась на веранду.

Через минуту она вернулась, держа в руках коробку карандашей, и протянула Татьяне.

– Видите, какие хорошие карандаши, сколько цветов! И два розовых, и даже белый! Я и прочитать могу – карандаши называются «Искусство», а вот что такое «Сакко» и «Ванцетти»?

Лялькино восхищение карандашами заглушало даже смущение от незнания, кто такие эти Сакко и Ванцетти.

Впрочем, Танька и сама не знала.

– Да революционеры какие-нибудь, – сказала она. – А откуда у тебя, Лялечка, такие карандаши?

– Да тетя Нина Нюшкина привезла из Москвы.

– Из Москвы? – оживилась Таня, – Мы же с ней учились в одном классе.

Она попрощалась с Лялькой и повернула велосипед в сторону дома Нюшки.

Наскоро раздав газеты, Танька добралась до знакомого двора и уже на крыльце увидела одноклассницу Нину. За два года, что они не виделись, школьная подруга изменилась до неузнаваемости. Где косы? Их сменили локоны перманента. Где вечное серое платье – сейчас Нина щеголяла в пестром сарафане с юбкой колоколом. И не косынка покрывала ее голову, а кокетливая шляпка с шелковыми лентами. Ниночка издали заметила Танькин велосипед и приветливо замахала руками. Не вытерпев, она вылетела навстречу подруге и повисла у нее на плечах.

– Танька! Танька, подружка! Здравствуй, сердце мое! Как я соскучилась! – воскликнула она и обняла Таньку, а та от полноты чувств уронила слезу.

Нюшка стояла здесь же поодаль.

– Чего вы на дороге обнимаетесь? Зайдите в избу, подруги, да и поговорите спокойно, а не у всей деревни на виду.

– И то правда, – спохватилась Нина.– Идем, Тань, а велосипед во дворе поставь

– Да непривычны мы рассиживаться, – пробормотала Танька, но двинулась следом за подругой.

В избе пахло свежеиспеченным хлебом и цветочными духами.

– «Нинка привезла,» – подумала Татьяна.

– Мам, самовар-то не остыл? – крикнула Нина замешкавшейся в сенях Нюшке.

– Остыл маленько, – отозвалась та. – Но вам попить тепла хватит.

Ах, какие дивные лакомства привезла подруга из Москвы! Зефир, пастилу, никогда не виданное Таней шоколадное масло и ароматную копченую колбасу. Нюшка разрезала батон и пододвинула к гостье аппетитные куски.

– Ешь, – прикрикнула она. – Чай, намаялась, почту разносивши. Да и вкусноту такую не пробовала, поди. Вона в магазине фабрики-кухни тоже копченую продают, так ее в рот не взять.

– Мама колбасу любит, а сыр на дух не переносит, – добавила Нина.

– А Вы, тетя Нюша, собираетесь Нину навестить? – поинтересовалась Танька, намазывая шоколадным маслом кусок булки.

Нюша, собиравшаяся на обеденную дойку, вымыла подойник, обвязала его чистой марлицей, положила в карман фартука вазелин для коровьих сосков и кусок хлеба с солью – лакомство любимой корове.

– Ты думаешь, мама корову на чужих людей бросит? – спросила Нина, наблюдая за материнскими хлопотами.

– Да билет до Москвы девяносто четыре рубля стоит, – поддакнула Нюша.

Нина всплеснула руками.

– Мама, хватит! Вы опять все старыми деньгами меряете! Девять сорок стоит билет – запомните уже.

Нюшка подвязала светлый с каймой платок, взяла подойник и вышла в сени.

– Ушла, наконец, – обрадовалась Нина, едва за матерью захлопнулась дверь, – Хочешь посмотреть мои обновы?

– Хочу! – так же весело, в тон ей ответила Танька.

Нина потащила подругу в горницу и там началось действо.

Она распахнула стоящий на скамейке чемодан так, что его содержимое вывалилось наружу.

Чего здесь только ни было: и прозрачная кофточка из материала, называемого газ;

и широкая юбка фасона «солнце- клеш», и светлый джемпер машинной вязки.

Нинка примеряла на себя эти вещи и бросала Таньке, но у той от волнения даже голос изменился, и она хриплым шепотом спрашивала разрешения потрогать.

– Меряй и ты! – предложила Нинка и бросила подруге пресловутый «солнце-клеш».

Татьяна надела на себя широченное чудо в бесконечных складках и замерла у зеркала.

Юбка шла ей необыкновенно, делая талию тоньше, а фигуру стройней..

И даже выцветшая ситцевая кофточка, в которой она ежедневно разносила почту, не портила ее.

Нина оглядела ее критически.

– Сюда бы гипюровую блузочку. Или на, переоденься в мою белую, а к ней бусики подберем.

Татьяна покидала дом Нюшки абсолютно счастливой, ведь ей досталась от щедрот подруги та самая юбка с дивным названием «солнце-клеш».

Урожай по осени собран, из белого налива и штрифеля сварено повидло на зиму, картошка выкопана и сложена в погребе.

Володя вставлял в окна вторые зимние рамы, а между ними прокладывал белую тряпицу с выложенными елочными игрушками из серебряной бумаги.

Октябрь перевалил за середину, и вместе с падением последних листьев стал сильнее чувствоваться холод. По утрам Танька вывозила велосипед прямо на прозрачный ледок подмерзших луж, а ближе к обеду тащила свой транспорт по растаявшей грязи. Темнело рано, и только радио спасало от скуки.

В клуб привезли фильм «Здравствуй, Москва!»

Танька смотрела, не отрываясь, пока Володя несколько раз выходил на крыльцо покурить и переброситься парой слов с мужиками.

Рядом с Танькой сидела Васильчиха и грызла семечки, швыряя лузгу во все стороны. Танька брезгливо отодвинулась.

– Небось, в Москве не стала бы плеваться, вывели бы ее из кино за милую душу, – подумала она.

Снова пробудились в ней мечты о столице. Увидеть Кремль, сходить в театр, да и по магазинам, торгующим диковинными вещами и невиданными яствами – превратилось у нее в голове в навязчивость.

Дома Танька пересчитала отложенные на поездку рубли – должно было хватить на билет туда-обратно и на гостинцы. О том, сколько платить за питание и проживание, она не подумала, а это выходило еще рублей тридцать.

Володя строго-настрого запретил снимать деньги с книжки.

– Я на мотоцикл коплю, – заявил он. – Вон Мишане уже открытка пришла, а я следующий на очереди. А вдруг дадут с коляской? Тогда у братовьев занимать придется. И вообще, гаси-ка ты электричество и давай спать. Мне рано в МТС ехать.

Утром лил дождь. Бесконечные серые тучи скрыли горизонт – ни одного просвета, ни одного луча солнца не пробивалось и не оживляло тоскливые будни.

И настроение Таньки соответствовало: она стряхнула дождевик в сенях и с кислой физиономией появилась в комнате, где сидели почтальоны перед тем, как выйти с полными сумками.

Зинка с ходу похвасталась новой авторучкой.

– Глянь, Танюша, какая прелесть! И цвет бордовый. А старую чернильницу я в зал поставила – пускай бабки телеграммы пишут.

Таня едва взглянула на авторучку – предмет Зинкиной гордости – и вдруг заплакала.

Зинка оторопела.

– Ты чего, подруга? Володька обидел? – спросила она.

Танька покачала головой.

– Свекровь? Может, и ты такую ручку хочешь? Так в сельмаге полно.

Танька опять помотала головой.

Зинка развела руками.

– Ну, я не знаю. Может, опять по Москве страдаешь? – предположила она, и Танька кивнула, продолжая всхлипывать.

– Мне тридцати рублей не хватает. На билеты и гостинцы набрала, а ведь и где-то жить надо, – пожаловалась она. – Нина в общежитии, а других знакомых у меня нет.

– Не знаю, что тебе и посоветовать, – вздохнула Зинаида. – Наши-то либо в Дно, либо в Ленинград едут устраиваться. А может, ты на один день съездишь? Ночным туда, ночным обратно. А днем Кремль посмотришь, да и по магазинам?

Ежели так, тебе денег хватит.

– Пожить бы там, по чистому асфальту походить, – снова всхлипнула Танька и неожиданно успокоилась. – А ведь ты права, Зин. Кремль, магазины, и домой ночным, а то, как тут Володька один без меня? Да и начальник не отпустит надолго. Не сам же он отправится почту разносить.

Вот уже три часа Татьяна стояла в очереди за билетами в кассу дальнего следования. Поезд на Москву прибывал в Дно через час, а кассирша все еще продавала билеты на проходящий мариупольский.

Толпа пассажиров, жаждущих как можно скорее уехать этим поездом в Ленинград, с боем продвигалась к окошечку.

– «Словно Зимний штурмуют,» – подумала Танька.

Она принадлежала другой очереди – «на Москву».

Подойдя в первый раз к толпе, показавшейся ей неуправляемой, она испугалась. Видя, как бьются у кассы раскрасневшиеся мужики в тулупах, она уже хотела повернуть обратно в деревню, однако новая людская волна подхватила ее и потащила в эпицентр схватки.

– Куда ты лезешь, деваха? – оттолкнул ее мужик с мешком.– Ты не занимала.

Со всех сторон ее стиснули, а какой-то чернявый незнакомец прильнул к ней, словно банный лист. Впрочем, скоро касса закрылась, и ожидающие билетов на Ленинград отошли в сторону, а на первый план выдвинулись те, кто ехал в Москву.

– Держись меня, – сказала потрепанной Таньке старуха в теплом платке. – И чего ты не в свою очередь полезла?

– Да я в буфет за лимонадом отошла, а тут мариупольский подошел.

– Мариупольский, – передразнила старуха. – Стой и не бегай, а то очередь упустишь.

Подумав немного, милостиво разрешила:

– Ну разве только в туалет.

Таньку охватила сонная одурь: думать не хотелось, а от усталости слипались глаза. Она уже начала жалеть себя за муки, которые претерпевает в очереди за билетом. Может быть, прав был Володя, утверждая, что ехать в Москву – излишняя роскошь, а башенка со шпилем на здании дновского вокзала напоминает Спасскую башню Кремля?

Ох, и досталось ему тогда от жены за подобное сравнение!

Нет, не может быть, чтобы была похожа. Да и жизнь в Москве, наверное, светлей и чище, чем у них на окраине. И дело не только в набитых всевозможными товарами магазинах, а и в культуре.

– «Небось, там так в очередях не толкаются, а, может, и очередей в Москве нет?» – размышляла она.

По радио объявили прибытие московского поезда. Очередь приосанилась, а кассирша открыла окошечко, возле которого насмерть стояли бабка и Танька.

– Пять плацкартных, два общих, – крикнула кассирша. – По броне» два взяли, ну и остатки вам. Да не орите, не орите – знаю, что всем ехать надо, тока где ж я на всех билетов наберусь?

Кассирша казалась Таньке значительной величиной, чуть ли не небожительницей, от которой зависело исполнение ее заветной мечты. Правда, небожительница кашляла и куталась в такой же платок, как у стоящей впереди бабки, но эти детали отнюдь не принижали ее, низводя до уровня простых смертных.

Какой-то мужик из очереди отсчитал семерых и встал сбоку, раскинув руки.

– «Это чтобы никто чужой не влез,» – сообразила Танька, неотступно следуя за бабкой.

А та уже взяла билет в плацкартный вагон и пробиралась сквозь толпу обратно, прижимая к груди выстраданный коричневый картонный прямоугольник.

Следующая очередь была Танькина. Она, не помня себя от счастья, вцепилась в край окошечка и громко выкрикнула прямо в лицо кассирше:

– Один до Москвы плацкартный пожалуйста.

– Девять сорок, – равнодушно бросила та, и Танька полезла в карман за кошельком.

Надо ли говорить, какой ужас объял ее, когда ее ладонь опустилась в пустоту.

– Девять сорок, – повторила кассирша с некоторым напором.– Берите или отходите в сторону, девушка. Гляньте, сколько желающих на Москву.

– Щас, он, наверное, в другом кармане, – прошептала потрясенная Танька, но и в другом кармане денег не было.

Татьяна подняла глаза на кассиршу – в них читалось отчаяние.

– Украли! – ахнула кассирша, тут же перейдя на деловой тон, – Ну, делать нечего, отойди в сторонку. А ну, кто следующий на Москву?

Танька выбиралась из очереди несолоно хлебавши. Она шла, словно сквозь строй, а любопытные взгляды буравили ее со всех сторон.

Выбравшись из очереди, она доползла до ближайшей скамейки и горько зарыдала.

Сколько просидела Татьяна на вокзале, неизвестно. Прибывали и отправлялись поезда, давно уехал московский, правда, с небольшим опозданием, а она все рыдала и не могла успокоиться.

Люди подходили, спрашивали, в чем дело, но голос ее срывался, когда она пыталась рассказать о своей беде.

На помощь пришла уборщица – она уже кое-как подмела в вестибюле, а теперь в оставшиеся часы рабочей смены стояла возле Таньки и рассказывала всем желающим о происшествии с «этой тетехой».

Уборщица уже обкатала свой рассказ. И подошедшему милиционеру Петрухе доложила довольно связно, однако тот поспешил уйти, чтобы, не дай Бог, пострадавшей девахе не пришло в голову писать заявление. Еще не хватало открывать заведомо гиблое дело, так и премию к ноябрьским не получишь!

Откровенно говоря, Танька уже поднадоела уборщице, и она уже поглядывала на часы в ожидании конца смены, как вдруг увидела, что к ним приближается очень важная персона – это был директор местного привокзального ресторана Владимир Иванович.

Вероятно, ему уже поведали о случившемся, потому что он не стал слушать уборщицу, а наклонился к плачущей Таньке и спросил:

– Денег много пропало?

Танька подняла мокрое от слез лицо – прямо перед ней стоял невысокий дядечка лет пятидесяти в хорошем драповом пальто и шапке-«москвичке».

– Много, – разжала она губы. – На билеты в Москву туда-обратно и на гостинцы.

– Что ж ты кошелек в кармане держала, дурочка? Разве ты не знаешь, что на железной дороге такие деятели попадаются… – по его тону нельзя было понять, сочувствует он ей или сердится. – А сама ты откуда?

– С Вязовки, – снова всхлипнула Танька.

– А Петруха-милиционер даже заявление не взял, – наябедничала уборщица.

– А Петруха себе не враг. Кто же хочет к празднику вешать на себя глухое дело? Ай, да ладно, – махнул рукой Владимир Иванович. – Как же ты, болезная, домой доберешься, если у тебя ни гроша в кармане? Отсюда до Вязовки десять километров, пешком не пойдешь.

– Пойду, делать-то нечего.

Она обреченно замолчала и хотела встать со скамейки, но Владимир Иванович остановил ее.

– Погоди-ка, как тебя зовут? Таня? Вот что, Таня, я тут к ноябрьским комиссию жду в ресторан, так хочу его и к праздникам, и к комиссии вымыть, выдраить. Могла бы ты поработать – окна помыть в обеденном зале и в подсобных? А я тебе денег дам – будет чем за билет заплатить.

Татьяна оглянулась: окна были громадные, выше человеческого роста.

– Лестницу дадите? – спросила она, вытерев слезы.

– Конечно, – встряла уборщица. – Знамо дело, как же без лестницы? Правда, Владимир Иванович?

Директор не снизошел до ответа, полагая наличие лестницы само собой разумеющимся.

Три дня Танька мыла окна в ресторане. Работы она не боялась, и в конце третьего дня стекла сверкали первозданной чистотой, а сама она стучалась в директорский кабинет за расчетом.

Ночевала она в подсобке на старом топчане, там же прятала старенький чемодан с нарядами, которые ей так и не пригодились для покорения столицы.

Владимир Иванович, довольный работой девушки, не обманул. Денег, правда, он дал немного, но протянул Таньке мешок, в каких перевозили по железной дороге почту.

Танька раскрыла мешок и обомлела – копченая колбаса, сыр, московские конфеты, какие-то непонятные консервы с непонятным содержимым. А завершал праздник чревоугодия виданный только на картинках ананас.

Окрыленная Танька едва не забыла поблагодарить директора и выскочила в вестибюль, рассчитывая успеть на рабочий поезд до Вязовки.

Дома свекровь и Володя, обрадованные Танькиному возвращению, а больше всего московским гостинцам, не спешили расспрашивать ее о поездке.

Лишь Володька задал вопрос о Кремле, на что Танька, стараясь изобразить равнодушие, спокойно ответила:

– А ведь ты был прав, Володя. Спасская башня в самом деле похожа на наш дновский вокзал…