Читать книгу Нет имени страшнее моего - Кирилл Берендеев - Страница 4

Они быстро сошлись – начальник дворцовой стражи и его первый помощник – не заметив, как стали закадычными друзьями, ничего друг от друга не таящими, горести и радости делившими пополам, как хлеб за одним столом. С другими пятью охранителями покоя государя Абаим так не сдружился, верно потому еще, что остальные воины были пришлецами с севера: немногословные, высокорослые, плечистые веси с Кремнистых гор, говорившие с заметным оканьем, глотавшие слова – они и прежде держались особняком, ныне же, лишенные прежнего начальника, тоже веся, и вовсе сплотились в свое дружество, будто в противовес обоим коренным жителям столицы, чистокровным тайгийцам.

Но многочисленные дела стражей не оставляли времени даже на небольшую размолвку меж ними. От самых что ни на есть пустячных, до требующих не просто навыка службы, но умений определенного свойства, кои чаще дают отъявленным головорезам, душу продавшим за горсть монет. Охранители всей душой ненавидели подобные поручения, но отказать державному властителю никак не могли. После месяца службы Абаим с уверенностью мог бы назвать свою новую жизнь синекурой, ведь кого охранять им было, кроме себя да немногочисленной челяди величественного замка? Господин их, как уверился раз начальник его покоев, мог позаботиться о себе сам. Больше того, вся семерка скорей помешала бы, нежели помогла повелителю Островной империи.

Случилось проверить это неделю назад, когда в Луговой слободе, что краем своим примыкает к Невестиной башне замка, начались беспорядки. Столица Абаиму всегда казалась выстроенной несколько несуразно. Сердцевину города занимали халупы нищебродов да мелких торгашей, а уже севернее появлялись и рынки поприличней, и дома понадежней. Южная часть столицы одевалась выспренним гранитным камнем, красовалась высокими изящными сооружениями – здесь обособленно жила городская и имперская знать. На севере и востоке в грубый известняк рядился только первый этаж строений купечества и мастеровых людей, остальные дома, покуда хватало взгляда, оставались деревянными, до тех самых пор, пока не вырастал среди башен храмов и шпилей молелен холодный серый гранит укреплений Тайного замка. Поговаривали в городе, что прежде подле самого причала существовала старинная крепость, чьи века перевалили за полтора десятка. Дед нынешнего императора, будучи отставленным генералом, не пожелавшим признать свой позор, но решивший биться за прежнее звание, собрал войско и после почти двухлетней осады взял твердыню и сверг тогдашнего тирана, вывесив его тело за окно опочивальни на поругание воронам. А после повелел разобрать крепость по блокам, перетащить в другое место и собрать там иное укрепление – Тайный замок. Вскорости поселившись там, он и себя признал императором и империю свою возвысил войнами и захватами новых земель.

Так в стороне от хоженых дорог, на северной окраине города возникло новое строение, строгой красотой своей и величием многократно превосходившее прежнюю крепость: три ряда стен, отстоявших друг от друга на сорок локтей каждая и толщиной в пятнадцать локтей, образовывали внутри себя сложный лабиринт, не давая ни пешему, ни конному, с наскока взять замок. Высокие башни поднимались на высоту в сотню локтей, и располагались через каждые две сотни сажен.

Леса окрест замка вырубили, и повсюду понатыкали во множестве хитроумные ловушки, будто узурпировавший трон генерал всю свою жизнь готовился к возможному отмщению, не случившемуся ни с ним, ни с сыном его, ни с внуком. Последний и вовсе, казалось, позабыл о возможной угрозе. Ведь едва взойдя на престол, нынешний император приказал снести ловушки, надолбы да колючки, щедро разбросанные на добрые полмили вокруг замка, а вместе с ними две внутренние стены. Повелел возвести на высвободившемся месте оружейную, дома для слуг, перестроить и увеличить дом приемов. Этот роскошный дворец не для редких заморских гостей предназначался – им путь в Тайный замок, как и любому со стороны, был закрыт, останавливались они во дворце Тысячи ночей, сооруженном еще генералом-узурпатором, и тайным ходом примыкавшем к замку правителя – именно через его подвалы рассчитывалось отступление нового хозяина замка, в случаях восстания или измены. Дом приемов предназначался исключительно для родичей, дальних и близких, однако же, сколько помнил себя Абаим, те почли уместным ни разу не посещать Тайный замок: не то приглашения не получая, не то не рискуя оказаться в тенетах недоброго родственника. Многие из родни вседержителя, не мудрствуя лукаво, переехали на континент, многие попросту исчезли, так что поражавший своей пышностью и великолепием как внешней, так и внутренней отделки дом всегда пустовал.

Неподалеку от него, на самом западном краю Тайного замка, между Особой и Кислинской башнями, повелел внук мятежного генерала построить молельный храм по своим чертежам: странное сооружение с двенадцатью покатыми черепичными крышами, по две на каждый этаж, и двумя вызолоченными коньками, чьи флюгеры всегда, будто повинуясь неведомому влечению, показывали друг на дружку, как бы ветер ни противился их намерению. На левом коньке флюгер изображал льва, на правом горгулью. Когда ветер оказывался особенно силен, со стороны казалось, будто сцеплялись эти два зверя не то в смертельной схватке, не то в любовной охоте.

Внутри храм выглядел и вовсе удивительно – того Абаим сам не видел, а только слышал из рассказов Хандоги, передававшего со слов прежнего астролога, которого скатили с холма в бочке, утыканной длинными острыми гвоздями. Святилище изнутри представлялось огромным колоколом, издырявленным бесчисленными окнами. С самой верхней четырехскатной крыши спускался почти до пола, так что между ним и настилом оставалось не больше вершка, массивный металлический язык, как говаривал астролог, привезенный императором с континента. «Никаких украшений в храме нет, только этот огромный язык да какие-то средства управления им, и тексты, повествующие об этом управлении, – говорил Хандога, оглядывая изящно украшенный лепниной божий дом, – верно, неспроста это, верно, оттуда император и черпает свою силу».

Такую, что проявил на прошлой неделе, когда в Луговой слободе случилось восстание. Затеяли его отнюдь не нищеброды, а крепкие, невысокие охотники и ловцы из южных земель нганаса́ны, всегда отличавшиеся и достатком и уверенностью в себе и уж что-что, а мятеж поднимали прежде исключительно в собственных землях. Но только не в тот раз. Выяснилось: среди нганасанов шустрило не то три, не то четыре мага; понукаемые ими, многие мужчины, жители слободы, похватали оружие, что находилось в каждом доме охотника и составляло его гордость и славу и стремительно бросились к твердыне. Будто по условному сигналу, хотя, скорее всего, так и вышло. Не прошло и четверти часа, как они прорвались к подземелью Тайного замка и через час, а то и меньше, уже оказались на стенах твердыни. Где полусотню крепких, злых до смерти мужиков, вооруженных до зубов, встретила лишь семерка охранников.

Как известно, ни одно восстание не возникает просто так. Год назад на островах Ня́а случился неурожай кукурузы – основного продукта, что поставляли нганасаны Островной империи испокон веков. Но цены на зерно не повысились, крестьяне сперва несмело, а потом и во весь голос возроптали. В ответ же на недовольства из столицы отправился карательный корпус. Пошерстили и Луговую слободу, кого-то выслали, да вздернули около десятка местных. Няйцы смолчали, но простить обиды не смогли. Но прежде чем ответить, выждали больше года после того, как корпус истребил последнего бузотера и отправился в казармы, расположенные в двух десятках миль от столицы – тоже мера безопасности боявшегося под конец жизни даже собственной тени генерала-узурпатора. И вот, как удар под дых, – утреннее восстание, начавшееся с призыва одного из няйских верховных магов не мириться с государем-угнетателем, а показать силу и славу нганасанского оружия.

Слобода полыхнула как ржаной сноп, все находившиеся в ней здания городских управителей немедля оказались в руках няйцев. Хуже того, по неведомо как отысканному ходу из захваченного утром дворца Тысячи ночей, восставшие ринулись в Тайный замок, в запретные владения. Стража императора спохватилась лишь, когда няйцы принялись крушить решетки, прорываясь к заветной цели.

Абаим терялся всего пару мгновений, пока Хандога не отослал нескольких слуг предупредить живущих в замке, чтобы те запирались и доставали оружие, защищая самодержца, – а, тем временем, стражи попытаются пусть не остановить, так хоть замедлить натиск.

«Ну вот и первое испытание», – со странным смешком крикнул ему Хандога, ускоряя бег к Арсенальной башне, через подвалы которой шли нганасане. Абаим не понял его слов, да и некогда вдумываться было. Явившийся страх стремительно скрылся, новый начальник на ходу распределял обязанности среди подчиненных. Одного отправил для согласования действий с дружинами, ведь даже в этот наиопаснейший момент они не имели права нарушить обет и войти в замок, двух других – завалить проход, отсекая ворвавшихся. С остальными уже Хандога ринулся в башню, пытаясь скорее пробраться к спешащим по переходам нганасанам, ошалевшим от неслыханной наглости, от малочисленности охраны, а потому режущим всех, попавших под руку, и, хорошо еще, пока обходящихся без магов, заплутавших в переходах нижних этажей замка.

Стражники успели облачиться в доспехи – бой во дворце Тысячи ночей шел, по меньшей мере, с четверть часа, прежде чем группа восставших просочилась внутрь и переходами рванулась к замку. Но столь быстрого нападения все одно никто не ожидал, ведь охрана императора состояла из людей, на нынешней службе не познавших запаха крови, а потому обрушившееся на них испытание оказалось внезапными; многие успели позабыть все то, чему учились в дружине или войсках. Сам седовласый Хандога, начавший служить в охране предыдущего императора, прошедший и не такие заварухи, не мог предположить столь стремительного проникновения нганасанов внутрь Тайного замка.

И, тем не менее, он оделся лучше всех – едва завидев внизу мелькание огней, накинул поверх панциря еще и кольчугу. В таком вооружении Хандога становился малоподвижен, но удары ножей, мечей и даже секир наносили ему самый малый урон. Абаим немедля отправил своего помощника в хвост их маленького войска. Покуда они пробирались по лестнице, Хандога уже сцепился с двумя крепкими мечниками, отчаянно шарашившими ветерана двуручным оружием. Когда Хандога сумел пробиться к последнему из мечников, кольчуга буквально распалась под градом непрерывных ударов. Впрочем, на все это Абаим смотрел лишь мгновение – пока его отряд добегал до первого пролета, где находились нганасаны.

Обнажив обе короткие сабли, начальник стражи с криком бросился на противников. Запах крови ударил в голову, вызвав позабытое прежде возбуждение – что там Ишка с ее подружками, что хмельная бравада пройтись по доске над рыночной площадью, что бои стенка на стенку в экспедиции на континент – все это стерлось, развеялось в дым. Сразу вспомнилось былое, его сражения на континенте. Но только одно дело, когда твою грудь прикрывает щит товарища, а твой щит – доспехи другого ратника, что слева, – он и защитит тебя и подставит меч и отразит удар, и поможет, равно как и ты отразишь удар, подставишь щит под стрелу и добьешь падающего противника, все еще пытающегося достать хоть кого-то. Здесь выходило все иначе: узкая лестница, темные переходы, враги, появляющиеся из ниоткуда и исчезающие в никуда, и твои друзья, ждущие, когда им вступить в бой. А случится это не раньше, чем падешь под ударами вражьих топоров и мечей ты сам.

Оттого сердце колотилось и кровь приливала к глазам, била барабанной дробью в мозг, заражая отчаянным бешенством, без которого в такой рубке никуда. Абаим позабыл и про наставления Хандоги, и про императора, и про свой первый бой на новом посту, как про первое испытание его отваги и верности – и хвала богам, что позабыл. На площадке ему встретились двое головорезов, вооруженных один цепом и кинжалом, другой двуручным топором. Счастье, что именно такое нелепое сочетание досталось ему, ведь противники сильно мешали друг другу. За несколько ударов располосовав обоих, обрубив сперва руку, машущую тяжелой булавой на цепи, а затем выпустив кишки второму, готовящему удар, он, прыгнув перед, оставив добивать корчащихся в луже крови и внутренностей своим товарищам. Какой-то высокорослый богатырь спускался на помощь, длинный меч скрестился с его саблями, Абаим ушел от разящего удара, рубанул по ключице, пнул, бросившись дальше – добивать некогда.

Он выскочил на стену. В проходе Арсенальной его уже поджидало человек десять, к которым подбегали и подбегали, выбираясь из катакомб, заблудившиеся няйцы, те, что уперлись в тупики и ловушки стены и теперь собирались в кулак, чтоб пройти огнем и мечом по стенам, добираясь до обители императора.

Абаим остановился, на какой-то миг растерявшись. Светловолосый коротыш отвлек его от нежданно нахлынувших мыслей, ткнул с силой пикой в панцирь, острие шибануло так, что Абаим отлетел к стене, попытался ответить. Сабля беспомощно звякнула о сталь, не добравшись до древка, слишком длинен оказался наконечник, слишком сильно давил коротыш, чтобы подняться и попытаться дорубиться до нганасана. На помощь пришли свои, двое воинов обрубили мелкому руки, однако, следующие пики с длинными, в локоть, наконечниками уже уперлись в них. Бросив саблю и растолкав товарищей, Абаим метнул нож, целя в горло одного из напирающих. Тот видел момент замаха, все видел, и увернулся, нож лишь царапнул по обнаженной шее. Тогда Абаим прыгнул на пики, прижимая их к земле. Пускай теперь ему и оставалось жить всего ничего, но его стражи, освободившись, отомстят, порубят неприятеля в крошево. Он верил, он знал, он чувствовал это. И вдруг получил тяжеленный удар арбалетным болтом в грудь, от которого замерло дыхание, а в глазах потемнело – точно пелену набросили.

Но не настолько темную, чтобы не увидеть происшедшее в следующее мгновение. А в оное… бой попросту прекратился. Противники, замахнувшиеся мечами, поднимающие копья, заряжающие самострелы, двадцать, тридцать или сколько бы их там ни находилось на крепостной стене, все разом исчезли, будто и не было их никогда. Абаим и еще четверо стражей Тайного города остались в одиночестве, отражать удары канувшего в небытие врага.

Немая сцена продолжалась, кажется, довольно долго. Покуда снизу, на лестнице, не послышался тяжелый перестук ног, обутых в металлические башмаки. Уже по тому, как ступал человек по каменным ступеням, можно было догадаться, кто он.

– Хандога? – крикнул, сморщившись от внезапной судороги Абаим, буквально задохнувшись на вопросе – боль от удара стрелы и не думала проходить, верно, ребро сломано.

– Живой, – опаленный, покрытый рубцами и ссадинами, с иссеченным панцирем, старый вояка предстал перед молодым, только принявшим свое боевое крещение начальником. – И почти невредимый. Тебе-то крепко досталось?

– Не успело достаться. Я только стрелу получил в броню, а мои… А́вдаша вон зацепило, да и вроде все.

– Считай, императору понравилось.

– Так ты думаешь, его колдовство?

– А чье же. Проверка была, простая проверка, – это уже произнес очухавшийся и встрявший в разговор старших чернявый Авдаш. – Все догадались, не сразу, но… – он тоже скривился, порезанная грудь сочилась кровью, та быстро пропитала рубаху и подкафтанье, надетое им наспех под панцирь. Абаим посмотрел на своих товарищей, затем, тяжело поднявшись, огляделся. Шум стих и вдалеке, по ту сторону стены, разом прекратившись, будто кто неведомый залепил им уши воском. И там, внизу, дружинники, только что схлестнувшиеся с нганасанами в жестокой сече, так же пристально вглядывались в пространство, не находя прежнего противника.

Абаим с досады бросил обе сабли на пол, стоящие окрест вздрогнули, как по команде.

– К чему ж тогда все это? Все дело наше…

– А дело наше в другом, начальник, – отвечал Авдаш. – Сам понимать должен, в чем именно.

– Авдаш! – прикрикнул на зарвавшегося воина Хандога.

– А это… считай, тебя проверяли, – все же докончил мысль упрямец, прежде чем получил жесткую пощечину металлической перчаткой.