Читать книгу Нет имени страшнее моего - Кирилл Берендеев - Страница 6

Абаим проворочался до рассвета, а после, чтобы хоть как-то избавиться от тяготящих разум мыслей, решил отправиться на пост. В этот раз его смена начиналась в семь утра, но терпеть до этого времени оказалось выше его сил. Абаим прибыл за два часа до назначенного срока, чем немало удивил стража.

– Сегодня я заступаю раньше. Авдаш, свободен, – он сам удивился тому, сколь твердо прозвучал голос, хотя зубы и стучали, дрожало все тело, будто у немощного старца, ожидающего последних часов, отведенных ему в этой юдоли скорби. Молодой хотел возразить, но что-то в лице Абаима закрыло ему рот крепче любого окрика, он молча кивнул и, вскинув руку в приветствии, ушел. Абаим заступил на пост и долго смотрел вслед уходящему.

А затем проклятые мысли вернулись, выворачивая мозг наизнанку. Что за случай, что за судьба такая, – мешалось и путалось в голове. К чему приведет, что подарит, отнимет что? И, главное, отчего ж так быстро, будто все не заранее приготовлено, выверено и собрано звездами воедино, а в страшной спешке собрано и предъявлено на его усмотрение. Может, так и получилось? Объяснений астролога и главного советника он уж не помнил, ворошение мыслей не давало никоим образом рассуждать стройно, обращая все доводы рассудка в страх и мучительные сомнения в себе и в мире, вдруг потерявшим прежнюю твердость и естественную прямолинейность. Абаима бросало то в жар, то в холод. Он оказался не в силах сосредоточиться даже на своих страхах: заполонившие голову горячечные мысли, смешавшись в кучу-малу, твердили каждая свое: одна, беспечная, праздновала некий успех, другая, трусливая, трепыхалась мерзким холодком. Третья, исполненная сомнений, уверяла, что все есть ложь и предательство, не более. Четвертая, умудренная опытом, поминала, что все есть суета сует и вечная суета, что бы он ни сделал, выбор уже произведен за него, другой вопрос, кем и чей это выбор – горний или человеческий. Шестая требовала пойти к Хандоге и все ему рассказать, седьмая напоминала о долге и чести и обязывала идти к самому господину императору и каяться, каяться…. А были еще другие мысли, восьмые, десятые, двадцатые, они приходили и возвращались, и не давали покоя, Абаим не заметил, как стал ходить кругами все быстрее и быстрее, покуда буквально не воткнулся в представшего пред ним Хандогу.

– Император зовет всех пред его очи, – произнес воин. – А ты плохо выглядишь, дружище, – добавил он столь же негромко, после чего сердце Абаима подскочило и замерло в полете, где-то у горла. – Я вижу, ты давно уже тут. Пойдем, дело срочное.

– Это из-за меня? – вырвалось у него. Хандога оторопел.

– Из-за тебя? А что ты натворил-то такого, отчего зовут всех, а не палача или пыточных дел мастера? Ладно, пошли, там разберемся.

Но Абаима пришлось вести до площади, добраться сам, привычной твердой походкой, он оказался не в состоянии, ноги, враз сделавшись ватными, буквально отказывали. Хандога, с удивлением глядя на товарища, придерживая того за руку, вел за собой и говорил негромко, но от этого полушепота Абаиму делалось только хуже.

Император созвал не только стражу, рядом с ним уже находились и астролог, и главный советник. И палач. Вот странно, увидев того, Абаим немного успокоился, хотя почему, и сам не понял. Начальник стражи подошел ближе, оглядываясь по сторонам в поисках неведомо кого еще.

Государь стоял на стилобате своего храма, скорее, обсерватории, как обозвал это строение астролог. Ведь он один из ныне живущих тайком заглядывал туда, а зная тайный смысл многих предметов, хранящихся и расположенных внутри, предположил среди таких и наличие великой подзорной трубы, именуемой телескопом – не ту, что приставлял к глазу всякий астролог, но именно средство наблюдения за звездами, тот самый непостижимый размерами язык храма-колокола, надежно прикрученный к четырехскатной крыше, о коем рассказывал еще Хандога. С его помощью император разглядывал небесную твердь, в надежде лицезреть обитель богов или, того хуже, отправить туда своего прирученного демона в качестве злобного ответа Дьелю за полученные могущественные артефакты. Может, принадлежавшие самой Катамае, может, ее присным, но, как бы то ни было, под присмотром сестры сделанные.

Рядом с самодержцем находились главный советник и палач, на ступеньках храма – астролог, а на самой храмовой площади, выложенной базальтовыми и гранитными плитами, полукругом стояли стражи его величества. Они немного растерянно поглядывали по сторонам, не то в ожидании других зрителей, не то просто пытаясь понять и просчитать дальнейшие действия вседержителя, исходя из сложившейся обстановки – но пока безуспешно.

Абаим последним вошел в полукруг, и тот принял его, сомкнувшись. Император, помолчав немного, заговорил негромко, но эхо, многократно усиливавшееся благодаря умелому расположению строений на площади, разгулялось меж ними, отражаясь, теряясь и возвращаясь, буквально сходясь на вынесенной из врат дворца бронзовой плите, где уже лежало два меча, один против другого.

– Я получил сегодня утром карту жизни, составленную моим верным астрологом, – как-то безучастно начал государь свою речь. – И немало удивившись начертаниям, решил проверить ее самолично, чего прежде не делал, ибо доверял ему. Все сошлось, и это печальная новость как для меня, так и для дражайшего составителя гороскопа, ибо всем ведомо, насколько я не терплю скверных новостей. Посему мой астролог будет казнен, но несколько позже.

Он оглянулся на миг. Сабаней сошел еще на одну ступень и едва не оступился. Помочь ему оказалось некому, он нелепо взмахнул руками, крылья рукавов яркого узорчатого халата, казалось, хотели вознести его в небо, но не случилось. Он выпрямился. Все снова замерло.

– Карта предсказала мне следующее, – все тем же ровным голосом продолжал император. – Среди стражей моих есть мой злейший враг и преданнейший друг. И если друг не предаст меня, враг мой будет повержен. Увы, я пока не вижу среди вас моего врага, но и не желаю дожидаться мига, когда враг захочет нанести удар, пусть даже умозрительный, пока в его голове зародится сам замысел этого удара! – внезапная вспышка ярости охватила правителя, и тут же исчезла. – Я не намерен ждать так долго, а потому повелеваю стражам сражаться меж собой, до того момента, пока в живых не останется лишь мой единственный защитник, или пока он не будет повержен. Остаться должен только один. Я объявляю схватку выбора. Первыми выйдут Абаим и Хандога. Остальные, уйдите с поля.

Стражи молча повиновались. Астролог медленно поднялся на стилобат храма и присоединился к палачу и советнику.

Абаим огляделся по сторонам. Нет, больше никто не выйдет. На мгновение ему показалось, что в окне на женской половине дворца качнулась занавеска. Возможно, лишь показалось.

У императора было две жены, одна из рода весей, другая же получена им в качестве ответного дара за отправку войск для проведения карательных действий против населения на островах Сака́р и Твело́. Абаим не вдавался в подробности, что именно произошло в те не столь и далекие годы – кажется, туземцы подняли восстание, возмущенные не то насильственным обращением в чужую веру, не то налогами, не то постоянным отъемом земель в пользу чужой церкви, словом, дела запутанные, и никоим образом жителей самой империи не касавшиеся. Разве что во время той войны глашатаи на площадях всякий раз живописали победы доблестных воинов, приводили ужасающие цифири потерь туземцев, рисуя картины всеобщего хаоса и разрухи, особенно среди тамошних жалких и тщедушных вождей, что усердно искоренялись карательным корпусом. За несколько недель стремительной войны все было кончено: острова перешли под контроль сначала военачальника Заварзы, получившего за это звание младшего генерала, а затем одного из континентальных правителей, щедро одарившего империю золотом и мехами, а императора, ко всему прочему, красавицей женой и еще двумя или тремя наложницами. Об этом не возглашалось на площадях, но передавалось из уст в уста, в качестве особой гордости, от слуг, приближенных к простецам, жаждущим хоть так причаститься к императорской славе и могуществу.

Народ по тому времени очень тепло и с большим приятством относился к молодому императору, отчасти из-за того, что уж очень много казней устраивал новоиспеченный монарх, все больше над вельможными чинами, на потеху простецам, в качестве определенного уравнивания всех сословий перед лицом единого вседержителя. Вот только в последнее время еще перед восстанием нганасанов…

Нет, это определенно не ветер, занавеску качнула женская рука. И почему ему думается сейчас о ней, непонятно. Абаим встряхнулся. Надо готовиться к битве, а не рассуждать.

Страж несколько раз встречался с подаренной за карательный поход супругой владыки. Ну как, встречался… видел, когда паланкин проносили мимо, в дни, означенные ей для прогулки. Ладно, попасть в Тайный замок не всякому вельможе невозможно, но еще и доступ на женскую половину, где проживали жены и наложницы самодержца, запрещен всем, кроме самого господина императора и нескольких евнухов. И только во время прогулок возможно, хотя бы умозрительно, увидеть небесный лик супруги.

Кажется, пару раз ловил на себе ее взгляд… думал, что ловит, ведь ей также запрещено не только встречаться с мужчинами, но лицезреть кого-то, кроме мужа и повелителя. Посему, когда ее паланкин выносили из Тайного замка, простецам обязывалось падать ниц, дабы не видеть ничего, кроме ног носильщиков. Даже жителям дорогих домов, мимо которых она проезжала, запрещалось открывать ставни. Будучи сотником, он охранял часть ее пути – от галереи до моста – и иной раз не мог не посмотреть в сторону неспешно проплывавших окон, забранных изящной бронзовой решеткой, изображающей розовые кусты, и закрытых газовой тканью. И несколько раз видел, определенно видел, как она поднимала голову и смотрела в его сторону. Вглядываясь в полутьму паланкина, он не мог ошибиться.

Наверное, еще одна причина, по которой он отправился пытать судьбу, воистину пытать, ибо стать ближе не значило получить доступ. За месяц, проведенный в Тайном замке, он так и не повидал ее, нигде и никак. Возможно, она сама хоть раз да высмотрела нового начальника стражи, даже скорее всего. Как и теперь следила за ним, за его поединком. Абаим тоже не хотел ошибаться в этом.

Император хлопнул в ладоши, Абаим очнулся, вспомнил о долге, чести и правилах. А еще о ней и о вчерашнем вечере, – все сплелось в голове, все смешалось, но, смешавшись, и выветрилось немедля, стоило ему сделать первый шаг по направлению к стене.

Правила схватки выбора просты и понятны, ничего хитрого, никаких подвохов, только сила и скорость. Противники расходятся на расстояние в тридцать локтей от бронзовой плиты, по сигналу императора каждый стремится первым добежать до меча, и обретя это мгновенное преимущество, старается не дать сопернику завладеть своим оружием, или первым же ударом убить его. В нынешнем случае, последнее. И надо же так случиться, что именно против Хандоги поставили его. Но если император полагает…

Тот подал сигнал, мысли исчезли. Оба, отойдя на заданное расстояние, изготовились к рывку, а по сигналу тотчас бросились к разложенным на плите мечам. Начальник стражи еще успел заметить, что его заместитель не совсем в форме, что неровно дышит, не пришел в себя полностью после битвы с мятежниками, и, кажется, не слишком готов к подобному испытанию…

Абаим все сделал неправильно. Умом он понимал невозможность, непостижимость своих поступков, но никак не мог остановиться. Будто неведомая сила подхватила его и понесла вперед.

Он первым достиг бронзовой плиты, на несколько шагов опередив Хандогу. Зрители невольно ахнули, когда главный страж схватил предназначавшийся ему меч и ударил ногой по острию соседнего, так что, описав дугу, рукоять того легла Абаиму в левую руку. Исход стал очевиден, противники не имели никакой защиты от заготовленного оружия, никто и предположить не мог, что вызов к императору может означать подобное испытание. Да и предположив, вряд ли посмели надеть доспехи – все одно, господин приказал бы их снять. Ведь он спешил выявить врага и друга, а значит, долгие поединки устраивать государю ни к чему. Сегодня днем его еще ждет казнь младшего генерала Заварзы и обед с послом колониального архипелага Сакар и Твело, того самого, который покорял ради золота и новой жены младший генерал. А вечером традиционный обряд омовения в бане, а после, по совету астролога, посещение покоев первой жены. Она, единственная, даровала ему наследников. Странно, что вторая, сакарка, все еще жива. Ведь есть еще наследники от восьми из двенадцати наложниц. В том случае, если те рожали первенцев девочек, то приговаривались, к условному побиванию горящими угольями, становящемуся реальной казнью в случае повторения подобного. Жена же и вовсе не имела права родить дочку первой.

В тот миг, когда оба меча оказались в руках, ему снова показалось, как занавеси дернулись. Абаим перехватил меч Хандоги, взяв его, точно копье, и что было сил метнул – но не в противника. Будто молния пронизала сгустившийся от напряжения и наступающей жары воздух. И разрядилась кровавым пятном на белоснежном кафтане государя.

Мгновенное замешательство, все остолбенели. Кажется, действие Абаима показалось нелепой, детской выходкой, за которой сейчас же, немедля, последует расплата. Вот в этот миг. Нет, так в последующий за ним. Или в наступивший после.

Но песчинки времени просыпались, и просыпались – и все впустую. Ничего не произошло ни в следующий миг, ни через один. Абаим, все так же державший меч наизготовку, пристально смотрел на императора, император отвечал таким же взглядом; да и Хандога, вцепившийся в бронзу плиты, не мог отвести взора от господина, равно как и прочие собравшиеся, ожидавшие неминуемой бури.

Но тут случилось непредвиденное. Император захрипел и стал клониться назад, а затем тяжело, плашмя рухнул на мраморные плиты храма, подняв едва заметное облачко пыли. Вонзившийся точно в сердце меч от удара чуть выскочил из раны, показав всем собравшимся священную кровь на своем острие.

И снова ватная тишь. И все те же неотрывные взгляды, сошедшиеся на поверженном господине и властителе. Один только астролог – сколько перед этим времени прошло, никому точно не известно, – первым сумел преодолеть себя и, подойдя к павшему и склонившись над ним, убедился уже в очевидном. И, разогнувшись, тихо произнес:

– Император умер. Как и было предсказано, – и далее чуть громче. – Слава императору.

Вместо того, чтобы упереться в небо, тем самым, напоминая кого-то из дальней родни только что убитого, тонкий длинный палец астролога буквально вонзился в Абаима. Почтенный Сабаней медленно преклонил колени. Среди собравшихся снова возникло недолгое замешательство, после чего его примеру последовал главный советник, а за ним уже все присутствовавшие.

И только Хандога, растерянный, обомлевший, остался стоять, опираясь на бронзовую плиту и взирая на труп.