Читать книгу Антитела - Кирилл Куталов - Страница 3

Грипп накрыл в такси.

Высушенный и прокопчённый, пропитанный насквозь чёрным чаем, насваем и гашишем таксист привёз в бесконечную пробку на Лубянке. Время застывало эпоксидкой, намертво склеивая реальность: сорок минут, сорок пять минут, пятьдесят – и всё те же машины по бокам, те же экраны на зданиях. До дома оставалось не больше четверти часа пешком, но уже болело в глубине черепа, за глазами, а суставы на пальцах рук ныли, как ударенные дверью. Впору было не идти, обгоняя пробку, а лежать, хотя бы в этом прокуренном салоне корейской тачки, собранной на заводе под Саратовом, слушать приглушённое радио, тягучую, как вода посреди ночи из-под крана на кухне, неразличимую восточную музыку. Главное – не заснуть.

Водитель посмотрел на А. в зеркало заднего вида.

– Как вы себя чувствуете? Всё хорошо?

Заметил, что заболела? Испарина на лбу? Глаза блестят? Через два дня грипп догонит и его. Хорошо бы, у него не было ничего хронического, тогда пройдёт без осложнений. Таксисты больничный не берут. Идеальные распространители, биологические бомбы.

Светофор впереди переключился, машина дёрнулась, продвинулась ещё на десять метров. Сверху лился свет трёх экранов, установленных на трёх зданиях вокруг площади: на «Детском мире», на Министерстве противодействия несоответствиям и на здании, где вход в метро, поверх двух арок-туннелей.

С экранов улыбался Президент-бот. Набрал воздуха в лёгкие – рендер был идеальный, не придраться, не отличить от живого человека – и заговорил. По нижней части экрана побежал текст, в правом углу зачернел раздавленным жуком QR-код для перехода на мобильную версию трансляции. Это была первая речь Президент-бота после Выборных игр. Обращение к нации.

– Хорошо ведь, что молодой! – снова заговорил таксист. – Идут навстречу людям. Всё как мы хотели. Вы согласны со мной?

А. вздохнула. Когда озноб стихал, на заднем сиденье становилось тепло, мягко и хорошо.

– Это же программа. Картинка. Там нет человека. Какая разница, как выглядит картинка? Она может как угодно выглядеть.

– Зачем так говорите? Это же искусственный интеллект, – таксист поднял палец. – Он обучается, и нам хорошо. Мы ему говорим на выборах, что от него хотим, а он делает. Это лучше, чем когда человек там.

– Где?

– Там, – таксист дёрнул головой вверх. – Во власти. Человек может быть злой, жадный, для себя всё делать, а у программы ни злости, ни жадности. Только разум!

На слове «разум» таксист хлопнул руками по рулю.

– Э, куда! – он резко надавил на клаксон.

Справа, расталкивая беспилотные болванки, протискивался бело-голубой джип «Великая стена» на забрызганных грязью внедорожных колёсах.

– Вот люди что делают, видите? Что хотят! Не уважают никого. А искусственный интеллект – это разум, чистое сознание. Да куда ты лезешь, чёрт!

Картинка на больших экранах над площадью поменялась. Лицо Президент-бота стянулось в небольшой прямоугольник и отползло в левый нижний край, уступило место выпуску новостей.

Люди в тёмных костюмах торжественно открывали мост через большую реку, название которой А. не удавалось разобрать. Река была холодного тёмно-защитного цвета, над ней дул ветер, поднимались волны. Камера показывала опоры моста – бетонные надолбы идеальной формы и идеального серого цвета в тон небу – и двутавровые балки, соединённые заклёпками размером с человеческую голову. Люди в костюмах стояли посередине моста, один из них – его камера брала крупнее прочих – разрезал ножницами красную ленту. Лента полетела по ветру, пересекая реку и небо, празднично мелькнула на сером и защитном, исчезла.

Затем показали новую ветку пригородной электрички, скоростной поезд, похожий на космический корабль, с серыми футуристическими формами. Внутри поезда живым коридором стояли и улыбались работники железной дороги в серой форме, на машинисте была красная фуражка, а вдоль живого коридора шёл ещё один человек в тёмном костюме, и снова камера брала его крупным планом. Потом пустили сюжет про свиноферму – чистый, отмытый до ровного серого цвета свинарник, розовых свиней, фермеров в белых халатах. Следом за фермой дали воинскую часть за Полярным кругом, на воротах части триколором: «Стабильность. Соответствие. Единство» – девиз Распределённой метрополии.

Внизу в лучах экранов стояла пробка – уже второй час. Водитель такси поглядывал искоса на экран, улыбался. А. посмотрела влево – в соседнем беспилотнике к оконному стеклу прилипли две физиономии, женская и детская, они тоже улыбались, как и её водитель, как следовало улыбаться каждому физическому во время просмотра новостей: каждый день, круглый год, вчера, сегодня, завтра.

Хотя завтра, возможно, всё будет иначе. Завтра А. и Росомаха покажут им другую картинку.

Если, конечно, этот грипп не добьёт А. уже сегодня.

Гриппом А. болела по два раза в сезон, всегда одинаково: голова, горло, суставы, озноб.

Когда озноб отступал, А. начинала любить свой грипп. За то, что настоящий. За то, что им не может заболеть рендер, бот, моложавый человек на экране. За то, что грипп и миражи Распределённой метрополии – явления разной природы. Не любила только, что грипп каждый раз начинался перед несогласом. За сутки поднималась температура, и начинало саднить в горле. Или, как сейчас, ломило пальцы, и, если закатить глаза, темнота под веками вспыхивала искрами боли, а руки и ноги наливались тяжестью.

Она говорила Росомахе: это древнее, как Великая Мать, просыпается внутри, восстаёт против алгоритмов Распределённой метрополии, отключает иммунную систему. Тело выходит на собственный несоглас: пятьдесят килограммов физической плоти против искусственного интеллекта.

Росомаха отвечал: тело твоё – предатель, играет за команду упырей, за псов-кибергвардейцев, за убийц из «Стальной фаланги», за колонны автозаков вдоль бульваров, за маску Президент-бота на экранах.

Говорил, покажи ему, кто здесь хозяин, ты – личность, носитель идей, борец с режимом – или эта груда костей?

За «груду костей» получил от неё неделю бойкота и даже цветы купил впервые в жизни.

Больше, чем грипп, её бесил запас таблеток, который приходилось носить с собой, чтобы не умирать прямо на улице. Чтобы сбивать температуру, освобождать отёкший нос, отправлять в нокдаун чёрта, скоблившего ножом в глубине горла.

Слишком много таблеток для любого полицейского: слишком похоже на другую статью, удобный повод упаковать и доставить в отделение, а там – откатают пальцы, внесут данные в СОН, вживят в плечо чип, и привет, постоянный надзор. А пропаганде больше ничего не надо: как же, наркозависимые на уличной акции! И её фото за колченогим столом в отделении, если повезёт, то с чёрной заглушкой поверх глаз, а на столе – россыпь таблеток. Расскажи им потом, что это парацетамол, колдрекс, антибиотики в желатиновых капсулах, что это не отходняк после амфетамина, а чёртов грипп, просто чёртов грипп в середине лета, когда ни у кого больше этого чёртова гриппа нет.

Когда подъехали к дому, сталинке в переулке рядом с Большой Спасской, её снова колотило в ознобе, и хотелось одного: завернуться в одеяло, прижать колени к животу и закрыть глаза.

В углу просторной кухни стоял накрытый чёрным покрывалом телевизор – как попугай, которого отправили спать, накинув на клетку полотенце. Так Росомаха блокировал датчик движения – система считала, что в квартире никого нет. Простой трюк, работал только на старых моделях.

Окно в одной из комнат было заклеено голографической плёнкой – обманкой для дронов. Если смотреть снаружи, то видно в него было всегда одно и то же: стол, стул, кровать, закрытый шкаф. Изнутри Росомаха для надёжности заделал окно пенопластом и ковриками для йоги, чтобы не засекли тепловизором или виброметром. После этого комната на первом этаже сталинки превратилась в непроницаемый для внешнего наблюдения бункер: преступление покруче, чем маску надеть посреди улицы.

В бункере Росомаха готовил плакаты: выписывал по расчерченному на квадраты ватманскому листу буквы слоганов.

– Сразу развернём?

– Подождём, пока толпа соберётся. Когда оттеснят и начнут винтить.

У Росомахи были длинные и жилистые руки, как у скалолаза, бандитский подбородок и невысокий лоб. Он был похож на Росомаху из комикса – даже бакенбарды отпустил – только в лёгкой категории, сухой и быстрый. А. говорила: тебе пойдут татуировки, рукав в японском стиле. Он смеялся: зачем, это же особая примета. А. делала новую тату раз в полгода. «Это мой спорт», – отвечала, когда спрашивали, куда ей столько и осталось ли ещё место. Ей нравилось трогать свежий рисунок, нравилось острое ощущение исколотой кожи, нравилось чувствовать мир на один слой чётче.

– Я таблетки принёс, – сказал Росомаха. – На столе, на кухне.

– Теперь хорошо бы меня с ними не повязали. Потом скажут, что наркотики.

– Всё равно скажут. Они всегда это говорят.

Он закончил рисовать. На полу лежали два ватманских листа с разными лозунгами. «ЧЕЛОВЕК – ЭТО НЕСООТВЕТСТВИЕ» и «ВЛАСТЬ ЧЕЛОВЕКУ».

– Как думаешь, какой взять?

– Давай оба возьмём, а там посмотрим по ситуации.

***

Ночью в температурном мороке А. снится, что ей четыре года, она лежит в своей кровати, на неё накатывает её первый детский грипп. Свет блестит, будто воздух стал твёрдым, а потом со стеклянной раскрашенной под кусок агата лампы под потолком свешиваются и тянутся к ней узкие и гибкие тёмно-коричневые дракончики размером с кошку, с зазубренными хвостами и чёрными беличьими глазами на сморщенных лицах старичков. А. кричит родителям, показывает рукой на лампу: смотрите, смотрите, вот они! Взрослые возле кровати поднимают лица к потолку и вместо того, чтобы прогнать тварей, начинают фотографировать их на смартфоны, показывать друг другу снимки, смеяться и неразборчиво о чём-то говорить, как будто А. нет в комнате, и как будто под потолком не вертится клубок блестящей, как радар-блоки киберпсов, плоти.

А. просыпается в лихорадке.

***

В воскресенье, в одиннадцать, в толпе напротив жёлтой церкви в ста метрах от Тверской она находит точку равновесия, прислонившись к гранитной стене, зеркальной и прохладной, как остуженный парацетамолом лоб. На стену отбрасывает тень огромная липа, до А. добираются только редкие блуждающие лучи. Когда рядом проходит человек, она чувствует запах духов, запах пота, запах табака. Росомаха где-то неподалёку, под футболкой у него обёрнут вокруг тела лист с нарисованным лозунгом. Можно закрыть глаза, нырнуть в темноту, потом открыть глаза, всплыть на поверхность и снова увидеть его, вот он, в двух метрах, в трёх.

Движение в толпе возникает внезапно, как будто вынимают пробку из ванны с водой. Люди начинают идти, бежать, наталкиваются друг на друга, звуки становятся громче и беспорядочнее, потом в шуме возникает ритм – тяжёлый ухающий звук «Ха! Ха! Ха!» – и когда она в очередной раз открывает глаза, видит Росомаху, он протягивает ей руку:

– Бежим, вытеснять начали!

Вдали солнце блестит на хромированных лапах псов.

А. отталкивается спиной от прохладной зеркальной стены, плывёт за Росомахой в горячей волне, в человеческой раскалённой реке. Солнце падает сверху, гигантским катком катится по толпе, осколки света летят из окон и витрин в глаза. Позади плавятся в пластиковой оболочке чёрных радар-блоков кибермозги. Из динамиков раздаётся: «Ха! Ха! Ха!», как будто смеётся кто-то невесёлый, стальные лапы скребут по асфальту.

Они доходят до пересечения с Дмитровкой, встают в толпе возле фонаря, напротив витрины Louis Vuitton.

– Ты как?

А. смотрит на Росомаху:

– Я, как обычно, в чёртовом гриппе. Я клетка революционного вируса в теле общества, ты же в курсе. Доставай плакат.

Вокруг них обычные воскресные физические, пушечное мясо, хиппи, цветные, доходяги, торчки, женщины, ветераны движения с 2012 года.

Росомаха запускает руку под футболку, дёргает, как будто это не плакат, а бомба, поднимает над головой.

Чешуйки засохшей туши падают, кружась в воздухе как чёрный снег. Они ещё не успевают осесть на его волосах, а справа из тени, от барельефов с бородатыми мужиками, выдвигается «Стальная фаланга». Бойцы быстро и смешно идут короткими, как в спортзале на разминке, шагами. Возле бетонного здания под синими соснами стоит огромный человек с узким шрамом вместо рта, его небольшую голову обтягивает выцветший рыжий берет.