Читать книгу Лучи уходят за горизонт - Кирилл Валерьевич Фокин - Страница 10

Она свернулась калачиком и отползла в самый дальний и тёмный угол. Всё тело болело, у неё был жар, страшно мутило, но она сдерживала рвотные позывы. Если вырвет, то придётся весь остаток ночи провести в этой рвоте, потому что сил убраться у неё не хватит. Ей было больно даже открыть глаза и пошевелить головой, не говоря уже о том, что первая и единственная попытка встать отозвалась спазмом в промежности и болью в позвоночнике. Передвигаться она могла только ползком, как пиявка, упёршись лицом в пол, по которому ползали насекомые и черви, где давно ссохлась корка из грязи, пыли, мочи и остатков экскрементов, крови и объедков: обглоданных костей, пищевой плёнки.

Она старалась не плакать. Плач вызывал судороги, сотрясал израненное тело, от слёз щипало в глазах. Хуже всего было то, что плач замедлял её передвижения. Если бы она заплакала, то осталась бы лежать прямо посередине подвала, куда её скинули с лестницы, и ей бы пришлось терпеть на себе дикие и опустошённые взгляды остальных несчастных. А она это ненавидела. Ненавидела даже больше, чем его, кто сотворил с ней такое и держал взаперти; ненавидела больше, чем свою жизнь, чем себя саму, чем свою мать, которая её бросила, чем предавших её полицейских, чем монстров, которые приходили каждую ночь… ненавидела больше, чем боль и унижение. Эти пустые взгляды детей со всех сторон подвала, таких же, как она – скукожившихся, больных и умирающих; они смотрели на неё отстранённо, непонимающе, по-звериному. Некоторые из них плакали всё время. Некоторые не плакали никогда. Некоторые жаловались и звали маму. Другие всё время молчали. Но все они, все без исключения на неё смотрели…

В угол, в спасительную темноту, прочь от пустых глаз этих детей, полуголых и худых, с выпирающими рёбрами, всех в грязи и со вздутыми животами, с шрамами от побоев и пыток, с выбитыми зубами и вырванными клочьями волос… прочь от них, в тайное убежище, в самый тёмный угол подвала, куда не доберётся бледный лучик света из высокого узкого оконца, подальше от этих уродов, высматривающих друг друга в темноте и глазеющих, глазеющих до потери сознания…

«Я вас ненавижу, ненавижу, ненавижу, – повторяла про себя она, – неужели вы не можете закрыть глаза, неужели вам так трудно просто не смотреть на меня, просто сдохнуть, просто сдохнуть от болезней, от голода, просто не выдержать боли, когда придёт очередной маньяк и будет измываться над вами, просто умереть от болевого шока, испустить жалобный вздох и умереть, откусить извращенцу член и умереть или просто тихо сидеть и опустить глаза, но не надо, не надо на меня смотреть, никогда не надо на меня смотреть, неужели это так тяжело, просто взять и НЕ СМОТРЕТЬ на меня…»

Добравшись до своего угла, она вылакала миску с водой, как собака, и привалилась к стене. Глотать было больно: боль пронизывала от горла и мышц шеи до желудка, который чуть было не вытошнил помойную воду обратно. Она стиснула зубы и приобняла себя за плечи, стараясь унять лихорадку. «Они перестали смотреть, они больше меня не видят, я скрылась от них, они смотрят друг на друга, теперь до следующего раза, пока следующего не вернут, не скинут сверху лестницы, и он не поползёт в свой угол, и они опять будут на него смотреть, но я не буду, я не буду смотреть, я никогда не смотрю…»

Это было так. Двенадцатилетняя Элизабет никогда не смотрела на них: даже когда они требовали смотреть им в глаза, она всегда отказывалась и отворачивалась; даже ОН не мог заставить её посмотреть в глаза и каждый раз награждал её побоями и лишал еды, но она не сдавалась. Элизабет казалось, он ей гордится – среди всего выводка она одна была с норовом, она одна не выполняла всё, что они потребуют. Сперва это ему не нравилось, но потом он привык и стал представлять её с заметной радостью в голосе. Говорил что-то вроде: бейте её, сколько хотите, но она никогда не будет смотреть вам в глаза, если посмотрит, то верну вам деньги…

Элизабет избивали, насиловали и издевались; это продолжалось уже третий год, день за днём, но она так и не посмотрела им в глаза. Никому, кроме НЕГО самого – и только в тот первый раз, когда полиция разнесла их небольшой городок, мать бросила маленькую Элизабет на произвол судьбы, и ей пришлось спасаться самой, и тогда она встретила его, вернее, это ОН её встретил, и посмотрел на неё, и подал ей руку, и отвёл её сюда… или нет, всё было не так. Они встретились в подземном переходе, и он только посмотрел на неё своими пурпурными глазами, и она послушно засеменила за ним, а он ни разу не оглянулся, и она сама пришла сюда…

Нет. Всё было не так. И его глаза… они не были тогда пурпурными, она не разглядела цвет его глаз тогда, но у него были обычные глаза, не пурпурные… Пурпурными они стали потом, когда он приволок её сюда, к остальным детям, которых держал в заключении, когда принялся насиловать её здесь – не в этом вонючем подвале, конечно, а наверху, в одной из комнат своего дома – той самой, где с потолка свисали наручники, а в углу валялись иглы, кожаные ремни и плётки… Все эти инструменты были для его гостей – по крайней мере, Элизабет никогда не видела, чтобы он сам пользовался чем-то из своего арсенала. Когда он насиловал их – её, вернее, она могла говорить тогда только за себя – так вот, когда он насиловал её, то не делал ничего необычного… только надевал на глаза линзы… Элизабет хорошо знала, как они выглядят, две маленькие пурпурные влажные дольки, которые он бережно брал с подушечки и вставлял себе под веки, а потом надевал на себя пурпурный халат и клал её на пурпурный диван… Или нет, или диван был обычного цвета, и его халат – приятный на ощупь, гладкий халат – тоже был синим или фиолетовым, но Элизабет казалось, что он пурпурный, и с тех пор она знала, какого цвета её боль…

По ночам ей снилось, что её спасают. Что её и остальных детей вытаскивают из этого подвала полицейские, передают её с рук на руки и смеются, показывая на лицо Элизабет, толстый слой грязи на котором не может скрыть светлую кожу и европеоидные черты, а потом по очереди просят повторить её имя, а потом из их рядов появляется Пурпурный Человек и велит Элизабет прилечь прямо здесь, в этом тёмном и жарком подземном переходе…

Просыпаясь, Элизабет пыталась сбежать. Первые несколько недель, первые несколько месяцев она пыталась сбежать каждый день. Не сразу она поняла, что бессмысленно разговаривать с остальными – они умеют только глазеть, хотя если бы хоть раз все вскочили и накинулись на Пурпурного Человека, когда он спускался в подвал, если бы все вместе сбили его с ног, расцарапали бы ему лицо, задушили бы, а потом убежали, их бы никто не смог остановить… Но раз за разом Пурпурный Человек спускался сюда, в подвал, а они все – человек десять маленьких детей – прижимались к стенам, молча и позорно. Пурпурный Человек выбирал кого-то из них и отводил за руку наверх, там он кормил его или её, мыл и причёсывал, одевал и отдавал одному из своих гостей… В остальное время дети в подвале питались объедками, которые он приносил в больших корытах и оставлял в центре подвала. Важно было добраться до еды первым, чтобы урвать какой-никакой хороший кусок, и нередко так случалось, что дети увечили друг друга в борьбе за еду. Пурпурному Человеку это не нравилось: новых детей он приводил очень редко и старыми дорожил до такой степени, что при любых признаках болезни вкалывал им обезболивающие, наркотики или стимуляторы. Бои за еду он запретил и с тех пор сам наблюдал за распределением пищи, следил, чтобы каждому достался свой кусок.

Некоторые из детей любили Пурпурного Человека. Жадно ловили его взгляд, когда он спускался к ним, и очень хотели, чтобы он их выбрал. Только не Элизабет. Но и убегать не пыталась, знала, что Пурпурный Человек всё равно достанет её, если пришёл за ней, поэтому смирно сидела и ждала, пока он поманит её пальцем. Несколько раз она пыталась его убить. Несколько раз она пыталась убить и его клиентов, особенно тех, кто причинял ей особую боль. У неё не получилось.

Пурпурный Человек смеялся и даже не наказывал её за это: первые пару раз оставил без еды и высек, но со временем привык и стал считать дикий нрав девочки её особенностью. Элизабет сдалась не сразу, но прошла неделя, прошёл месяц, прошёл год, второй – и она сдалась, она признала, что и помыслить не может жизни без Пурпурного Человека, что слабо помнит своё прошлое и едва ли уверена даже в собственном имени.

Её мать – как её звали? Элизабет не помнила. В памяти жили картинки, обрывки воспоминаний. Она помнила, как они бегут из Пакистана, как едут в разваливающемся и провонявшем автобусе через грязный канал, полный жёлто-зелёной воды. Помнила, как они пешком идут по пыльной равнине, в огромной толпе, и у маленькой девочки подкашиваются ноги, а мама берёт её на руки и несёт на плечах, пока не падает сама. Помнила хмурых вооружённых людей, у одного из которых были тяжёлые чёрные усы, и как он улыбнулся Элизабет, пропуская их колонну под шлагбаумом. Помнила военную технику – здоровенные машины с пушками, оглушительно стрекочущие вертолёты в воздухе, бронированные крепости, из которых торчат ракеты, и как они тяжело ползут мимо них… Элизабет помнила, как впервые увидела небоскрёб – недостроенный серый каркас высотки на берегу реки Джамны, где они жили несколько месяцев за забором, в протекавшем во время дождей сарае.

Она помнила, старалась не забыть, как мама называла её по имени, и оно звучало особенно нежно, не так, как у других людей, которые их окружали. Она помнила трущобы, где они жили, и как приходилось ходить за водой за три километра от посёлка, к протекающему водопроводу над сточной канавой под мостом, по которому быстро неслись машины и куда ей было запрещено подниматься… Помнила свою школу – одноэтажное полуразвалившееся здание, где их учили чтению и арифметике, помнила несколько ржавых компьютеров, стоявших у стены, занятий за которыми она так ждала…

Помнила, как однажды, возвращаясь из школы, увидела, что посёлок опустошён, вокруг люди в полицейской форме, а её знакомых – и взрослых, и детей – куда-то уводят и сажают в грузовики; и как ей показалось, что она видит лицо мамы… Помнила, как кинулась к ней и как та покачала головой и что-то ей крикнула, как полицейские грубо её отстранили и попытались схватить, помнила, как сбежала от них и пряталась в мусорном баке полдня, заливаясь слезами, и как потом пошла на поиски, повторяя про себя, что грузовики уехали по большой дороге.

Тогда-то девятилетняя Элизабет и спустилась в подземный переход. Уставшая, измученная, заплаканная, она бродила по городу уже несколько часов, ей хотелось есть и спать. Её облаяла стая бездомных собак, которую разогнали велосипедисты, и Элизабет хотела попросить у них помощи, но они не услышали её. Зато услышал полицейский, и Элизабет испугалась его и решила, что он хочет убить её, как убил её маму, и она забежала в подземный переход, чтобы скрыться там, а потом вернуться в школу – где её, наверное, поджидала полиция…

В подземном переходе было очень светло, вокруг двигались непрерывные людские потоки; девочку чуть не сбили, и от постоянных толчков ей стало больно. Она свернула куда-то за угол и, упёршись в тупик, почувствовала у себя на плечах чьи-то руки. Кто-то тяжело дышал над её ухом, и Элизабет испугалась.

Она боялась повернуться, так и стояла, замерев на месте, пока неизвестный не развернул её рывком и не прижал к стене. Он наклонился к девочке, а та поморщилась, пытаясь отвернуться. Она видела прямо перед собой тёмное лицо с чёрной, колючей щетиной и холодным, нечеловеческим взглядом. Но у него были обычные глаза, не пурпурные, а обычные, человеческие… Он смотрел на неё, и его зрачки медленно расширялись.

Его рука переползла с её плеча на подбородок, он развернул её лицо к себе и приоткрыл рот. Он высунул язык и дотронулся им до губ девочки – Элизабет захотелось кричать, но она сдержалась, потому что на крик могли прибежать полицейские, а их Элизабет боялась куда сильнее. Она изо всех сил оттолкнула человека от себя и попробовала вырваться, но не смогла. Он повалил её на землю – Элизабет услышала за спиной хруст (приземлилась на пустую пластиковую бутылку). Тот, кого она позже прозовёт Пурпурным Человеком, навис над ней, как паук, и навалился своим тяжёлым телом.

Элизабет попробовала завопить, напрягая связки, но он зажал ей рот ладонью. Она попыталась укусить его, почувствовала зубами шершавую грубую кожу и застонала. Защищаясь, она подняла руки к его лицу, пытаясь оцарапать его, но он отвернул голову, приподнялся над ней, схватил одной рукой обе её руки и больно дёрнул, одновременно прижимая её голову к земле. Элизабет ударилась затылком, и в глазах у неё помутнело. Насильник вывернул ей кисти рук, она застонала от боли, на глазах выступили слёзы.

Он растянул её руки в стороны, прижимая ноги своими коленями. У Элизабет не было сил кричать – она стонала, чувствуя боль во всём теле, а он лапал её, облизывал шею и разрывал на ней одежду. Он что-то воодушевлённо шептал, а она брыкалась, но ничего не могла сделать. Когда он вошёл в неё – резко, сразу порвав плеву, – её скрутила судорога. Она чувствовала жар и одновременно холод, почувствовала в промежности кровь, но он не останавливался.

Он тяжело дышал, сопровождая каждый толчок вздохом и тихим смешком. Он смотрел прямо на неё, глаза в глаза, и Элизабет отвернула голову, только бы не видеть его звериного лица. Ей казалось, она сейчас умрёт, такая дикая боль пронзала всё её тело, так билось её сердце. Она пыталась сжать бёдра, вытолкнуть его из себя, поднять руки и ударить, но ничего не получалось. Из полуоткрытых губ раздавался тихий жалобный стон. Она хотела закрыть глаза, но не могла, старалась смотреть куда-то в угол, в темноту, думая, что это всё происходит сейчас не с ней…

«Мама, мама, мама, мама, – повторяла Элизабет про себя, – ну почему, мама, почему ты это позволяешь, почему тебя нет здесь, мама, мама, почему это я, почему, мама, мама, мама, почему ты меня предала, мама, почему ты меня оставила, почему ты меня бросила, мама, мама, мама…»

Насильник вдруг остановился и испустил долгий стон. Он слез с неё, запихнул обмякший член в штаны и ещё раз обвёл девочку взглядом. Элизабет увидела на его лице презрение, и слёзы опять подступили к её глазам, она захныкала, и этот человек… вдруг посмотрел на неё с нежностью и даже с какой-то любовью, присел, погладил по голове и что-то пробормотал. Она не знала, сколько времени прошло, пока она просто лежала и плакала, не шевелясь, а разорванная одежда едва прикрывала её тело, и через рваные полосы она чувствовала ледяной ветер, залетавший с улицы. И всё это время, пока она лежала, он был рядом с ней… Когда она решилась на движение – подняла трясущуюся руку и поднесла к лицу, ОН перехватил её руку и некрепко сжал. Её тело болело, но острота прошла, оставив тупое ноющее ощущение, и она пошевелила ногой, надеясь, что сможет убежать… Пах отозвался болью, но Элизабет сжала зубы и попыталась встать. ОН попытался помочь ей, но она с ужасом оттолкнула его, опёрлась о стену и поползла куда-то на четвереньках, а он нависал над ней и – наверное – всё это время смеялся. Она с трудом и болью поднялась на ноги, и он поддержал её за руку, и она поняла, что ей от него никуда не деться.

Он повёл её к выходу из перехода, и она захромала следом, надеясь, что сможет сбежать от него потом, когда – например – им на пути встретится полицейский, а пока ей нужно просто подождать, просто не думать о том, что он с ней сделал, сбежать от него, сдаться полиции, может, они всё-таки вернут ей её маму, и они опять будут жить вместе, и Элизабет будет ходить в школу, и её имя опять будут произносить с таким странным акцентом…

Она покорно шла за ним, и постепенно боль утихала. Она пыталась поймать взгляд какого-нибудь прохожего, но никто на неё не смотрел, все отводили от неё глаза, а впереди высилась фигура её насильника, и она не могла убежать от него, потому что знала, что он её повалит, и всё повторится снова… она боялась этого. Она боялась ЕГО, она не хотела больше никогда в своей жизни пережить что-то подобное, и что-то внутри неё тихо нашёптывало, что если сейчас ему подчиниться, то больше не придётся страдать, что он хочет искупить свою вину, что на самом деле он хороший и больше не будет обижать маленькую девочку, и хотя Элизабет знала, что это неправда, она всё равно шла за ним…

Полиция! Тот полицейский, который дежурил на выходе из перехода! Это её шанс! Элизабет увидела его, когда они уже ступили на верхнюю ступеньку, и уже думала рвануться к нему, вырвать свою ладонь из потной руки насильника, она знала, что у неё хватит сил для этого рывка, а если он не отпустит, то можно укусить его за руку, он не будет бороться с ней на людях, и она убежит, её защитят…

Полицейский в светло-коричневой форме посмотрел на девочку, и она остолбенела. Потом он поднял взгляд на человека, который вёл её за руку, и… приветливо ему улыбнулся. Насильник кивнул полицейскому, Элизабет не поняла, что они сказали друг другу, всё было как в бреду, но полицейского не смутило, что взрослый мужчина ведёт за руку оборванную маленькую девочку, едва переставлявшую ноги, всю в кровоподтёках, готовую упасть… Он улыбнулся ему. Они знали друг друга. Он что-то спросил, а тот показал пальцем на Элизабет и радостным тоном ответил… Он из полиции, поняла Элизабет. Всё пропало!

Её последняя надежда исчезла. Её не спасёт никто, кроме неё самой. Никого нет на её стороне. Он – полицейский, её изнасиловал полицейский, и он забирает её к себе домой и будет там издеваться над ней, и ей снова и снова придётся испытывать тяжесть его тела на себе, эту колючую щетину, это гадкое ощущение его слюны на щеке, уж лучше покончить с собой, чем это терпеть, чем так жить… он ведь не убьёт её, знала Элизабет, он будет издеваться над ней, но оставит в живых, и этого она боялась больше всего, ей хотелось кричать, но она знала, что будет только хуже, если она закричит, и надеялась, что у неё получится сбежать, но сил не было, и она шагала, чуть не падая, за этим человеком, который здоровался со всеми встречными полицейскими и что-то им объяснял…

Они спустились в метро, и он посадил её на сиденье рядом с собой. Элизабет поняла, что встать больше не сможет. Она вся тряслась, её охватил жар, казалось, его слюна проела в её щеке дырку, а запястье, за которое он держал её, посинело и распухло, а другая рука ниже локтя, как и область паха, онемела. Боль периодически возвращалась, и она морщилась, но терпела, а он нависал над ней и гладил по голове, и что-то повторял своим ласковым вкрадчивым голосом, и Элизабет боялась скинуть его руку, боялась на него посмотреть и больше всего желала сейчас заснуть и проснуться в своей маленькой комнатушке вместе с матерью, и идти три километра за протекающей из трубы водой, и питаться полуфабрикатами, и замерзать по ночам, и бегать по свалкам со своими друзьями, и терпеть их насмешки из-за имени… «Что угодно, что угодно, только не эти длинные пальцы, только не эти холодные касания, что они могут со мной сделать, что они УЖЕ сделали со мной, что они со мной сделают, что ОН со мной сделает…»

Она не помнила, сколько они шли к нему домой: он вёл её за руку, а когда её ноги подкосились и идти она не смогла, он поднял её на руки и оставшуюся часть пути нёс. Элизабет не помнила, как выглядит его дом снаружи, но отлично знала изнутри: этот лабиринт, где всё начинается в подвале и всё заканчивается подвалом, из которого наверх ведёт одна лестница, а дальше ждёт анфилада комнат, и в каждой из них за прошедшие годы её успели изнасиловать.

Во второй раз Пурпурный Человек употребил её сразу после того, как принёс домой. Он раздел её, вымыл в маленьком душе, а потом положил на диван, и она поняла, что здесь и умрёт, но сдвинуться не сможет, так болит всё тело, так она обессилела, так хотела есть (воды она наглоталась в душе), и когда он вдел в глаза свои линзы, накинул халат и принялся за дело, она сперва стонала от боли, а потом замолчала и отвела от него взгляд, и тогда он перевернул её на живот, и она смотрела прямо в стену всё это время, а потом он дал ей что-то съесть и отвёл в подвал, где остальные дети – их тогда было всего трое – сидели по углам и ошарашенно СМОТРЕЛИ на неё, и тогда Элизабет закричала, она заорала так, что у Пурпурного Человека заложило уши, и он ударил её наотмашь, и она потеряла сознание…

Первые недели, месяцы, весь первый год она пыталась разговорить этих детей. Но они никогда ей не отвечали, они отворачивали головы и оживлялись только тогда, когда предстояла битва за еду, но Пурпурный Человек вскоре запретил её, и дети вернулись обратно в свою вечную меланхолию. Некоторые из них умерли; однажды труп ребёнка – мальчика лет шести – пролежал в подвале неделю, он мерзко пах, и на нём копошились насекомые, пока Пурпурный Человек не спустился и не забрал его. Другие уходили наверх и больше не возвращались; в среднем дети держались в этом подвале полгода. Элизабет единственная жила тут уже три года, и Пурпурный Человек, знала она, ценил это. Последний год он бил её довольно редко, но периодически это случалось, как сегодня, например, когда он оставил её со своей постоянной гостьей, толстой пожилой женщиной, которая насиловала Элизабет большим чёрным фаллоимитатором. Элизабет помнила эту женщину – у неё вместо шеи была одна сплошная жировая складка, а волосы она стригла коротко, и оттого её голова становилась похожей на яйцо. В этот раз толстуха решила расстегнуть наручники Элизабет, приговаривая, что они вместе уже не в первый раз, она хорошая девочка и будет себя хорошо вести, не так ли? – но Элизабет вдруг набросилась на неё, пытаясь выдавить ей глаза большими пальцами.

На крик женщины прибежал Пурпурный Человек, и его присутствие, как и всегда, парализовало Элизабет. Она застыла, сидя верхом на толстой женщине, быстро убрала руки от её глаз и спрятала их за спиной. Пурпурный Человек принялся избивать Элизабет, а она терпела боль и молчала, потому что Пурпурный Человек не любил крикливых детей, и Элизабет знала это. Он избил её и скинул с лестницы в подвал, и дети принялись ГЛАЗЕТЬ на неё, и она поползла в свой угол, ненавидя ИХ ВСЕХ, ненавидя эту ЖЕНЩИНУ, ненавидя ПУРПУРНОГО ЧЕЛОВЕКА, ненавидя ЭТИХ ДЕТЕЙ…

Они могли бы освободиться, они бы могли вернуться к нормальной жизни, если бы захотели, но правда состояла в том, что они не могли. И дело было даже не в полиции, которая была на стороне Пурпурного Человека, и не в его всевластии – ведь он, казалось, слышал каждую мысль, знал о каждой перемене в их настроении и самочувствии. Нет, дело было в том, что ни у кого из них, включая Элизабет, нормальной жизни никогда не было. Никто из них не называл своих имён, у них не было документов, не было родителей или других людей, кто бы мог о них позаботиться. Их никто не искал, их не было в базах данных, для этого мира их всех не существовало… Дети бездомных, дети беженцев, как и сама Элизабет – у них не было прошлого, не было будущего, не было настоящего. Им оставалось только гнить здесь, днями и ночами позволяя гостям Пурпурного Человека использовать их тела, а потом умирать от болезней или недоедания среди грязи и червей…

Через несколько часов после того, как Пурпурный Человек избил её и скинул в подвал, Элизабет заснула. Ей приснился сон – на удивление добрый, в нём Пурпурный Человек кормил её с ложечки кашей, как это делала мама, и расчёсывал её волосы, а потом провожал в школу. Элизабет разбудили радостные всхлипы детей: хозяин спускался в подвал с едой. На четвереньках, как собаки, дети побежали к нему, и только Элизабет осталась лежать в своём углу. Она знала, что Пурпурный Человек будет злиться на неё, если она не поест, и если она останется на месте, будет только хуже, но ей было слишком больно.

Когда она открыла глаза в следующий раз, Пурпурный Человек стоял прямо перед ней, а вся свора детей ГЛАЗЕЛА на них, как будто Элизабет – избранная, словно её выбрали второй раз за день, и это сразу поднимало её в их глазах и порождало зависть. Пурпурный Человек потянул Элизабет за руку. Девочка вскрикнула, но не посмотрела на него, не посмотрела ему в глаза… Она знала, что он смеётся над ней, она вся съёжилась внутри, ожидая новых ударов, но Пурпурный Человек уже успокоился. Он достал шприц болеутоляющего, ввёл иглу в вену Элизабет и опустошил шприц. Элизабет почувствовала, как лекарство перемещается под кожей, как прохладное вещество растекается по руке, по плечу, как захватывает грудь, как всё тело становится легче, как боль начинает уходить… Она обмякла, и Пурпурный Человек отпустил её руку, накрыл дырявым пледом и ещё несколько минут стоял над ней и смотрел, как она погружается в дрёму.

Проснувшись, Элизабет обнаружила, что он наполнил водой её миску и оставил ей немного еды в тарелке рядом. Пока она спала, никто из детей не осмелился забрать её еду. Пурпурный Человек и раньше оказывал ей знаки внимания, но сегодня он лично принёс ей поесть. Раньше такого ни с кем не случалось.