Читать книгу Украденная дочь - Клара Санчес - Страница 18

Я принесла маме один из ее домашних халатов – халат из хлопка с расцветкой в виде цветов и с длинным поясом из того же материала. Я попыталась прогуляться с ней по коридору, но она очень быстро утомилась. Поэтому я, усадив маму в кресло, стала ее расчесывать и как бы между прочим спросила, была ли она когда-нибудь дома у Анны. «Нет, не была», – ответила мама с таким видом, как будто ее саму удивило, что она там не была и что она никогда об этом даже не задумывалась. Впрочем, у нее нашлось на данный счет объяснение: Анна довольно часто меняла место жительства, она сменила в своей жизни очень много ухажеров, она отнюдь не отличается постоянством и не хочет, чтобы ее что-то сковывало. В последнее время вообще было трудно разобраться, где она живет. Она не приглашала маму к себе, лишь всегда сама приходила к нам домой, и маму удивляло то, что Анна не забывает ее навещать, как постепенно забывали навещать мою маму многие другие люди по мере того, как текло время, как кто-то куда-то переезжал, как изменялись жизненные обстоятельства… Хотя отношения с этими людьми у мамы были хорошие, они постепенно отдалялись от нее и в конце концов исчезали из ее жизни. Анна – не отдалилась и не исчезла. Она напоминала о себе как минимум на Рождество, в дни рождения и когда ее охватывала ностальгия по прошлому и по тому, как она общалась раньше со своими друзьями. Мама и Анна познакомились, когда обе работали в торговом центре, в котором продавалась одежда. Приводя в порядок прилавки и снова складывая в стопки одежду, которую разворошили чрезмерно привередливые покупательницы («Вот ведьмы!» – отзывались они о таких женщинах), они рассказывали друг другу о своих делах. Для Анны такая работа была чем-то исключительно временным, потому что ей хотелось путешествовать по разным странам, и когда она накопила достаточно денег, то плюнула на свою работу в этом торговом центре и отправилась в Таиланд – страну, посетить которую мечтала больше всего. Несколько месяцев спустя мама забеременела, и… И на этом наш с мамой разговор об Анне оборвался. У нее резко пропала охота о чем-то рассказывать. Все в ее памяти, что было связано с этой беременностью и с Лаурой, находилось, образно выражаясь, за семью замками, и отпереть эти замки я пока не могла. Если бы я не знала того, что уже знала, то стала бы ее расспрашивать, однако если человек знает кое-что такое, чего ему не следовало бы знать, это заставляет его быть более сдержанным, терпеливым и молчаливым.

– В общем, – снова заговорила мама, – Анна никогда не оседала в каком-нибудь одном месте. Она привыкла к подобному образу жизни.

По правде говоря, до сего момента мне даже нравилось, что Анна была такой. Она появлялась в своем образе светской львицы, вносила некое оживление в нашу жизнь и потом исчезала. Зачем было нужно что-то еще?

– Она пару раз приготовила нам ужин, – сказала я.

Маму это удивило: она раскрыла глаза шире, чем обычно, и приподняла брови.

– Она мне об этом не сказала… Не хотела, наверное, чтобы я была ей чем-то обязана. Ну и как она готовит?

– Неплохо.

– Я не стану ей ничего говорить по этому поводу, чтобы она не почувствовала себя неловко. А мне самой даже спокойнее, что зрелая женщина присматривает за вами и заставляет вас вовремя поесть. Ты вообще-то похудела. Ну, хотя бы твоего брата будут кормить до отвала теми ужасными паэльями, которые готовит твоя бабушка.

Она всегда говорила «твоя бабушка», а не «моя мать» или «мама». Своего отца она тоже никогда папой не называла. Она относилась к ним скорее как к дальним родственникам, чем как к собственным родителям, и у нас дома их чаще всего называли по именам – Марита и Фернандо.

– Анхель звонит?

– Время от времени. Бабушка говорит, что он уже черный, как уголь.

Мама покачала головой и на секунду закрыла глаза.

– Возможно, я была по отношению к ней уж очень сурова.

Я была уверена, что она вела себя так по отношению к бабушке из‑за чего-то, что было связано с Лаурой, чего-то такого, чего она не могла своей матери простить.

– Мне кажется, ей хотелось бы приехать тебя навестить.

– Хорошо, мы поговорим об этом как-нибудь потом. Самое главное – это то, что Анхель в надежных руках и что тебе не нужно о нем заботиться.

Я попыталась прийти домой раньше Анны, но эта моя попытка закончилась ничем. Сосед сказал мне, что два часа назад он дал ключи высокой, худощавой, симпатичной («хотя нельзя сказать, что прямо-таки красавице») и элегантной сеньоре, от которой исходил очень приятный запах.

– Ее зовут Анна, – добавил он. – Такое простенькое имя для нее совсем не подходит. Ее следовало бы назвать Пенелопа. Она пришла с собакой.

Выходит, Анна пришла к нам домой с большим запасом времени до того момента, когда там могли появиться мы с отцом.

Я открыла дверь, и меня удивило, что, пробыв в нашем доме уже довольно долго, Анна еще даже не начала готовить ужин. Не знаю почему, но когда сосед сказал, что отдал ключи два часа назад, я подумала, что едва переступлю порог дома, как тут же почувствую аппетитнейший запах, доносящийся из кухни. Мне подумалось так отнюдь не потому, что я была голодна или же просто хотела почувствовать такой запах, а потому, что я не могла себе даже представить, зачем Анна могла прийти так рано, если не для того, чтобы приготовить шикарный ужин.

Когда я открыла дверь, мне навстречу бросился Гус. Анна не оставила его в нашем огороженном саду, а завела с собой в дом. Я невольно обратила внимание на то, что его когти царапают паркет. Когда я стала гладить пса по спине, позволяя ему меня облизывать, в коридор вышла Анна. Она появилась из глубины дома – оттуда, где были наши спальни и ванные.

– Я была в ванной, – сказала Анна, хотя я ни о чем ее не спросила. – Гус, а ну-ка иди в сад.

Я сняла туфли, повесила сумку в шкафчике у входа, расстегнула штаны и, уже подойдя к своей комнате, крикнула:

– Сосед сказал, что тебе следовало бы зваться Пенелопой.

– Придумал тоже! – донеслось в ответ. – Он все время пожирал меня глазами. Жаль, что я пришла так рано. Плохо рассчитала время.

Я быстренько приняла душ, надеясь, что, когда я выйду из ванной, стол уже будет накрыт. Однако никаких изменений в этом смысле так и не произошло: Анна, похоже, еще даже не заходила в кухню. Она не догадывалась, какое почетное место занимает в моем сознании со своими изящными кухонными щипцами для спагетти и со своим уксусом.

– Сегодня я приготовила вам сюрприз, – сказала Анна. – Мы все очень устали и нуждаемся в том, чтобы расслабиться.

Сюрприз заключался в том, что она предложила пойти поужинать вместе. У одного из ее друзей был ресторан, удостоенный трех звезд «Мишлен», и она решила пригласить нас туда. По ее словам, сменить немного обстановку – это и приятно, и полезно.

Отец сказал, что устал, что большинство клиентов просят включить в машине кондиционер и поэтому у него немного болит горло.

– Тебе нужно отвлечься. Если мы будем сидеть здесь, в четырех стенах, Бетти от этого не полегчает, а вот если мы, когда придем навещать ее, будем жизнерадостными и довольными, это ее приободрит. Я заказала столик. В одиннадцать мы уже вернемся.

Отец принял душ и переоделся. Когда он вернулся в гостиную, Анна в течение нескольких секунд реагировала на его появление так, как это делали наши соседки, учительницы в школе и матери моих одноклассниц, – смотрела на него не отрываясь. Отец ничего этого не замечал: он ведь просто принял душ и надел джинсы и белую рубашку. С трудом отведя от него взгляд, Анна посмотрела на меня.

– Ты стала еще больше похожа на Бетти.

В течение всего ужина нам с отцом казалось, что мы предаем нашу бедную маму. Хозяин ресторана был другом Анны и всячески старался нам угодить. А Анна вела себя так, как будто оказалась в своей стихии: она позабыла и о своей подруге, и о том, что мы с отцом настроены не по-праздничному, и о том, что чем великолепнее были блюда, тем более неловко мы себя чувствовали, – а стало быть, никакого удовольствия мы здесь получить попросту не могли. Анна в одиночку выпила бутылку французского шампанского. А еще она то и дело смотрела на моего отца пристальным взглядом – прямо в глаза, как будто они были за столом одни. Наконец без пятнадцати одиннадцать отец сказал, что ровно в одиннадцать мы должны быть дома. Мы приехали в ресторан на автомобиле Анны, и на обратном пути за руль сел отец. Он из вежливости стал настаивать на том, что отвезет ее домой, но она ему этого не позволила. Она сказала, что он тоже выпил алкоголя и если его поймают, то отнимут водительские права, а она чувствует себя прекрасно и, когда доберется домой, позвонит, чтобы нас успокоить. Отец сел ждать ее звонка, чувствуя угрызения совести из‑за того, что позволил ей отправиться домой в таком состоянии, а я, далекая от того, чтобы чувствовать какие-либо угрызения, стала надевать то, что называла своей пижамой – шорты и футболку. Футболка обычно висела на спинке кресла, которое мне купила мама, чтобы у меня не искривился позвоночник. Кресло это было вообще-то офисным, и его спинку можно было устанавливать под любым углом. Сейчас я пользовалась им главным образом для того, чтобы вешать на него свою футболку. Стаскивая футболку со спинки кресла, я посмотрела на письменный стол, и мне показалось, что книги на нем лежат не так, как я их всегда клала. Кто-то положил их по-другому. Домработница должна была появиться здесь дней через пятнадцать (по углам комнаты уже накопилась пыль), а отцу вряд ли пришло бы в голову заходить в мою комнату. Что касается меня самой, то я не прикасалась к своему письменному столу – даже не стирала с него пыль – с тех самых пор, как сдала экзамены конкурсного отбора, и я прекрасно помнила, что учебник по философии лежал на учебнике французского языка слева, а справа находились мои тетради по испанскому языку, истории искусств и латыни. Рядом с ними лежал роман Гальдоса. Теперь же все это было разложено в ином порядке, а ящики стола были задвинуты до упора, тогда как я всегда оставляла их приоткрытыми на несколько миллиметров.

Я подумала, что Анна вряд ли стала бы тут что-то поправлять: не в ее это было стиле. Да, вряд ли здесь стала бы наводить порядок эта женщина с ее замшевыми юбками, ее блузками со стоячим воротником, ее кольцами на пальцах. Возможно, мои тетради сдул со стола ветер, и она, заметив это, подняла их и попыталась разложить все как можно аккуратнее. Я прошла по дому в полной тишине – тишине, которая давила на меня почти физически, как будто имела вес. Так давит на человека вода в бассейне, когда ныряешь на глубину. В подобном состоянии, когда кажется, что тебя слегка сдавливают какие-то руки, чувствуешь лучше и соображаешь лучше. Я направилась в спальню родителей. Я никогда не обращала на ящики в их комоде такого же внимания, как на ящики своего письменного стола, но у меня появилось ощущение, что их кто-то выдвигал и задвигал и что носки моего отца кто-то перекладывал. В шкатулке для драгоценностей все было на месте: никто ничего не утащил. Когда я открыла шкаф, мне показалось, что я почувствовала приятный запах духов Анны и что вешалки расположены не в том строго определенном порядке, в котором их всегда располагали мои педантичные родители, – близко, но не вплотную друг к другу. Сердце у меня екнуло. Я дрожащими руками расстегнула белый матерчатый чехол норковой шубы и залезла в карман, где должен был лежать шелковый мешочек с деньгами. Его там не было. Он почему-то лежал во втором кармане. Я достала его и пересчитала деньги. Они все были на месте. Тем не менее я была уверена, что положила деньги не в этот, а в другой карман.

Впрочем, хотя я и была в этом уверена, но не на сто процентов. Я иногда действовала машинально, и потом мне казалось, что я делала одно, а в действительности – совсем другое. Анна, по всей видимости, просто ходила по нашему дому и из любопытства повсюду заглядывала, а затем компенсировала это свое любопытство шикарным ужином. Мне, конечно, не понравилось, что, с одной стороны, она злоупотребила нашим доверием, но, с другой стороны, она ведь ничего не взяла. Мы, люди, далеки от совершенства и все время обманываем друг друга. Как бы там ни было, у мамы в данный момент не имелось какой-нибудь другой подруги, которая бы о ней заботилась. Мама уделяла чрезмерно много времени своей семье и своим наваждениям, забывая о том, что жизнь заключается не только в этом. Мама была абсолютно не права в том, что пыталась приучить меня быть очень требовательной по отношению ко всему остальному миру. Сейчас в нашей жизни наступил момент, когда нужно было не требовать, а просто пытаться жить по возможности лучше. Анна и старалась сделать так, чтобы наша жизнь была лучше. Я уже даже начала сожалеть, что не насладилась в полной мере устроенным ею для нас шикарным ужином. Бессмысленные самопожертвования не помогали ни моей маме, ни вообще кому-либо. Тем не менее у меня в душе остался неприятный осадок оттого, что Анна обшарила наш дом.

Я не стала ни о чем рассказывать отцу, который, услышав, как зазвонил телефон, воскликнул: «Наконец-то!» – радуясь, что теперь уже сможет лечь спать. По мере того как минуты текли одна за другой, поступок Анны вызывал у меня все больше неприязни. Я бросила бутылочку с дорогим уксусом и изящные кухонные щипцы в мусорное ведро, решив, что, если Анна потребует объяснений по поводу того, куда они подевались, я просто скажу, что не знаю. Впрочем, а с какой стати я должна давать какие-то объяснения Анне в своем собственном доме?

В следующий раз, когда Анна и отец встретились, меня с ними не было. Они случайно столкнулись в больнице и пошли перекусить в какое-то заведение, находящееся неподалеку. Моему отцу не очень-то хотелось ужинать, тем более что вместе с пивом Анна заказала ему одно из нелюбимых им мясных блюд.

– Анна всегда добивается своего, – сказал отец. – Клянусь тебе, мне совсем не хотелось туда идти.

Я не знала, что сказать в ответ, потому что помнила, как Анне удавалось заставить нас пойти поразвлечься.

– Завтра я иду к детективу. Как думаешь, он возьмет с меня какие-то деньги? – спросила я с абсолютно невозмутимым видом.

– О чем это ты? – насторожился отец, поправляя очки.

Я решила, что нет нужды вдаваться в объяснения, потому что он и сам прекрасно понимал, что разговор пойдет о его жене, то есть моей маме, находящейся сейчас больнице, и, возможно, о ее умершей дочери.

– Я не знаю, что случилось с той девочкой, папа, и мне хочется это узнать. Мне нужно, чтобы мама могла спать со спокойной совестью. Не важно, ошибается она или не ошибается. Она страдала и заболела как раз оттого, что не смогла толком ничего узнать.

Я не была уверена в том, что сама не заражусь одержимостью мамы, пытаясь помочь ей спастись от этой одержимости. Та Вероника, которая скрывалась во мне и заметить которую было непросто, начинала действовать. Отец, занервничав, достал из кухонного шкафа бутылку виски и налил себе полбокала. Выпив, он налил себе еще треть. Затем, не отрывая взгляда от бокала, он сказал, что уже проходил через это с моей матерью, что он тоже человек, что он тоже имеет право высказывать свое мнение и что его мнение заключается в том, что если Лаура и в самом деле не умерла во время родов, то у нее сейчас своя жизнь и она, вполне возможно, отнюдь не будет рада услышать то, о чем нам хотелось бы ей сообщить. Что, негодовал он, я могу сделать? Кому я смогу помочь? Произошло несчастье, и что-то изменить было уже невозможно. В подобных случаях никогда ничего невозможно изменить.

Я сказала отцу, чтобы он не пил так много, иначе в конце концов станет похож на отца Хуаниты.

Отец с горечью посмотрел на меня и резким движением поставил банку с пивом на стол. Наша семья трещала по швам. Мы или сдерживались и не говорили друг другу того, что чувствуем, или же говорили это и тем самым делали друг другу больно.

– Какой еще отец Хуаниты? Кто это такой?

Поскольку отец с утра и до вечера работал, ему до сих пор не довелось увидеть мою подругу Хуаниту. Мы ходили с ней в один класс и были соседками. Когда она смеялась, у нее на щеках появлялись ямочки, из‑за чего я очень ей завидовала. А еще Хуанита делала вид, что не замечает своего отца, когда мы видели, как он выходит из бара торгового центра, сильно пошатываясь.