Читать книгу Босоногая команда - Клавдия Лукашевич, Клавдия Владимировна Лукашевич - Страница 4

Маленький серый дом с зелеными ставнями весь потонул в зелени: с одной стороны – старый хозяйский сад, с другой – небольшой отдельный двор для жильцов, с двумя кудрявыми березами да с кустами сирени. Высокая жердь с западней для птиц выглядывала из-за забора.

Мимо серого дома уже который раз с очевидным нетерпением проходили взад и вперед ребятишки: то мальчики, то девочки – в одиночку и по парам…

Вот появились и Гриша со Степой. Гриша – в большой черной кофте, старой шапке и босиком, а Степа – в неуклюжем дырявом пальто, в стоптанных сапогах и новой фуражке на голове…

Мальчики прошли медленно мимо окон деревянного дома с зелеными ставнями. Около крайнего окна, задернутого синей занавеской, Степа приподнялся на цыпочки и заглянул…

– Нет, еще не видно, – с грустью прошептал он.

– Верно, кофей пьет, – возразил Гриша и сдвинул на затылок шапку.

Дети пошли дальше, но все обертывались и посматривали на серый деревянный дом, на заветное окно. Да и не они только… На другой стороне тоже с этого окна не спускал своих глаз рыжий Андрюшка.

День был ясный и теплый… На улицах с утра все говорило о Светлом Празднике: было чище прибрано, развевались флаги, народ шел нарядный и веселый, во всех церквах беспрестанно трезвонили… Тот, кого дети называли «советником», Семен Васильевич Кривошеин, живший в старом домике, только что отпил кофе. Он закурил сигару и собирался пройти из чистенькой кухни в свою комнату, чтобы открыть окно.

– Папенька, уж вы, пожалуйста, сегодня ваших грязных мальчишек не зовите в комнаты: везде вымыто и половики чистые настланы, – сказала ему дочь Агния, высокая худая девушка.

– Слушаю-с, «принцесса на горошенке».

– Я говорю серьезно, а вы все смеетесь. Я думаю, никому другому – мне приходится мыть и прибирать…

– Что делать, душа моя! Всякий знает, что столбовая дворянка и в VI книге записана… А вот приходится и полы вымыть самой, и постирать, и постряпать. Уж поверь, что труд только красит человека…

– Ну, папаша, не будем говорить об этом… А только знайте, что мальчишек ваших сегодня я не пущу в комнаты… От них только грязь, сор и гам…

– Эх, матушка, было бы на душе бело. А после моих мальчишек сор уберешь, и следа не останется…

– Вы не поверите, маменька, до чего они мне вчера у заутрени надоели: по церкви взад-вперед ходят, толкаются, на всех оборачиваются… Я все время волновалась. Противные!..

– Научить их некому, Агнесочка… Простые ребята… Только они без дурного умысла, – кротко заметила мать, тихая старушка с белыми локонами.

– Ну, «седая богиня», и дочь же у тебя ворчунья… Скорее состарилась, чем ты.

– Вы бы, папаша, лучше велели вашим противным мальчишкам в церкви стоять как следует…

– Слушаю-с, «принцесса»! – старик приложил руку к сердцу, комично раскланялся перед дочерью и прошел в свою комнату.

– «Советник» окно открывает! – гулом прошлось по 15 линии.

– Открывает, открывает, – вдруг радостно взвизгнул курносый Гриша и, как стрела, помчался к серому домику.

Окно действительно распахнулось. На одной из его половинок было приделано продолговатое зеркало, в которое было видно далеко-далеко все, что делалось по 15 линии. Чего только не придумает чародей-«советник»!

Теперь он стоял у окна, вдыхая теплый весенний воздух и потягиваясь. Как спокойно, простодушно смотрели на этот ясный день его незлобивые, улыбающиеся черные глаза, как приветливо он улыбнулся, когда у открытого окна вдруг со смехом выросли барашковая шапка и кофта, как будто на вешалке: человека в них было не видно.

– А-а-а-а! Рулевой! Здравствуй!

Всех мальчуганов Семен Васильевич называл по-своему. Гришин нос был прозван «рулем», а он сам назывался не иначе как «рулевым».

– Дяденька, как ты сегодня долго окно не открывал! – упрекнул его мальчуган, сдвигая на затылок шапку.

– Ишь, ты какой ловкий! Думаешь, что у меня и свет в очах – как бы поскорее для вас окно открыть?! Думаешь, очень мне хочется вас видеть?! Очень я соскучился о «босоногой команде»?!

– Дяденька, ты нарочно… А уж мы-то ждали, ждали…

К окну подбегали ребятишки…

– Христос воскресе, дяденька!

– Воистину воскресе!

– Дяденька, возьми яичко! Вот от меня еще… Вот красненькое… Еще сахарное… Это вот…

– Ну, спасибо, спасибо… Куда мне столько! Здравствуйте, здравствуйте, «друзья из босоногой команды», – шутливо говорил Семен Васильевич и, перегнувшись, целовал ребят и тоже дарил им яйца, которые сам красил.

– Смотрите, ребята, какое у меня-то яичко! С крестным ходом… Занятно!..

– А у меня – «Христос» и «Воскрес»…

– У Гриши сердце с полымем нарисовано…

– У Андрюшки – два голубка беленьких…

– Никто, дяденька, не умеет так яичек красить, как ты. Право!..

Все, которые знали Семена Васильевича Кривошеина, видели его неизменно окруженным детьми, детьми худыми, бледными, бедно одетыми, босоногими… Какое удовольствие находил он в их обществе, о чем они вели нескончаемые разговоры, – многим было непонятно. Дочь его, Агния, ужасалась, возмущалась и всячески ограждала свой дом от вторжения «грязных мальчишек».

Но оригинал-старик не мог жить без своей «босоногой команды». Его сердце с самого раннего возраста сжималось болезненно при виде птички с разбитым крылом, ободранной кошки, искусанной собаки, – он их приносил домой, жалел и лечил.

Жалея животных, куда больше он жалел детей. Он не мог видеть равнодушно худенького, бледного детского лица с выражением раннего горя, злобы и ненависти. Оборванные, беззащитные дети, росшие без семьи и ласки, в нем находили друга.

У открытого окна шел оживленный, несмолкаемый разговор.

– Ну, рассказывайте, что у вас нового? Гриша, что твой отец? Степа, хорошо ли учился?

– Отец дюже хворает…

– Страстную не учились… А то, дяденька, у меня все пятерки.

– Молодец, Степа, дай пожать твою благородную руку.

Мальчик рассмеялся и протянул худенькую руку.

– А меня, дяденька, отец к сапожнику после праздников поведет… – объявил белокурый подросток. – Неохота мне… Боюсь.

– Что делать, Петя. Будь сам хорош, и к тебе будут хороши…

– Я теперь уже умею глазурью покрывать пирожные, – хвастался маленький ученик кондитера.

– А у нас на фабрике мальчику палец оторвало…

– Это ужас что такое! И как это, дети, вы сами-то не остерегаетесь! – сокрушенно сетовал Семен Васильевич.

Уже много-много лет весною, летом и осенью открывалось гостеприимное окно «советника». Около окна, как в панораме, менялись дети: одни вырастали, уходили в ученье, другие появлялись вновь…

Дети расступились: к окну подошел молодой мастеровой.

– Христос воскресе, Семен Васильевич.

– Воистину воскресе! Здравствуй, Иван Петрович. Очень рад тебя видеть… Откуда? Какими судьбами?

– Издалека, Семен Васильевич. На Лахте работаю. Я в резчиках теперь. Вот вам подарочек принес своей работы… Не погнушайтесь, – и он вывернул из цветного платка шкатулочку, которую держал под мышкой.

– Ах, какая прелесть! Ну, спасибо, Ваня. Хорошо, тонко работаешь… А дороже всего, что вспомнил старика… Теперь все буду любоваться…

Дети наперерыв лезли к окну посмотреть затейливую резную шкатулочку.

– Я-то вас, Семен Васильевич, ни в «жисть» не забуду. Пригрели вы меня, бездомного малыша… доброму учили… Как вспомнишь что из прежнего… будто и родителев дом был… а все с вами…

Трудно было мастеровому передавать то, что он чувствовал.

– Ну, полно, полно, Ваня… Разве я мог что сделать?! Сущие пустяки!

– Нет, не говорите… Ишь, вы все с ребятами… Я как стал это понимать, – такое хорошее про вас подумал! – задушевно воскликнул мастеровой.

В это время у окна между детьми произошло неожиданное недоразумение: послышалось грубое, бранное слово, в сторону отлетела девочка и упала, всхлипывая…

– Это что такое? В такой праздник! Кто это? – строго спросил старик.

– Дяденька, я хотела тебе вот кошелечек отдать… сама связала! – заговорила миловидная девочка и залилась слезами.

– А зачем лезет вперед. Я ведь раньше ее встал к окну, – весь вспыхнув, сумрачно объявил рыжий, косоглазый Андрей.

– И чего ты, Андрюшка… Вечно в драку… Стоял бы тихо! – укорял Гриша, качая головой в огромной шапке.

– Не плачь, Марфуша, милая. Прости ради праздника этого злого… Андрей, а ты ступай прочь от моего окна. Я тебе много раз говорил, что терпеть не могу брани и драки…

– Эх, ты, Андрюшка… и чего, право, так сделал… Вот и дяденьку осердил! – говорили дети.

– Ступай, Андрей, слышишь… Приходи тогда, когда станешь добрее и отвыкнешь ругаться.

Мальчик пошел… В зеркальце, привешенное к окну, было видно, как стали вздрагивать его худые плечи, как низко наклонилась голова и он стал проводить рукавом по глазам. Верно, не легко было расставаться с открытым окном.

Семен Васильевич все видел, и ему жаль было всем сердцем удалявшегося. Но старик был непреклонен – ему хотелось в этих грубых детях заронить искру добра и света, и он наставлял их, как умел. Он знал: Андрей еще вернется.

– Счастливо оставаться, Семен Васильевич! – сказал, уходя, мастеровой.

– До свидания, голубчик Ваня. Спасибо за подарочек. Дорого, что работа твоих рук… Вот что…

– Дяденька, пусти нас к себе в комнату, – хором попросились ребятишки.

– Уж право не знаю. «Принцесса» моя будет недовольна. Вишь, «босоногие друзья», у вас ноги-то какие грязные, а у нас полы вымыты…

– Дяденька, я ноги-то о кофту хорошенько вытру, – предложил Гриша…

– Хороша будет твоя кофта. Нет, «рулевой», не согласен…

– Дяденька, ведь сегодня праздник… Пусти нас к себе! – умоляли дети.

– Ну, идите, только не все сразу… Сначала Степа и Марфуша. Ноги вытирайте хорошенько, не шалите и входите тише… А не то и мне, и вам попадет. Идите, я открою калитку.

Старик открыл калитку. Дети застенчиво вошли в квартиру.

– Ноги вытирайте… Всегда грязи натащите! – грозно раздался крикливый голос Агнии, и она показалась на пороге кухни.

– Они вытрут, Агнесочка, вытрут. Ты не беспокойся, – я присмотрю! – успокаивал старик волновавшуюся дочь…

Дети старались как можно незаметнее и тише бочком пробраться в заветную гостеприимную комнату, где они чувствовали себя так хорошо, так спокойно… Они сидели там смирнехонько и в сотый раз уже все разглядывали. Там было для них много интересного.

А за тоненькой перегородкой раздавались шаги и воркотня Агнии.

– Дяденька, пусти и меня к себе… И меня, миленький, дяденька… Меня тоже! – доносились шепотом мольбы с улицы, и в окно тянулись руки…

Трудно было устоять против таких скромных желаний.

– Что делать, друзья мои! Придется из моей комнаты бочонок с селедками устроить. Только я вас в окно перетаскаю… Чур! не смеяться и не шуметь. Ну, полезайте.

И один за другим в маленькой комнате оказалось человек десять гостей. Когда Семен Васильевич тащил Гришу, то произошло неожиданное приключение.

Вертлявый мальчуган, вырвавшись из рук старика, упал и задел за кресло, кресло с громом полетело на него и покрыло его.

В кабинете раздался веселый взрыв хохота. Семен Васильевич сам весь трясся от смеха, но зажимал рот рукой и махал на детей…

– Это ужасно! У нас точно постоялый двор! – послышался за стеной полный негодования голос Агнии.

В это время из-под кресла показалась голова с торчащими волосами, затем – вздернутый нос и вся фигура в большой кофте.

– Дяденька, я жив… Ничуть не убился! – весело объвил Гриша.

Опять ребятишки прыснули от смеха, опять замахал на них старик, опять послышался сердитый голос за стеной:

– Это ужасно! Никогда нет в собственном доме покою. Это не жизнь, а каторга!..

В кабинете все стихло, как по мановению волшебного жезла.

– С утра болит голова… А тут вечный гам, вечная визготня и грязь!

– Ты бы, Агнессочка, пошла пройтись… – ласково посоветовала старушка дочери.

– Да я готова бежать без оглядки из этого Содома!

– Поди, милая, погода такая хорошая.

Дети, присмиревшие было в маленькой комнатке, разговорились: полились расспросы, рассказы, стали катать яйца… Туда, в комнату, живо явились Каро и Резвый (собаки Семена Васильевича), начались ученье и возня; затем ходили всей гурьбой смотреть западню; смотрели, не взошли ли семена на двух грядках в саду; а потом Семен Васильевич стал им читать сказку. Дети слушали.

Дверь в кабинет, висевшая на блоке, приотворилась, вошла старушка с двумя тарелками в руках.

– Вот, Симушка, тут немножко кулича, пасхи, ветчинки… Может, закусите?

Какой благодарностью забилось сердце Семена Васильевича. Б^льшей радости ему нельзя было доставить – как побаловать его «босоногую команду». Это было ему приятнее всего… Он ведь знал, что бедным ребятишкам не часто доставались сладкие кусочки. И жена его, его верная старая подруга, понимала это и, когда Агнии не было дома, незаметно входила в кабинет с тарелочкой…

– Спасибо, Темирочка, спасибо тебе… Поставь вот тут тарелочки.

– Благодарствуем, тетенька! – шепотом пробежало между детьми.

Семен Васильевич вышел за женой в темненькую прихожую, обнял ее и поцеловал в лоб.

– Ах ты моя верная «седая богиня»!

«Голубчик мой, сам-то чист душой, как дитя… Радуется за своих мальчишек больше, чем если ему что сделаешь», – думала растроганная старушка, проходя в свою чистенькую кухню.

Надо было видеть, с каким удовольствием разговлялись эти полуголодные, неизбалованные дети и как по-своему в глубине души они ценили это баловство доброй с седыми локонами, тетеньки… Сколько было потом толков об этом…