Читать книгу Позволь мне солгать - Клер Макинтош - Страница 14

Анна

Я судорожно тычу пальцами в телефон, нахожу исходящие звонки и набираю номер Марка, на цыпочках поднимаясь по лестнице. Элла у меня на руках, и я мысленно умоляю ее не издавать ни звука.

А потом происходят три события.

Хруст гравия сменяется шагами на крыльце.

Гудок в трубке эхом отзывается за дверью дома.

И входная дверь открывается.

Когда Марк входит в коридор, держа в руке звонящий телефон, я стою у лестницы, широко распахнув глаза от адреналина, курсирующего в моих венах.

– Звонили, миледи? – Ухмыляясь, он сбрасывает звонок.

Я медленно опускаю мобильный. Сердце все еще бешено бьется, отказываясь признать, что опасность миновала. Я неловко смеюсь, и от облечения у меня кружится голова, как кружилась от страха всего минуту назад.

– Я слышала, как кто-то ходит вокруг дома, и подумала, что он собирается пробраться внутрь.

– Так и было.

Марк подходит поцеловать меня, обнимает Эллу, чмокает ее в макушку и забирает у меня из рук.

– Ты подкрадывался к двери! Почему ты сразу не вошел? – Мое раздражение неоправданно, это просто паника медленно отступает, адреналин растворяется в крови.

Склонив голову к плечу, Марк терпеливо всматривается в мое лицо, словно не обращая внимания на мою грубость.

– Я выносил мусор. Завтра приедет мусоровоз. – Он обращается к Элле, сюсюкая: – Правда, маленькая? Правда? Ну конечно!

Я жмурюсь. Тот звук, напомнивший мне скрежет приставной лестницы… это заскрипела крышка мусорного бака. Столь знакомый звук, я должна была сразу догадаться. Я иду за Марком в гостиную, где он включает свет и укладывает Эллу в ее коляску с погремушками.

– Где Лора?

– Я отослала ее домой.

– Но она сказала, что останется! Я бы пришел раньше…

– Мне не нужна нянька. Со мной все в порядке.

– Да ну? – Он сжимает мои ладони и разводит руки в стороны, словно осматривая меня.

– Да. Нет. Не совсем, – признаюсь наконец.

– И где эта открытка?

– Я отнесла ее в полицию.

Я показываю ему снимки, как до этого Лоре, и наблюдаю, как он присматривается к надписи, увеличивая изображение.

– «Самоубийство? Едва ли».

– Вот видишь? Мою мать убили.

– Но тут написано не так.

– Но именно на это и намекает отправивший ее, верно?

Марк задумчиво смотрит на меня.

– А еще можно предположить, что речь идет о несчастном случае, ты не находишь?

– Несчастном случае? – недоумеваю я. – Тогда почему так и не написать? Зачем этот злой сарказм? Зачем эта безвкусная картинка?

Вздохнув (я надеюсь, что он устал не от меня, а от долгого дня, проведенного в душном помещении), Марк садится на диван.

– Может, кто-то пытается указать на виновного. Мол, всему виной преступная халатность, а вовсе не решение твоей матери. Кто отвечает за поддержание порядка на Бичи-Хед?

Я молчу.

– Вот видишь, что я имею в виду, – уже мягче продолжает Марк. – Это неоднозначное послание.

– Возможно. Но мама оставила сумочку и телефон на краю скалы, что было бы странно, если бы она случайно упала…

– Разве что она положила их туда заранее. Не уронила, а именно положила. Хотела заглянуть за край скалы или пыталась спасти запутавшуюся птицу, а край обвалился, и…

Я падаю на диван рядом с Марком.

– Ты действительно думаешь, что это был несчастный случай?

Он поворачивается ко мне, так что теперь мы сидим лицом к лицу.

– Нет, родная, – нежно, не сводя с меня взгляда, говорит он. – Я думаю, что твоя мама была очень несчастлива после смерти твоего отца. Я думаю, она чувствовала себя куда хуже, чем кто-либо мог предположить. И… – Он делает паузу, чтобы подчеркнуть значимость своих слов. – И я думаю, что она покончила с собой.

Он не говорит ничего нового, но сердце у меня обрывается, и я понимаю, как сильно я хотела, чтобы его альтернативная версия событий оказалась истинной. И как я готова ухватиться за соломинку, которой на самом деле нет и не было.

– Я лишь говорю, что все можно интерпретировать по – разному. Включая эту открытку. – Он откладывает телефон на кофейный столик, и экран меркнет. – Тот, кто прислал тебе это, хочет заморочить тебе голову. Он просто псих. И он хочет, чтобы ты отреагировала. Не позволяй ему заставить тебя реагировать.

– Тот человек в полицейском участке положил открытку в пакет для улик. Сказал, что проверит ее на отпечатки. – Полиция восприняла это всерьез, вот что я пытаюсь сказать.

– Ты говорила с детективом?

– Нет, с человеком, который работает в приемной. Он был детективом-инспектором большую часть своей жизни, а затем вышел на пенсию и вернулся в полицию гражданским.

– Вот это верность делу!

– Скажи? Представь, каково это: настолько любить свою работу, что ты не хочешь уходить. Даже на пенсии.

– Или ты настолько укоренен в госструктуре, что даже представить себе не можешь, как будешь заниматься чем-то другим. – Марк зевает, не успевая прикрыть рот ладонью. Спереди его зубы идеально ровные, жемчужно-белые, но под таким углом я вижу пломбы в его верхних зубах.

– Хм. Я не думала об этом в таком ключе. – Я вспоминаю Мюррея Маккензи, его внимание и заботу, его вдумчивые замечания, и понимаю, что рада его присутствию в полиции, какими бы ни были его причины оставаться там. – Во всяком случае, он был очень мил.

– Отлично. А пока лучшее, что ты можешь сделать, – выбросить все это из головы.

Он устраивается в уголке дивана, вытянув ноги, и поднимает руку, приглашая меня. Я укладываюсь в привычной позе: его левая рука – на моем плече, его подбородок – у меня на макушке. От него пахнет холодом и еще чем-то непривычным…

– Ты курил?

Мне любопытно, вот и все, но я и сама слышу осуждение в собственных словах.

– Пара затяжек после семинара. Прости, чувствуется запах?

– Не особо, просто… я не знала, что ты куришь.

Представьте себе – как можно не знать, что твой партнер курит? Но я никогда не видела Марка с сигаретой. Даже не слышала, чтобы он упоминал что-то подобное.

– Я бросил много лет назад. Гипнотерапия. Собственно, после этого и заинтересовался психологией. Я тебе не рассказывал эту историю? В общем, каждые пару месяцев я закуриваю сигарету, делаю пару затяжек и тушу ее. Это напоминает мне, что я контролирую ситуацию. – Марк улыбается. – В этом есть своя логика, клянусь. И не волнуйся – я ни за что не стал бы курить при Элле.

Я прижимаюсь к нему и говорю себе, как здорово, что мы до сих пор узнаем друг о друге что-то новое – что у нас общего, в чем мы отличаемся, – но сейчас тайнам нет места в моей жизни. Хотела бы я, чтобы мы с Марком знали друг о друге все. Чтобы мы любили друг друга с самого детства. Хотела бы я, чтобы Марк знал меня до смерти мамы и папы. Тогда я была совсем другим человеком. Любопытной. Веселой. Компанейской. Марк не знаком с той Анной. Он знает скорбящую Анну, беременную Анну, ставшую матерью Анну. Иногда, в присутствии Лоры или Билли, я вспоминаю те времена, когда мама с папой были еще живы, и при этих воспоминаниях я, бывает, чувствую себя как прежде. Но такое случается очень редко.

– Как твой семинар? – Я решаю сменить тему.

– А, – досадует он, – много ролевых игр.

По голосу я слышу, что он морщится. Марк ненавидит ролевые игры.

– Ты пришел чуть позже, чем я думала.

– Заскочил в квартиру. Не нравится мне, что она стоит пустая.

Когда мы с Марком познакомились, он жил в Патни, в квартире на восьмом этаже, где принимал пациентов, и только раз в неделю проводил сеансы в клинике в Брайтоне – той самой, которая распространяла рекламные листовки в Истборне как раз тогда, когда мне больше всего нужна была психотерапия.

Я рассказала Лоре о беременности еще до того, как сообщила эти новости Марку.

– Что же мне делать?

– Рожать, видимо, – улыбнулась Лора. – Разве не так обычно происходит?

Мы сидели в кафе в Брайтоне, напротив маникюрного салона, где Лора раньше работала. На тот момент она устроилась в службу техподдержки интернет-магазина, но я видела, как она поглядывает на девчонок в салоне, и думала, не скучает ли она по веселому щебетанию маникюрш.

– Я не могу, это невозможно, – чуть не плакала я.

Все это казалось мне каким-то нереальным. Я не чувствовала себя беременной. Если бы не с полдесятка тестов, которые я сделала, и задержки, я могла бы поклясться, что все это – просто дурной сон.

– Ну, есть другие варианты, – тихо произнесла Лора, хотя никто нас не слушал.

Я покачала головой: две жизни – и так слишком большая потеря.

– Ну что ж, – она поднимает чашку с кофе как бокал. – Поздравляю, мамочка.

Я сказала Марку за ужином тем же вечером. Дождавшись, пока за столиками вокруг будут сидеть люди: я чувствовала себя безопаснее под защитой этих незнакомцев.

– Мне очень жаль, – сказала я, изложив свои ошеломляющие новости.

– Жаль? – На его лице промелькнуло недоумение. – Это же потрясающе! В смысле… правда?

Он пытался быть серьезным, но его губы невольно растягивались в улыбке. Марк обвел ресторан взглядом, точно ожидая, что все сидящие вокруг разразятся бурными аплодисментами.

– Я… я не была уверена.

Но, опустив ладонь на свой все еще плоский живот, подумала, что после всех ужасов минувшего года наконец-то случилось что-то хорошее. Что-то чудесное.

– Ладно, – согласился Марк, – может, все это произошло несколько быстрее, чем мы ожидали…

– Самую малость.

Я могла сосчитать недели, что мы встречались, на пальцах одной руки.

– Но мы ведь хотели этого.

Он так ждал моего согласия, что я энергично кивнула.

Так и было. Мы даже говорили об этом, сами удивляясь собственной откровенности. Когда мы познакомились, Марку уже исполнилось тридцать девять лет, он страдал после разрыва долгосрочных отношений, которые считал вечными. И уже готов был смириться с тем, что никогда не обретет семью, о которой мечтал. Мне было всего двадцать пять, но я уже знала, насколько коротка жизнь. И вот смерть моих родителей свела нас вместе, а ребенок станет тем, что вместе нас удержит.

Постепенно Марк свернул свою лондонскую частную практику, начал работать всю неделю в Брайтоне, перебрался ко мне и сдал квартиру в Патни. Это казалось идеальным решением. Арендная плата покрывала выплаты по ипотеке, плюс еще что-то оставалось, и жильцы готовы были сами чинить любые поломки. По крайней мере, так мы предполагали, пока нам не позвонили из санитарной службы и сообщили, что сосед сверху жалуется на странный запах. К тому времени как мы добрались туда, жильцы съехали, прихватив залог и месячную аренду и оставив квартиру в состоянии полной разрухи, из-за чего ее нельзя было сразу сдать. Марк постепенно приводил жилье в порядок.

– Как там в Патни?

– Плохо. Я нанял бригаду для косметического ремонта, но они заняты на другом проекте и смогут приступить только в середине января, то есть залог от новых жильцов мы в лучшем случае получим только в феврале.

– Это не важно.

– Нет, важно.

Мы помолчали, чтобы избежать ссоры. На самом деле нам не нужны выплаты за его квартиру. Не сейчас. «Кое-какие деньжата у нас еще завалялись», как говаривал мой дедушка.

Я бы отдала любые деньги, только бы провести еще один день с родителями, но факт остается фактом: после их смерти я унаследовала крупное состояние. Благодаря дедушке Джонсону дом никогда не был в ипотеке, а папины сбережения и выплаты по страховым полисам моих родителей привели к тому, что сейчас у меня на счету чуть больше миллиона фунтов стерлингов.

– Я продам квартиру, – вдруг заявляет он.

– Почему? Нам не повезло, вот и все. Нужно сменить агентство, выбрать то, где тщательно проверяют рекомендации квартирантов.

– Может, нам оба жилья стоит продать?

На мгновение я даже не могу понять, что он имеет в виду. Продать Дубовую усадьбу?

– Это большой дом, да и сад трудно поддерживать в порядке, учитывая, что мы оба не знаем, как это делать.

– Можем нанять садовника, – предлагаю.

– Платановая усадьба вышла на рынок с изначальной стоимостью в восемь с половиной миллионов фунтов, а в ней всего четыре комнаты.

Он говорит серьезно.

– Я не хочу переезжать, Марк.

– Мы могли бы купить какую-нибудь общую собственность. Что-то, что принадлежало бы нам обоим.

– Но Дубовая усадьба и так принадлежит нам обоим.

Марк не отвечает, но я знаю, что он со мной не согласен. Он окончательно переехал ко мне в конце июня, когда я уже была на четвертом месяце беременности, и оказалось, что Марк несколько недель не ночевал в своей квартире.

«Чувствуй себя как дома», – радостно сказала я, но сами эти слова словно подчеркнули тот факт, что домом владею я.

Прошли дни, прежде чем Марк прекратил спрашивать у меня, можно ли ему заварить чаю, и недели, прежде чем он перестал сидеть на диване, не поджимая ноги, как и полагается гостю.

Хотела бы я, чтобы он любил этот дом так же, как и я. Если не принимать во внимание три года, проведенных в университете, я прожила тут всю свою жизнь. Да, вся моя жизнь прошла в этих стенах.

– Просто подумай об этом, – мягко предлагает он.

Я знаю, Марк считает, что здесь слишком много призраков. Что спать в родительской спальне для меня нелегко. Может, это и для него нелегко…

– Ладно, – соглашаюсь я.

Но я имею в виду «нет». Я не хочу переезжать. Дубовая усадьба – это все, что у меня осталось от родителей.

Элла просыпается ровно в шесть. Когда-то это время казалось мне невероятно ранним, но после недель ночных бдений и постоянного подъема в пять пробуждение в шесть утра кажется поздним началом дня. Марк заваривает чай, а я укладываю Эллу в кровати с нами, и мы валяемся еще часик, прежде чем Марк идет в душ, а мы с Эллой спускаемся завтракать.

Полчаса спустя Марк все еще плещется в душе – я слышу гул в трубах и ритмичный перестук, эдакое музыкальное сопровождение любого включения воды в нашей ванной. Элла уже одета, а я вот еще в пижаме, танцую на кухне, стараясь насмешить малышку.

Шорох гравия во дворе напоминает мне о вчерашнем вечере. Утренний свет льется в окно, и мне стыдно за то, как я вчера себя накрутила. Хорошо, что телефон Роберта был отключен и единственным свидетелем моей паранойи оказался Марк. В следующий раз, когда я останусь одна вечером, я включу громкую музыку, зажгу везде свет и буду ходить по дому, хлопая дверьми. И не стану закрываться в одной комнате, разыгрывая никому не нужную драму.

Я слышу металлический щелчок почтовой щели, мягкий шорох писем, падающих на коврик у входа, а затем тихий стук – почтальон что-то оставил на крыльце.

Когда Элле было пять недель и малышку мучили колики, почтальон принес заказанный Марком учебник. У меня ушел целый час на то, чтобы укачать ее, и, когда Элла наконец-то заснула, почтальон громко постучал в дверь, да с такой силой, что даже лампочка в коридоре закачалась.