Читать книгу Опасные земли - Клим Жуков - Страница 5

«…когда выпадет возможность. В таком случае обещаю не оставить Вас своею помощью и вниманием. С неизменным почтением к Вашим трудам и заботам, Божьей Милостью, Карл, граф Шароле».

Дата расплылась в неразборчивую кляксу, угадывался лишь год – 1465.

Кирилл извлек из глазницы монокуляр и откинулся в кресле. Подпружиненная ненадежной пластмассой спинка издала протестный скрип.

«Черт знает что», – такое мысленное резюме.

Рука, без сомнений, та же, что и в другом документе. Даже ошибки сходные – писано тем еще грамотеем! Хотя насчет ошибок Кирилл сомневался – не было уверенности в том, насколько твердыми были правила великого и могучего французского языка в пятнадцатом веке. Он просто не помнил, забыл этот сегмент давнего своего образования.

«Торчикозник», как изящно именовал авантюрист Петухов неизвестного наркомана, выделил на пробу шесть листов. Два письма в весовой категории записки, принадлежавших одной руке, и какой-то путевой дневник с совсем другим, практически нечитаемым почерком, на расшифровку коего истрачены половина дня и почти весь вечер.

Дневник – это такая рабочая условность, потому что с равной долей вероятности листки могли оказаться частью мемуарного сочинения. Сочинял, кстати, крайне странный персонаж.

Если атрибутировать письма сиру Филиппу де Лалену, то «дневник» принадлежит какому-то его спутнику, соратнику, а может быть, и слуге. Написано было кондовой простонародной лингвой, но чрезвычайно тщательно – так бывает, если язык не родной, но достаточно хорошо изучен, чтобы не допускать ошибок типа «моя твоя не понимай». При этом автор то и дело сбивался в точке повествования с третьего лица на первое и наоборот в совершенно произвольной, непредсказуемой форме.

С письмами была полная ясность: депеша от имени Карла Смелого, видимо, предназначенная писцу для перебеливания, и еще одна, датированная августом 1465 года. Именно этот автограф вызвал у Ровного сомнения в подлинности.

Пришлось забраться в домашнюю библиотеку, сдуть пыль с неподражаемого де Коммина и убедиться, что «сказанный сеньор де Лален» погиб в сражении при Монлери больше чем за месяц до написания депеши. Это если верить де Коммину, а отчего, собственно, не верить? Авторитетный источник, неколебимый, как гора Монблан.

Потом пришлось сдуть пыль с собственных мозгов, так и скрипевших от позабытых усилий.

Жизнеописание брата – примадонны турнирного дела, доброго рыцаря Жака де Лалена – помогло еще меньше, так как о семье упоминалось очень скупо.

Неплохо было пролистнуть книгу Оливье де Ла Марша, который, насколько помнил Ровный, знал такие подробности о жизни бургундского двора, что страшно делается. Но старика Оливье у него не было.

– В любом случае Ла Марш нужен, – сказал Ровный вслух, чтобы рассеять пыльный архивный континуум, образовавшийся в комнате. – Где его взять? На русский не переведен из-за идеалистической перегруженности, так мало ценившейся в советские годы. А закажу-ка я его на «Амазоне»!

Amazon.com сыскал Оливье на удивление быстро. Модная и, чего греха таить, удобная сделка свершилась в виртуальном пространстве.

Пыльный континуум рассеиваться не желал, и Ровный отправился на кухню для приготовления кофе, что удалось вполне. Втянув в ноздри кусок арабского аромата, он прогромыхал чем-то в буфете, и кофе смешался с коньяком.

Часы на холодильнике домигали до полуночи, а Ровный набрал номер Петухова. Спустя три гудка на той стороне раздался голос:

– Кира, ты охренел? Сейчас меня жена поимеет – ночь на дворе!

– Петухов, не дави на жалость – ты сейчас сидишь в своем кабинете и смотришь порнуху, а спать завалишься часа через три! Я ж тебе по делу звоню.

– Ничего не порнуху, договаривался с американцем через скайп, вот и не сплю, – обиделся Петухов. – А ты чего там? Бухаешь?

– Кофе пью, – о коньяке Ровный умолчал.

– А… а то глотки такие, будто бухаешь! Что там у тебя?

– Сержант, ты, конечно, хамло необразованное, но в деле сечешь! Бумаги подлинные. И если удастся доказать, что товарищ Лален-младший был жив и здоров через месяц после собственной смерти… – тут Ровный вкусно зачмокал. – Брат, даже одну эту записку можно смело выставлять на «Сотбис». Или на «Кристи». Никаких заштатных аукционов! Быстро понюхай воздух!

Трубка засопела.

– Не понял? – судя по голосу, Петухов собирался обидеться на «хамло» да еще и «необразованное».

– Пахнет сотнями тысяч! Сотнями тысяч в конвертируемой валюте!

– Ну прям и сотнями…

– А как же! Ведь там целый архив, я верно тебя понимаю?

– Я думал, тысяч двадцать за него отхватить… – ошарашенно промолвил Петухов.

– Так что с архивом? Ты его видел?

– Ну там это… Видел, конечно! Ну… какие-то разрозненные бумажки, штук десять или двенадцать. Все такие же старые, с тарабарщиной. И отдельно сброшюрованная тетрадь – каждый лист в отдельном файле, но ни обложки, ничего такого. Я так понял, что наркоманов дед считал ее отдельной книгой. Аккуратный был мужик, не то что этот упырь.

– Упырь – это наш наркуша? – уточнил Ровный.

– Нет, блин, я! Не тупи!

– Так время-то позднее. Вот кофеем заправляюсь для взбодрения мозгов, – антиквар помолчал, чтобы быстро выпалить: – Готов посильно вложиться деньгами. Пятьдесят на пятьдесят, договорились?

– Зато я не готов, – буркнул сержант. – Будешь у меня экспертом, понял?

– Тридцать процентов.

– Ты охренел, в натуре! Десять.

– Тридцать пять, – Ровный проявлял безграничную наглость.

– Во ты ваще! Наха-а-ал! Двенадцать.

Кирилл откашлялся, отставил кружку с кофе, чтобы не мешала.

– Артем! Имей совесть! Ты заплатишь наркоту максимум тысяч пять, пусть шесть – на большее у него фантазии не хватит! А в перспективе у тебя минимум двести тысяч! Евро! Без меня ты эти бумажки все равно выгодно не продашь, и ты мне при такой рентабельности пытаешься втюхать двенадцать процентов?! Имей совесть!

– Не-е-ет! – зарычал Петухов. – Это ты имей совесть! Мало того что я торчка нашел и развел! Так я уже вторую неделю к нему хожу с конвертами герыча на кармане! Понимаешь! Я! С «хмурым» в потных ладошках! Мимо всех ментов! Во мне радость в сорок два года залететь с героином, будто сраный барыга! И я тебе после этого отдам треть?! Ты совсем охренел, Пеневежневецких!

– Двадцать пять, – ответил антиквар, даже не обратив внимания на свою собственную прочно забытую фамилию.

– Пятнадцать.

– Двадцать пять процентов! Четверть! И считай, что я делаю большое одолжение по дружбе!

– Не больше двадцати.

– Двадцать пять, Артем. Подумай об аукционе, о двухстах тысячах и кончай сношать мне мозг.

– Ладно… уломал, блин, скотина жадная. Жду тебя завтра… нет, завтра у меня переговоры на весь день… Послезавтра. Я за тобой заеду, заберем бумажки и к наркуше – охмурять. Ты когда, вообще, машину купишь?

– Когда уеду в деревню. Не вижу смысла жить в пробках за свои деньги.

– Все с тобой ясно, Кира, – Петухов еще посопел, страдая от собственной сговорчивости. – Спать давай.

И положил трубку.

А Ровный расправился с остывшим кофе, в котором коньяк ощущался куда сильнее базового напитка, и ушел в единственную комнату квартиры. Она же кабинет, она же спальня. На единственном столе мультифункционального помещения его дожидались путевые записи, а может, и мемуары.

Вот на их счет было больше непонятностей, нежели понятностей.

Кто автор?

Явно дворянин, или клирик, или буржуа из верхнего слоя – ожидать мемуаров от кого-то иного, да еще в пятнадцатом веке, когда жанр только рождался в муках, было глупо.

Тем не менее если и мемуары, то очень странные. Весь классический канон псу под хвост! Ни тебе жизнеописания в молодые годы, хотя бы кратко, ни тебе повествования от первого лица, даже элементарно представиться не изволил! Изложение настолько нетипичное, что описанные события, пожалуй, можно реконструировать и пересказать своими словами, но соотнести с любым из известных исторических памятников выйдет вряд ли.

И ведь, пожалуй, не дневник.

Дневник подчиняется датам – это закон. Мол, сегодня, такого числа, постановил подняться в шесть утра, скакать на коне до завтрака, после написать письмо матушке, отобедав, нести вечное и доброе, а под вечер дать денщику Степану пятиалтынный. Проснулся к обеду, до вечера нес какую-то чушь, а денщику Степану дал в морду. Или как там у классика?

Хотя именно такой разудалый стиль больше всего подходит к запискам. При этом дяденька в курсе политики, в курсе придворной жизни, да еще в таких подробностях, что сомнения в сторону – все видел. Или не все, но достаточно много.

Интересная выходит история!

Кирилл уставился в пламенеющий «Гуглом» монитор компьютера, поерзал в кресле, констатировав, что трусы пропитались потом до состояния липкой ленты – такие стояли в Питере погоды.

– Глобальное потепление в действии – не соврали, сволочи… – пробормотал он, разумея Гринпис.

Пришлось вставать, брести в душ и переодеваться.

Пока нежился под струями, пока прыгал на ножке, силясь прицелиться в штанину шорт, Ровный мусолил с разных сторон мысль, что депеши де Лалена и условные мемуары, несомненно, связаны.

Повествование не имело начала – отсутствовали первые страницы. Но смысл и география говорили, что неизвестный героический дед, вывезший бумаги из Третьего рейха, вывез их не просто так, а как единый комплекс, представляющий ценность именно своим единством. Разбирался, ой разбирался старик в теме!

Как минимум знал старофранцузский. Много в стране победителей было таких знающих? Можно не гадать – единицы.

– Едет, значит, наш Филипп к Монлери, а с ним едет… неопознанный субъект, – сказал Ровный, так как отличался привычкой думать вслух, конечно, без свидетелей. – И если Филипп выжил, то… так-с, что за город означен в первой депеше?

Кирилл взялся за бумаги и извлек файл.

Шиме. Областной центр. Бальяж Шиме, или, точнее, превотство.

Мол, сим извещаю вашу светлость, что с Божьей помощью прибыл в Шиме по известному делу и приступаю к… следственно-розыскным мероприятиям.

Изрядно забытая историческая география застучалась в голову, и Ровный полез в большой атлас средневековой Европы, который купил в прошлом году за страшные деньги – едва не триста долларов. Как дань юности, конечно. Ну и на шикарный переплет позарился – уж очень солидно он выглядел. А вот как пригодилось!

Шиме – это в Геннегау. Пограничные земли с королевским доменом Франции.

Последняя сцена из имеющихся записей говорила о том самом Шиме. Город Сен-Клер-на-Уазе.

На Уазе не было никакого города Сен-Клер. Ровный все глаза проглядел и даже залез в алфавитный указатель, тоже вхолостую. «Гугл», «Яндекс» и «Яху» помогать отказались. Бездонная Википедия, к которой Кирилл привык относиться как к запасным мозгам, молчала.

Атлас современной Бельгии, которая умудрилась сохранить множество средневековых городков, показывал совершенно девственную реку Уазу в ее течении по префектуре Шиме. Нет в природе никакого Сен-Клера! И судя по историческому атласу, не было никогда.

Впрочем, это не факт.

– Очень хочется услышать голос специалиста. Ну просто никуда без специалиста! Ни-и-ику-у-уда-а-а! – пропел Ровный и прошелся по комнате, сожалея по навсегда утраченной привычке курить.

Мозгу требовался допинг.

И информация.

То есть для начала – остальные страницы записок. Потом спец по исторической географии – на примете были целых два. А пока – допинг.

Ровный-антиквар любил коньяк. Такая вот слабость обеспеченного сословия.

На встречах и переговорах часто приходилось пить виски, от которого воротило с души. Он научился разбираться в самогонных оттенках и торфяных ароматах, уверенно различая бурбон, односолодовую гадость и, не дай Бог, купаж. Умел, то есть, поддержать беседу о достоинствах ирландского или шотландского напитка, хотя, по его внутреннему убеждению, достоинств не было вовсе.

В старорежимном буфете, который навевал ностальгию и воспоминания об очередях за югославскими гарнитурами, покоилась небольшая батарея. Ровный избрал заветную бутыль – подарок армянского коллекционера, который поразил его в сердце манерой запивать коньяк пивом («иначэ нэ цэпляет, панимаишь, дарагой?»).

Бутыль была редкой – своего рода коллекционная ценность. У армянина имелся собственный виноградник, выдававший тысячу литров в год – не больше. Поэтому Кирилл берег ее для особого случая. Вот как теперь.

Угнездившись в обнимку с бокалом, Кирилл принялся перечитывать перевод записок, то и дело сверяясь с оригиналом.

Значит, действующие лица и исполнители: Филипп де Лален, Жерар де Сульмон (о такой фамилии Ровный даже не слышал), Уго де Ламье, а также жандармы, арбалетчики и прочая сволочь. Это не считая великих, вроде Карла Смелого, которые явно выступали в непривычном декоративном амплуа. Место действия – дорога на Камбре и само Камбре, с явной перспективой на мифический город Сен-Клер.

«Быть может… городу польстили? – подумал антиквар. – Мало ли – деревня, теперь поди ее отыщи!»

Но нет, пять с половиной тысяч населения, обозначенные на последней странице, – это только теперь даже на квартал не тянет. В пятнадцатом веке – это было круто. Крупный европейский город Нюрнберг мог похвастаться аж семью тысячами.

Или не семью, а больше?

«Как же хреново-то, а! Все забыл! Где бы данные по населению поглядеть? У Броделя? А у него вообще есть демография? Все выветрилось! Ничего не помню! Даже коньяк не помогает».

В любом случае город – это город. Средневековый люд был весьма однозначен в этом вопросе. То есть город – это настоящая крепостная стена и в европейских реалиях – обязательный герб, означающий, что поселение является самостоятельным субъектом феодального права. Или это не город, а село.

Пять с половиной тысяч – почти стопроцентная вероятность, что город должен дожить до наших дней. Однако не дожил, если вообще был такой.

Сен-Клер…

Ровный глотнул коньяка и чуть не поперхнулся, потому что подскочил от неожиданности.

Ночную тишину просверлил звонок.

Долгий, требовательный, безостановочный.

Взгляд на часы в углу монитора: 2:38, глухая ночь.

– …твою-то мать! – выругался Кирилл и пошел в прихожую.

Трель все не прекращалась, будто кнопку залепили скотчем или злоумышленник просто не отпускает палец. Намерения роились самые черные. Кого несет в такую пору? Да еще вот таким образом.

– Кто там?! – грозно спросил Ровный у броневого листа, преграждавшего доступ в квартиру.

Ответом была все та же неостановимая трель.

«Ну, суки!»

Он откинул флажок глазка и уставился в абсолютную черноту. Кто-то залепил и его, потому что на площадке вечером горела вполне пристойная лампа – это раз, два – белые ночи были в самом разгаре, и на лестницу проникало достаточно света из окон.

– Если ты, козел, сейчас не отпустишь звонок, я тебя травмирую, понял?!

Ровный был крупным мужчиной. Почти девяносто килограммов, помноженные на понятную ярость, обещали именно их – травмы.

– Не понял? Ну, считай, напросился!! – и Кирилл взялся за шпингалет первого замка.

Замок ответил троекратным лязгом.

Второй замок.

Поворачивая фиксатор задвижки, Ровный вновь прильнул к глазку в надежде рассмотреть гаденыша. Ну кто это может быть? Надрался какой-нибудь паразит до зеленых чертей или подростки хулиганят.

Но когда рассмотрел…

Руки сами закрыли оба замка до упора, накинули крюк и заперли вторую дверь.

За стеклянной гранью была темнота, но совсем не такая, как если бы скучающий гопник закрыл глазок пальцем. Почему-то Кирилл уверился, что никто глазок не закрывал.

Последнее, что предстало его ошалевшим глазам, пока вторая дверь не отсекла обзор, была рукоять, ходившая в железном теле вверх-вниз.

– Я вызываю милицию! – смог пискнуть Ровный, вовсе утратив недавнюю ярость.

Он отступил в коридор, озираясь в поисках хоть какого оружия. Собственные руки показались вдруг слабыми и тонкими, живот слишком рыхлым, а в голову пришла мысль, что ему уже сорок и он совсем не такой быстрый и сильный…

Но вовсе не это – не угроза физического насилия его напугала. Антиквар вряд ли смог бы ответить, что именно. Чудовищный, атавистический страх таился там, заставляя душу проваливаться в желудок.

И дверь – всего два слоя трехмиллиметровой стали… Всего шесть миллиметров отделяли его от тьмы на лестнице.

Добежать до телефона? И сотовый, и городской лежали в комнате. Но не было никаких сил, чтобы оторвать взгляд от двери хоть на мгновение. Антиквар был уверен, что стоит отвернуться, как дверь рухнет!

Волны липкого ужаса накатывали с той стороны, а сквозь перезвон явственно слышался скрежет по внешней обшивке. Кто-то царапал дверь, вращал ручку и все давил и давил на звонок, и звук дрелью травмировал Кирилла, который, казалось, мог лишиться разума в любую секунду.

– Все, я вызываю милицию! – еще раз крикнул он, чтобы хоть как-то разбавить жуткий звук.

В ту же секунду во всей квартире погас свет.

Ровный невольно отскочил назад, ему померещилось, что тьма с лестницы мгновенно переместилась, ворвалась, затопив его обиталище. Его глотка против воли издала отвратительный слабый стон, и он даже не почувствовал, как с вешалки под натиском спины сыплется одежда.

Скрип и скрежет, почти неразличимые за пронзительной трелью звонка, вдруг дополнились новым звуком, который донесся из комнаты.

Кириллу послышался громкий хлопок, сменившийся перестуком, будто в кабинете плясали джигу. Последним усилием меркнущего разума Ровный отметил, что электричества нет, а звонок продолжает работать.

Уже совсем без мыслей, со страхом поворотился он и увидел невообразимо огромную, черную, чернее самое темноты, бесформенную фигуру, танцевавшую в комнате, не касаясь пола. Ее было хорошо видно на фоне оконного прямоугольника.

Ногти антиквара вырвали долгий скрип по пластмассе дверного косяка. Ноги подкосились, и он рухнул в прихожей, чувствуя, как по подбородку течет слюна. В невыразимом ужасе, понимая, что рассудок покидает его, он закусил губу и с силой сжал челюсти.

Зубные протезы прокусили кожу, и к слюне добавилась кровь.

Резкая боль ударила в мозг, заставив его думать, осознавать себя здесь и сейчас. Боль прочистила мозг, и Ровный внезапно сообразил, что его отчего-то до сих пор никто не торопится убивать, а жуткая фигура в комнате не сдвинулась с места. Потом пришло ощущение какой-то внезапной свежести, а нос уловил терпкий запах мокрой липы и озона.

И тогда очистившиеся от наваждения глаза рассказали ему, что черный танцор – это ничто иное, как его любимые плотные занавески, бившиеся в потоках ветра. Ветер распахнул окно и теперь играет с ними, выбивая дробь тяжелым набалдашником шнура о стену. Ветер долгожданной июньской грозы.

В подтверждение громыхнул гром, а окно рассекла ветвистая молния.

Ровный поднялся.

В тот же миг загорелся свет, а место звонка заняло такое обыденное тарахтение разгонявшегося холодильника.

Тишина.

Тишина и свет.

Тишина, нарушаемая лишь нормальными ночными звуками и упоительными ударами грома за стеной.

– Тьфу… – Ровный присовокупил длиннейшую матерную тираду. – Вот так и становятся дураками!.. Е-о-о… Фу-у-ух…

Он буквально подскочил к двери, добрался до глазка и убедился, что площадка пуста, озаряемая вполне исправной лампочкой.

– Ну кретин! – изругал он себя, припомнив, что звонок питается электричеством на одном автомате с кухней.

В комнате и прихожей погас свет, но в кухне-то он и не горел!

Чья-то идиотская шутка едва не свела с ума, а тут еще и окно распахнулось очень кстати, и свет вырубился.

Ровный распахнул дверь.

Пустая площадка, пустая лестница.

Он сбежал на пару этажей вниз и выглянул в окно, насладившись зрелищем парочки босоногих девиц, спасавшихся бегством от хлынувшего ливня. Антиквар вернулся к квартире и еще раз обозрел площадку с победным чувством возвращавшейся назад крыши. Той самой, что едва не уехала от страха пару минут назад.

– Козлы! – сказал он вслух и вознамерился шагнуть в прихожую, когда его взгляд упал на дверь.

Ровный ощутил, как недавний ужас, точнее слабый его отголосок, вновь процарапал по хребту. Лакированную поверхность двери рассекали тонкие счетверенные полосы, довольно глубокие, на первый взгляд. Кто-то исцарапал деревянную обшивку. Антиквар еще раз оглядел площадку и приложил пальцы к бороздам. При всем желании настолько широко рука не растопыривалась.

Но нынешний Кирилл сильно отличался от себя самого в пятиминутном прошлом. Мало ли чем можно испортить дверь?

Другой вопрос, кому это понадобилось?

«Стамеской постарался, педераст! – подумал он. – Или отверткой».

Но на границе сознания зрела уверенность, что не стамеска то была. И не отвертка.

Постановив не мучить себя лишними страхами, Кирилл заперся, затворил окно, жахнул коньяку и завалился спать.

Все следующее утро он провел, сканируя бумаги. И, против обыкновения, не поленился бэкапнуть файлы на съемный винчестер и ноутбук.

Если быть откровенным, утро началось в час пополудни, что для жаворонка Кирилла было почти невозможным свинством. Проснулся он с больной головой – сказалось нервное напряжение, из-за которого даже коньяк пошел «не туда».

Далее по плану была поездка в университет за мудростью исторической географии. Однако Ровный решил лениться до конца и полез в телефонную книгу. Нужная фамилия – и гудков так через девять ему ответили.

– Алло.

– Андрей Витальевич, Кирилл Ровный беспокоит, если помните такого.

– Помню, помню. Чем могу?

– Можете! Можете, Андрей Витальевич! Собственно, кроме вас вообще никто не может!

– Ну уж… В чем вопрос?

– Андрей Витальевич, мне по делам бизнеса попал в руки один… – ни с того ни с сего антиквар раздумал откровенничать, безо всяких причин, но раздумал напрочь. – Один предмет. О нем доподлинно известно, что он происходит из города Сен-Клер-на-Уазе. Это пятнадцатый век.

– Пятнадцатый век – не мой профиль… – начал было профессор, но Ровный его перебил.

– Я помню, Андрей Витальевич. Мне нужны ваши бездонные знания по исторической географии. Интересует, что это за город. Я перерыл все свои атласы и ничего не нашел. Интернет тоже молчит.

– Интернет… он всегда молчит, Кирилл, – ехидно заметил профессор, как все люди старой формации, презиравший и не понимавший «электронную нечисть». – Сен-Клер-на-Уазе?

– Именно.

– Это в Бельгии? То есть, если речь о пятнадцатом веке, в Бургундском герцогстве?

– Точнее, в графстве Геннегау.

– Тогда уж Эно, – поправил профессор. – Г-хм. Э-э-э-э-э… Так не вспомню. Дайте порыться в закромах. Я сейчас на кафедре. Так что вечером ждите. Договорились?

И повесил трубку.

Ровному импонировала манера профессора Прокофьева. Никаких тебе пустых разговоров о погоде и здоровье родственников (которых у Кирилла не имелось). У Андрея Витальевича, напротив, были пятеро детей и дюжина внуков, а еще унизительная зарплата, от которой хотелось плакать. Если вспомнить, что Прокофьев – доктор наук, настоящий, не какой-то там PhD, так и вовсе выть в голос.

Кирилл старался исправно запрашивать его консультации, не менее исправно таская конвертики с гонораром, чтобы хоть как-то помочь бывшему коллеге.

Следующим был человек иного сорта.

Некий Максим Сидорчук, выросший в некислого специалиста на тучной ниве черной археологии. Он был породистый «копарь» первой волны конца восьмидесятых – начала девяностых годов. Занимался, как водится, подъемом и реставрацией «эха войны» в виде автоматов, винтовок и прочего инвентаря.

Постепенно все хрестоматийные делянки вроде Невского пятачка и Синявинских болот были раскопаны, и, чтобы заниматься любимым ремеслом с прежней эффективностью, надо было знать архивы, места боев и номера дивизий чуть не наизусть.

В результате слесарь Сидорчук так вызубрил тему, что его голова превратилась в натуральный склад знаний по любым вопросам, связанным со Второй мировой.

Антиквар не без оснований полагал, что Макс, помнивший любые мелочи о вермахте, знает и подробности бельгийского театра военных действий, где нацисты изрядно покуролесили, обходя стороной линию Мажино.

Так и оказалось.

– Сен-Клер? – переспросил Сидорчук, чудовищно грассируя.

Эту особенность речи он привез со срочной службы в Таджикистане вместе с контузией. Любое «р» звучало в его исполнении совершенно по-одесситски, отчего люди незнакомые искренне полагали его евреем, что подтверждала Максова анекдотическая жадность.

– Уаза – это в Бельгии?

– Конкретно нужный участок – в Бельгии. Графство Геннегау. Практически на границе Франции. Префектура Шиме, если это о чем-нибудь говорит.

– О чем-нибудь говорит. Сен-Клер – хренер! Никакого Сен-Клера нету. Точно говорю, – отрезал Макс и, почуяв разочарованные расспросы, добавил: – На том участке наступала группа фон Клейста. XXIII корпус, 56-я пехотная дивизия, если быть точным. Я залез в один английский архив, там сохранились любопытные доклады из этой дивизии. Якобы у них там рота за ротой пропал целый батальон! Высылают разведку – разведка не возвращается. Фронт наступает, ждать некогда, за такие дела могли и голову снять – пошли вперед, вышли на оперативный рубеж, а от батальона осталась тыловая рота со всякими кухнями, и все. Куда делись остальные – до сих пор никто не знает. Если интересно, могу выслать сканы документов. Ты ж на фашистском языке читаешь?

– Читаю. Высылай, – коротко ответил Ровный.

– Ну и хорошо. С тебя причитается.

– А что за архив? – спросил антиквар.

– Все тебе расскажи. Частный архив. Короче, с тебя полста евро за беспокойство. Замечания, предложения?

– Заметано.

Макс, если бы не его бескорыстная любовь с деньгам, – тоже хороший человек. Нужна информация? Плати денюжку и пользуйся. Сидорчук не считал нужным выспрашивать, для чего, из-за чего и почему возник тот или иной вопрос. Зато отвечал быстро и без запинки.

Голова болела свинцово.

К вечеру сделалось только хуже.

Ровный заглотил на обед сразу две таблетки кетанова, понимая, что с такой башкой понятие «аппетит» превращается в философскую абстракцию.

Немного покорпев над переводом, он позвонил Петухову.

Уточнили завтрашние планы, потом Петухов долго ругался, как ему досталось за поздний звонок от жены, на что Ровный подначил того, что досталось вовсе не за звонок, а за то, что жена спалила порнуху на компьютере, а бывший сержант послал приятеля на хер.

Словом, нормальная такая беседа.

– Слушай, Артем, у тебя сколько дней лежали те бумажки?

– Которые теперь у тебя?

– Они самые.

– А что?

– Просто спрашиваю! Сколько?

– Да ни сколько. Я их забрал у торчикозника и сразу тебе, того, отдал. Так в чем дело, Кира?

– Хотел тебя спросить… – Ровный замялся, не зная, как бы половчее сформулировать свои смутные страхи, не страхи даже – сомнения.

Потому что все его дикое ночное приключение казалось теперь дурным сном.

– Ну? – подбодрил Петухов.

– В общем, Тема, с тобой не случалось ничего странного с тех пор, как ты взялся работать с нашими документами? Вот честно?

– Честно?

– Да.

– Лечиться тебе надо, если честно. И завязывать бухать на ночь.

– Интересно, почему ты вспомнил про ночь?

– Да потому что ты, как обычно, поди, натрескался «конины», а потом кошмарики ловил по всей квартире!

– Артем, – настойчиво повторил Ровный, – почему ты заговорил про ночь?

– Да пошел ты! – универсально свернул разговор Петухов.

Пришлось идти. А куда деваться?