Читать книгу Опасные земли - Клим Жуков - Страница 6

Июнь салютовал войску графа Шароле небывалой жарой. Дозор превращался в пытку, потому что к доспехам было не прикоснуться – на шлемах казалось вмоготу жарить перепелов или иную мелкую птаху.

Многоопытные ветераны ухмылялись в усы, говоря обязательное «молодо-зелено», а также вспоминали горячие дела в Италии или в Испании, а то и в Африке, где довелось побывать бастарду Антуану. Жарища там не чета здешней! Тут что? Ерунда, слегка печет, а вот там – там ого-го!

А уж для турка или мавра солнце – верный союзник, доброму же христианскому рыцарю – лютый враг. И ничего, воевали, не то что нынешнее племя! И так далее, обычный стариковский репертуар.

Ветераны боролись с собственными шлемами, оборачивая их белым шелком, чтобы не так грелись. Молодежь поступала проще – вовсе не отягчала головы ненужным железом. Заступают в дозор, все красуются в открытых салдах или стальных шляпах, которые были бы приличны лучникам, но никак не тяжелой кавалерии. Через полчаса весь этот реквизит болтается притороченный к седлу или вовсе сброшен на пажеское попечение – на голове берет, перья, позолоченные бейджи – красота и легкость!

Кирасами себя утруждали лишь единицы, потому как тяжело, жарко и неизящно. Последний факт вызывал потоки брюзжания и заслуженных упреков в излишней нежности с ветеранской стороны. Непорядок! То ли дело было во времена Жанны-Девственницы!

Но старичье, оказывается, зря кряхтело и жаловалось.

Как только граф Шароле выступил в поход, города на реке Сомма пали к ножкам, сдались на милость, словом, открыли ворота.

Гийом де Конте, с самого начала настроенный скептически, шепнул другу Жерару, чтобы тот не очень задирал нос, потому что бюргерам решительно плевать, кто стрижет с них лихву: что король, что герцог – все едино, лишь бы та лихва до живого мяса не добиралась. Пока герцог добрый – будут подчиняться герцогу, так как воевать им решительно не с руки.

– Если этим горожанам прищемить хвост, будет беда, не смотри, что такие смирные. Это они пока с ключом на подушечке, надо будет – поприветствуют алебардами, – сказал он напоследок.

Армия отваливала от Абвиля – последнего спорного города. Оставили гарнизон, сотню арбалетчиков для представительства и пошли на Париж.

Париж!

Две недели, три города, дорога в столицу открыта, а уж как брюзжали деды, сыпя песок из суставов на окружающий пейзаж! Пока же сплошные победы, роскошный лагерь и ни одного пушечного ядра в их сторону, ни одной стрелы, ни единой доброй схватки, что, кстати, немного беспокоило Филиппа. Как еще отличиться перед наследником, если не в бою?

Боями пока даже не пахло.

Замок Нелль, который пришлось брать штурмом, де Лален в расчет не принимал, так как взяли его быстро, графский арьергард поспел, когда над стенами уже реяли знамена с косыми крестами Бургундии.

Филипп помнил, как армия покидала Камбре – самый день отъезда.

Собственно, графская квартира располагалась в замке Шато-де-Линьи, в лиге от городских стен. Замок уверенно оседлал парижскую дорогу, грозя врагу мощными башнями. А вокруг раскинулся бескрайний лагерь графского войска. Так что последнюю неделю Карл провел именно там.

Ну и Филипп обретался неподалеку – в комнате за стеной. Шамбеллан все-таки!

Утро началось с ослепительного солнечного луча прямо в глаз. Де Лален выругался, проклиная восточное расположение графских покоев. Побудки еще не играли, но, раз проснулся, пришлось кликать пажа, чтобы подавал умываться.

Выбравшись в замковый двор и всячески потянувшись, он увидел дядьку Уго, который упражнялся с большим мечом. Вокруг бегали куры, обалдевшие от такого буйства, у коновязей холили лошадей, а возле дядьки попирал солому человек в простом суконном дублете в компании еще одного, одетого куда богаче.

– Мессир де Ла Марш! Доброе утро! – поприветствовал Филипп, опознав спину в синем сукне. – И вам доброго утра…

Второй был незнаком, то есть лицо он помнил, но имя к нему никак не удавалось пристегнуть. Полузнакомец был молод и совсем недавно прибился к графскому двору.

– Это ваш тезка, сеньор Ренескюр, новый камергер! – пришел на помощь де Ла Марш, видя затруднение де Лалена.

Солнце еще не осилило замковых стен, во дворе было прохладно, и разговор сложился вполне легкий.

– Сир де Ламье – истинный Ахиллес, – похвалил новый знакомый упражнения Филиппова дядьки.

– Истинный, истинный, если б тот дожил до таких лет, – усмехнулся де Лален.

Ответом были топот, шуршание соломы, покрывавшей землю во дворе, и воинственный свист меча.

– Что же вы так, Филипп! Усердие, достойное всяческого подражания! – это Оливье огорчился из-за неуместной колкости. – Я счастлив, что этот меч будет на нашей стороне.

– Кстати, Уго никакой не сир, потому что не рыцарь, – сообщил де Лален и тут же устыдился собственной гордыни, ведь он по сей день переживал волнительные минуты обряда посвящения.

– Невелика важность! Сталь простого рутюрье разит так же верно, как и сталь рыцаря, мне ли не знать! – отмахнулся Ла Марш, который сам не мог похвастать блистательной фамилией и добился нынешнего высокого положения безо всяких протекций.

– Да уж, ручка у него тяжеленькая… – Филипп невольно почесался, вспомнив частые трепки, что задавал ему дядька при помощи меча, секиры или обычной палки.

– Я верно понял, что этот господин – ваш учитель? – спросил камергер, который был совсем юн – ему вряд ли исполнилось восемнадцать.

– Точно так.

– Жаль, что я в свое время не попал в такие опытные руки.

– Так за чем же дело? Ловите удачу за хвост, пока есть возможность! – Филипп сложил руки рупором. – Эй, Уго! Молодой человек желает взять урок! Не составишь ли ему компанию?

Де Ламье остановился, утер лысину рукавом и сообщил, что он не «эй», а лоботрясу и лентяю неплохо бы и самому взяться за меч. Филипп со смехом сослался на ломоту в спине из-за слишком мягкой перины, а сеньор Ренескюр попробовал вежливо уступить место старшему – Оливье.

– Биться без доспехов – это глупо, – сообщил тот. – Новомодная германская блажь – опасно и бессмысленно. Со всем уважением к вашему искусству, господин де Ламье, ничего личного.

Он отвесил манерный поклон в сторону Уго.

Тот молча потер челюсть, рассеченную змеистым шрамом, вложил меч в ножны и прислонил его к стене. А затем поднял с земли пару шестов, которые, как и меч, доставали ему до подмышки.

Следующие минуты были заполнены деревянным треском и топотом башмаков. Юному Ренескюру не удалось выдержать ни одной схватки дольше трех ударов. Палка Уго неизменно настигала его шею, руки, а то и голову. Молодой человек совершал множество ненужных движений, много суетился, а итог бывал один – шесты сплетались в соединении, и де Ламье одним взмахом отбивал чужое оружие, одновременно нанося удар или укол.

– Сразу видно ветерана, – Оливье аж причмокнул. – Красота! Вжик, и ты уже на небесах! Но против хороших лат удар без замаха бесполезен.

– Это как посмотреть, – не согласился Филипп. – Хорошие латы рубить и с замахом бесполезно. А для укола, скажем, под мышку никакого замаха не нужно.

– Ну ты посмотри! – вновь восхитился Ла Марш очередному туше. – Всего одно движение – отбив. А в конце дуги – острием по горлу! Не зна-а-аю… Германцы, конечно, красиво придумали, но какая, право, нелепица – сражаться без доспехов. Кому такое в голову придет?

– Этому искусству больше полутора веков, – поведал Филипп. – Сеньор Тальхоффер даже трактат написал: «Готский кодекс». Есть еще книга великого Лихтенауэра, но ей уж лет сто – это рукопись, ее нигде не найти. Так вот, для боя в доспехах там свои тонкости.

– Уж какие там тонкости! Бей да руби! Ваш покойный брат был великий мастер на такие дела. Не успеешь опомниться, как сшибет наземь или выдернет оружие из рук, и тогда – держись! А уж какая сила была! Помню, как на турнире «Фонтан слез» он одним ударом секиры в шлем сбил противника с ног! Как жаль, что его нет с нами!

В это время стали звонить к заутрене, во двор потянулись люди, просыпался и лагерь за воротами. Филипп с удовольствием припомнил весь ход беседы, признал себя вполне куртуазным и, довольный, раскланялся с церемониймейстером и битым камергером. Последний, кстати, оказался не только сеньор де Ренескюр, но еще и Филипп – то есть тезка. Тезка в палочном учении совершенно уцелел, хотя щеки горели, а в глазах пылала жажда познания.

Настало время выступать.

Ну что же?

Выступили.

К полудню мимо наследника в окружении двора потянулась армия. От Проте-де-Пари (из Камбре) маршировали отряды Сен-Поля, а из-за поворота на замок – основные силы.

Войско было по-настоящему, по-бургундски красивым.

Конница сверкала шлемами, драгоценный бархат на бригандинах, парча налатников, знамена… И совсем мало кирас.

Зато сбруя боевых коней поражала воображение. Некоторые седла стоили, пожалуй, как неплохой дом, где-нибудь возле Льежа. И совсем мало лошадей в броне, дай Бог – стальной наглавник и форбух, защищавший грудь.

Карл в окружении охраны и ближайших вельмож красовался под большим знаменем с Андреевским крестом в пламенеющих кресалах. Прямо над ним сияло солнце, словно само небо салютовало походу.

По правую руку возвышался бастард Антуан – настоящая железная башня в кирасе и массивном миланском арме. Латы напустили солнечных зайцев в глаза будущего венценосца, и тот против воли поморщился, закрывая лицо ладонью.

Антуан истолковал всю эту мимику по-своему.

– Сброд, – донеслось из-под откинутого забрала. – Толпа бездельников.

Он скривил губы, утерев пот рукой, для чего освободил ее от оков рукавицы. Рука была что надо – изрубленная, мозолистая, с буграми суставов, вовсе не похожая на ту изящную лапку, что приделал к его портрету божественный Рогир ван дер Вейден.

– Ленивые говнюки… прощения, конечно, просим, – со всей солдатской прямотой отозвался Гийом де Конте, что занял место ошуюю Карла.

– Вот, Гийом, с самого начала не слышал от тебя доброго слова! – ответил граф. – А между тем эти ленивые говнюки только что вернули все города, которые проворонил мой любимый батюшка. Заметь, почти без единого выстрела!

– В этом-то все и дело, – Конте выругался. – В этом-то все и дело, что почти без выстрела. Не думай, Шарль, что все так чудесно продолжится.

– Да-да. Король ведет своих ребят к Парижу, а среди них есть отменные рубаки, – поддакнул Антуан. – Готов спорить, что здесь только двадцать на сотню умеют держать копье! Королевские жандармы с легкостью разгонят всю эту сладкую компашку, не дай Бог, конечно.

– Ерунда! – воинственно сказал Сен-Поль, оглаживая разыгравшегося коня. – Они верны и отважны – это главное!

Здесь каждый готов умереть за общее дело – такая армия непобедима. Это я вам говорю!

– Умереть? Пф-ф-ф! Это просто величайшее достижение военного искусства! – де Конте с трудом удержался, чтобы не сплюнуть. – Это просто черт знает какое достижение! Лучше бы они потратили кусочек верности на закупку кирас и поножей. Куда полезнее этих тряпок. Дойдет дело до осады – они ж своими табарами жопы подтирать станут, помяните мое слово.

Сен-Поль – главнокомандующий армии Лиги Общественного блага – единственный из всех надел для парада лишь шлем, замаскировав отсутствие доспехов парчовым налатником. Глаза ветерана многих боев, Конте, говорили всем желающим, что он думает о таком командире.

За конницей шла пехота, много пехоты, на которую, если честно, была главная надежда. Роты вольных аршеров, фламандские пикинеры, а также пятьсот английских лучников, которых прислал сам Эдуард IV. Эти выглядели настоящими головорезами – высокие, крепкие, как на подбор, увешанные оружием от пяток до глаз, не считая грозных своих луков, что покоились на плечах со спущенными тетивами.

За пехотой ехали пушки, тридцать пять штук – лучший артиллерийский поезд во всей Европе.

От замка, путаясь в долгополом упелянде, прибежал каштелян, сопровождаемый дочкой. Ну… кажется, это была дочка. А может, и любовница. Вполне годная такая девка в бархате, с румяной физиономией, съехавшим на ухо колпаком, в руках поднос, на подносе два кубка.

– Ваша… ваша светлость! – польстил каштелян графу, который, как его ни поверни, был всего лишь сиятельством.

Каштелян был одышливый и толстый, смотреть на него было неприятно. Поэтому наследник и все собравшиеся стали смотреть на предполагаемую дочку.

– Ваша светлость! Позвольте… – он подтолкнул спутницу, совершенно раскрасневшуюся от внимания, ухватил кубок, намекая, что второй – для светлости. – За вашу победу над Валуа! Сломите тирана во славу Бургундии и вашей будущей королевской короны! Это стоит любых усилий!

– Хм-м-м-м… – граф подхватил кубок, разглядывая его на солнце, для чего поднял в самый зенит. – Отлично сказано, любезный! Валуа стоит короны!

Золотистый огонь перекочевал в сиятельную глотку, а сиятельная длань хватила кубок о камень. Звон стекла, ехавшего из далекой Богемии, чтобы разлететься брызгами о бургундский камень, послужил сигналом, армия двинулась на Париж.

Под столицей наконец началась настоящая война. Это, конечно, для Жерара и прочей молодежи, ничего не нюхавшей – ни пороху, ни двойного доспеха, ни караула с четырех до пяти, когда глаза слипаются, а латы кажутся тяжелее квинтала.

Гарнизон заперся накрепко.

В ответ на предложение графа сдаться королевский маршал Жоакен Руо ответил что-то очень куртуазное. Вроде «приди и возьми». Шарль приказал де Сен-Полю, чтобы тот повелел армии прийти и взять, пока хоть что-то дают, и началось!

– Сир! На том берегу ручья две сотни арбалетчиков, стоят на переправе, сукины дети, мать их так, черт задери! – прокричал Филипп, подскакивая к Сен-Полю, который не пожелал возглавлять лично ничего, кроме авангарда.

Де Лален вызвался в передовой корпус, а потом в дальний дозор, несмотря на безостановочное брюзжание Уго.

Горизонт грызли зубцами парижские стены, впереди лежали предместья, а вокруг растекалось мятежное войско. План был прост и надежен, как удар фальшиона[1] в промежность: авангард переправляется через ручей в центре и связывает боем силы гарнизона, фланги охватывают врага, опрокидывают и на его плечах врываются в город.

Сразу после заутрени граф бросил войска в огонь.

Солнце начало карабкаться с востока на запад, выбивая из пейзажа длинные жидкие тени на траву, а также пот из людей и коней. За спинами авангарда поднимался дым и воняло паленой соломой – это лучники сгоряча запалили пару скирд.

За ручьем суетились людишки, спешившие убраться из-под удара. Лишь одна сплоченная группа двигалась в обратном направлении – от тесных улиц деревни к переправе. До них было далековато, но шеренга огромных павез с лилиями на лазури, выстроившаяся вдоль берега, не позволяла сомневаться – это арбалетчики.

– Ты куда собрался?! – крикнул в де Лаленову спину Уго. – Вот сейчас вдарят из-за щитов!

– Да уж, ближе подъезжать не стоит, – подтвердил один из люксембургских жандармов, поворачивая коня. – Мы ж в дозоре, а тут и так все ясно!

Филипп послушался и повел маленький отряд в расположение, что находилось за холмом, где была хоть какая-то тень. Там он доложился об арбалетчиках, на что Сен-Поль, багровый от жары и лишнего сала, сказал, что обожает арбалетчиков.

– Стоят плотно, стреляют недалеко. А ну-ка поджарьте мне их! – заключил он и отправил вперед четыре кулеврины под охраной роты лучников.

Кулеврины были страсть какие модные, с подъемным стволом на дугах и сменными каморами. На взгляд Филиппа, они здорово смахивали на кузнечиков, а в их полезность он не верил вообще.

И зря не верил.

Пушки развернулись в трехстах туазах от вражеской шеренги. Очень предусмотрительно, между прочим: арбалетные болты туда долетали плохо и совсем не прицельно. Извозные битюги ушли назад, а возле стальных с деревом кузнечиков завозилась прислуга.

Давай, мол, давай! Картуз, ядро, пыж. Прибивай, не стесняйся!

Из-за ручья полетели редкие болты, и тут в ответ громыхнуло: кара-бум-с!

Двойное облачко белого дыма: одно маленькое – из затравки, второе солидное – из жерла. Одинокий черный мячик перемахнул через головы арбалетчиков, выбив фонтан штукатурки из угла дома в доброй сотне шагов позади.

«Так я и думал – бесполезное дерьмо!» – решил было Филипп, успевший за дни похода прочно вспомнить некуртуазную солдатскую лингву.

В подтверждение из-за павез донеслись издевательские крики, а один шутник, чтобы не возникло сомнений в содержании – триста туазов все-таки, – выбежал на берег и показал бургундцам голый зад.

Кара-бум-с! – рявкнула вторая пушка, подпрыгнув и откатившись.

Ручей расцвел водяным столбом, брызги засияли на солнце, а веселого француза как ветром сдуло. Прекратил гаденыш демонстрировать голубые внутренности, подхватил штаны и метнулся к своим.

Ду-дум-м-м!!! – третья кулеврина.

Перелет!

Теперь ругаться стал уже начальник над этим артиллерийским свинарником. Мать же вашу, а! Нарожала мама-Родина говнюков на мою бургундскую голову! Банник в задницу без масла! Свинская богоматерь!

Пушкари вняли, завозились, переставляя шкворни на подъемных дугах.

Новые каморы влезли в пазы, как папа в маму. Пальники пали к затравкам.

Кара-кара-кара-бум-с!!!

Четыре ядра разодрали горячий воздух – р-р-ры-м-м-м!

Одно почти причесало солдатские каски, второе вонзилось в илистый берег и там кануло, а два других, о-о-о!

Два других пришлись куда надо!

В стороны брызнули щепа, королевские лилии и лазурь со щитов, а за ними кровавые борозды – павезьер и два арбалетчика – в дымное мясо, только сопли полетели! Но королевские ребята оказались крепкие. Не побежали, даже стрелять не начали – потому как бесполезно, а стрелы надо поберечь для тех, кто выстраивается позади пушек и вот-вот рванет на переправу.

Сен-Поль в самом деле отдал приказ, и жандармы с лучниками на флангах потянулись из-за холма в поле.

Две сотни молодцев, а еще две в качестве сюрприза продолжали прятаться.

Кулеврины дали еще залп, и еще. И еще.

Командирские богохульства и добрая пристрелка дали результат. Ядра раз за разом ложились в шеренгу, над полем плавал белый дым, а вонь горящей травы заметно разбавило вонью тухлых яиц от пороха.

Когда пушечный рокот прерывался, из-за ручья слышался вой: о-о-о-ой-а-а-а-м-м-м-а-м-а-о-о-о-у-у-у!!! Перед поредевшим отрядом катался человек с рукой, оторванной по плечо. Шлем слетел, а кольчужный капюшон сбился на лицо, открывая лишь раззявленный рот, который и издавал это «о-у-о-у».

– Хоть бы добили, м-да, – сказал командир-жандарм, поставивший коня в стремя с Сен-Полевым скакуном. – Не пора ли атаковать?

Люксембуржец, яростно начесывавший бороду под шлемом, ответил в том духе, что хренушки. Арбалетчиков там еще с полтораста, на переправе они нас причешут, пусть их, торопиться не надо и так далее.

– Пока не бегут, но побегут, – закончил он.

И правда, кулеврины дали еще пяток хороших залпов (кара-бум-с!), строй стрелков дрогнул, сломался, кое-кто на флангах начал осторожно отступать, а когда очередное ядро уложило сразу троих, разбрызгав их мозги на товарищей, побежали уже все и в полную силу, не оглядываясь.

Среди панической волны бессильно метался капитан в нагруднике и барбюте, лупя плоскостью меча убегавших: стой, куда, сукины свиньи, чертовы лошаки, чтоб вас, блядей, на толчке разорвало, м-м-мать!!!

Да куда там!

Очень уж парни впечатлились, и трудно их осуждать!

Соискатель коннетабльского жезла, наш дорогой Луи де Сен-Поль, перестал чухать бороду, втянул воздух и изрек с историческим выражением лица:

– Обожаю запах горелого пороха! Так пахнет победа! Вперед!

И взмахнул шестопером, мол, все, кто меня любит, за мной.

Сам, впрочем, никуда не поехал, так что «за мной» получилось не вполне по-рыцарски, вроде как «передо мной».

Знаменосец качнул знаменем с люксембургским львом – злобной красной зверюгой с двумя хвостами и здоровенным членом, вышитым с большой любовью, и конница повалила к переправе.

– Шагом! Шагом! – надрывались кондукторы, сдерживая атакующий порыв жандармов.

На флангах маршировали лучники, а из-за холма выкатывалась вторая колонна.

Возле ручья какому-то молодому дворянину надоело, а может быть, просто не справился с конем – поскакал, полетел, сокол, вздымая тучи брызг! Недавно стройная шеренга сломалась, и жандармы тяжким галопом и совсем уже нестройной толпой выскочили на ту сторону, втягиваясь между домов предместья.

Там их уже ждали.

Из окон ударили арбалеты, а улицы вдруг заполнила волна гомонящих пикинеров.

– Что они делают, сволочи! – рычал Сен-Поль. – Разверните их назад! Кто-нибудь!

Де Лален был тем самым рыцарем, что поломал строй, а заодно план атаки. Он бы сам не смог объяснить, что случилось. Просто… так вышло. Шпоры вонзились в конские бока, копье привычно упало на фокр… А сзади с жуткими германскими ругательствами догоняет верный Уго, а по бокам – его жандармы. Вперед, вперед!

Первый порыв спас ему жизнь.

Арбалетчики пропустили малочисленный, а потому неинтересный отряд, а уж по следующей густой волне стегнули в упор как надо! Да еще сверху, из окон – прямо в спины!

Королевские пикинеры не успели сомкнуться перед Филиппом. Оно понятно – половина гарнизонных вояк только что получила оружие из арсенала. Многие удивлялись: что за длинные штуковины? Деревяшка и деревяшка. Словом – те еще богатыри. На счастье молодого рыцаря.

Он врубился в толпу, которая не успела превратиться в строй. Копье глухо чавкнуло, вонзившись в чей-то живот, прикрытый стеганным жаком, страшный удар едва не вывернул его из седла, но древко сломалось и он смог усидеть. А Филипп уже тянул большой меч из ножен у седла.

Его попытались схватить, но обученный конь вмазал передними копытами, встав на дыбы, а потом отбил и задними. Де Лален выхватил оружие и принялся полосовать с двух рук окрест, целясь в прыгающую картинку, в которую вдруг превратился мир, – прорезь салада.

На задворках мысли вспыхнула радость по поводу новенькой миланской бригандины, такой легкой и гибкой, что совсем не мешает вертеться в седле. Вспыхнула и погасла.

Серая, льняная какая-то масса горожан делалась все плотнее, он едва успевал отмахивать клинком сыплющиеся удары, и вот кто-то шустрый с хорошего замаха ткнул пикой в лицо. Наконечник безвредно скрежетнул по забралу, но толчок был силен – Филиппа отбросило на заднюю луку.

И вот его уже схватили за налокотник, а чей-то фальшион взлетает и падает: по набедреннику, по животу, и опять по животу.

Не больно.

И почти безопасно.

Пока.

Ведь не размахнуться, не ударить в это гнусное небритое лицо под круглой каской! На губах кровь и соль, и рвется с губ не то рев, не то вой… Потому что краем глаза видно, что не толпа уже перед ним, а шеренга, и все ближе ее пик, и никуда не деться с улицы…

Но вдруг лицо, и фальшион, и каска круглая отлетели в сторону, сбитые чудовищной силой атакующего коня. Лязгнул латный форбух, и раздался хриплый бас де Ламье:

– Ворочаем отсюда! Быстро, в проулок!

Не полагаясь на Филиппову сообразительность, он ухватил повод его коня и рванул того направо, на боковое ответвление улицы, пока еще не занятое людьми в стеганых жаках.

На берег выбрались быстро и без приключений.

Туда же откатились уцелевшие жандармы с улицы, которых оказалось на удивление много. После мясорубки между домов де Лален был уверен, что обратно доедут лишь единицы, – но нет.

Кондукторы метались между бойцами, равняли шеренги, и висела над свалкой команда: спешиться!

Ну что же – разумно. Спешились, пока лучники стреляли вдоль улиц, а через ручей переваливала вторая колонна. Когда, наконец, собрались атаковать вторично, оказалось, что некого атаковать.

Хитрый маршал Руо увидел, что его войско вот-вот охватят с флангов, и отдал приказ драпать в панике за стены. Это любимая команда любого ополчения! Выполняют с невероятной скоростью, обгоняя блеск собственных пяток.

Короче говоря, графские парни прошли через предместье и уперлись лбами в крепкие парижские ворота. Лбы тоже крепкие, но заметно уступают в этом качестве воротам.

Пришлось поворачивать под издевательский хохот со стен, что обидно. Со стен вдобавок взяли моду бабахать из пушек, что обидно вдвойне.

Когда же пришла весть, что вся королевская армия не далее как в двух дневных переходах от столицы, Карл, уж на что смелый, а и тот решил, что ну его. Бургундия отходила к деревне Монлери, что на юг от Парижа.

То есть вроде бы и отступление, а вроде и навстречу королевскому войску.

То есть сохранили лицо и уважение. А это важно.