Читать книгу Традиции & авангард. Выпуск № 3 - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 8

– Ничего не пойму, – раздосадованно бормотал Евгений Борисович, по третьему разу перекладывая с места на места протоколы допросов. – Вы разговаривали с его семьей? Матерью? Соседями? Где все это?

Веня вместо ответа брякал ребром ложечки в кружке. Задумчиво наблюдал, как синица за окном клюет разложенное на железном подоконнике печенье.

– Вениамин!

– А?

– Где, говорю, протоколы допроса родственников?

– А… – отозвался Веня вяло. – Там, в файлике посмотри…

Евгений Борисович нащупал в ворохе гладкий, липнущий к пальцам файлик. Толщина файлика не оставляла надежд: три тонких листочка А4. Пробег глазами по диагонали подтвердил ожидания: не знаем, не подозрительный, не шумел, хорошо чинил. Жена: Анастасия Буранова. Дети: Иван Буранов, Авдотья Буранова.

– Они что, незарегистрированные?

– Не-а, – ответил Веня. – Жена библиотекарша, получает копейки. Тихо ненавидит мужика. Зачем рожала от него двоих – непонятно. Сын какой-то ненормальный, не разговаривает совсем, и дерганый. Дочка тогда еще только по полу ползала – какой там допрос.

Он помолчал. Отпил кофе. В тишине было слышно, как комок растворенного неспрессо скатился вниз по пищеводу и со всхлипом шлепнулся в желудок.

– Знаешь, нам ведь даже не пришлось их искать, – сказал Веня, прицепившись взглядом к черной дорожке шрифта. – Она сама на нас вышла. Сказала, мол, муж пропал. Так и так, электрик. А мы как раз искали злодея из Чистяков, ну и сложили два и два. Выходит, баба сама его и заложила нам, пусть и не нарочно.

– Так, может, не он? – нахмурил брови Евгений Борисович. – Вдруг она сама его порешила и следы заметает, а там, в поселке – совсем другой тип?

– Может, – покорно согласился Вениамин. – Только улик никаких не нашли. Хотя… она была рада, что он исчез. Говорила, жизнь всю испортил. Мол, обещал забрать в новый дом и все такое, а сам… Типичная бабская песня.

Евгений Борисович, хмыкнув, переписывает адрес огрызком карандаша в свой потрепанный блокнотик. «Интересно, кто такой Горбоносов, что в его честь улицу назвали? – думает он, выводя последнюю букву круглым, как в начальной школе, почерком. – А, впрочем, нет. Неинтересно».

* * *

Троллейбус. На стекле – вмерзшая в снежные завихрения открытка. Мэр города с бородой Деда Мороза держит мешок с субсидиями и прибавками к пенсиям и стипендиям.

За стеклом проплывает чернильная тьма леса. Там, за стволами, угадывается прямоугольник дома. Дома, окна которого не светятся, вопреки обещаниям того самого мэра. Женщина в кудрявой барашковой шапке недоверчиво поджимает губы, вздыхает. Облачко серебристого пара сейчас же растворяется в воздухе.

– О чем ты думала, Дуня? – раздраженно говорит женщина девочке на соседнем сиденье.

Девочка увлеченно и ритмично пинает серым валенком спинку сиденья напротив.

С сиденья встает, тревожно оглядываясь, худощавый мужик неопределенного возраста. Близоруко щурится в круглых очках, замечает девочку, закрывает рот прежде, чем выплеснуть свой дрожащий упрек. Мать нервно и быстро мотает головой. Дуня быстро подмигивает правым глазом, и незнакомец тотчас расплывается в улыбке. А потом старик в нелепой шляпе, неровно балансируя от поручня к поручню, исчезает в глубине салона. Дуня разворачивается валеночками в проход.

– Дуня, – вкрадчиво тянет мать. – Зачем ты насыпала соли в кашку этому… мальчику?

– Стакан соли может убить человека, – серьезно отвечает она, не оборачиваясь. – Я читала в твоем журнале. Мама, он сказал, что не бывает электриков-космонавтов! – срывается она вдруг на жалобный крик. – Он сказал, что я сама придумала все! Он сказал, что нету никакого папы.

Мать вздыхает, выпуская облачко винного пара. Привычно быстро считает цифры на красно-белом билете: несчастливый.

– Глупенькая, – проговаривает она ласково. – Он ведь заметил бы, что каша соленая.

– Да, – грустно констатирует девочка. – Он и заметил.

Про отца речь не заходит: правду знают обе женщины, и маленькая, и большая.

– Пошли, бедовая, – вздыхает мать, подталкивая девочки к двери. – И брат твой такой же…

До дома Дуня и мать идут молча.

У подъезда стоит синеватая тень с надписью во всю спину.

Оборачиваясь к ним от сломанного домофона, Евгений Борисович приветливо машет рукой:

– Вы не знаете, как Анастасию Буранову найти?

Женщина замирает на месте с открытым ртом, мучительно вглядывается в краснощекое лицо.

– А зачем вам? – осторожно интересуется она, закрывая спиной девочку в маленьком полушубке.

– По поводу мужа, – суровеет участковый.

В его ладони – небольшая, распечатанная на плохом принтере фотография с портретом. Даже среди горизонтальных помех можно различить прямой нос, большие впалые и будто вечно уставшие глаза, сжатые тонкие губы – и понять, что хозяйка портрета стоит напротив.

– Не знаю я, где он, – сердито отвечает женщина. – Он не приходил, не звонил, не писал, я переехала на новую квартиру и вообще никому из соседей не говорила куда. Не хочу ничего о нем слышать, и знать его не хочу.

– Ма-а-ам, не ври, – отчетливо произносит девочка за спиной.

Дуня наклоняется вбок – чтобы выглянуть из-за шубяной маминой спины и внимательно рассмотреть полицейского. Полицейский наклоняет голову вниз, чтобы внимательно рассмотреть крошечную девочку – с высоким лбом отца и прямым маминым носом.

* * *

В тесной кухне только и хватает места для двух взрослых. Все остальное сжирает сервант, ящики, ящички, холодильник – советский, потрепанный, рычащий северным зверем, полоска белья на диагональной веревке, кастрюли. Каждый квадратик занят посудой, прихваткой, статуэткой. Евгений Борисович ловит себя на двойственном ощущении: все эти мелочи кажутся очень уютными и напоминают кухню в собственной (поправка: материнской) квартире. Но здесь их будто больше, чем нужно: отчаянная попытка заполнить малейшее проявление пустоты. Даже красивая хрустальная ваза для цветов не пуста: на три четверти она засыпана цилиндриками из спрессованной стружки. На выпуклых донцах – латинские буквы. Евгений Борисович прищуривается: среди обычных пробок парочка пластиковых. Хмыкает в пустоту.

Дуня сидит в коридоре, возится у самого порога с инструментами. Прикасается к пальцу индикаторной отверткой, отчего в полупрозрачном брюшке вспыхивает крошечный оранжевый огонек.

– Рассказывайте.

– Нечего рассказывать, – разводит руками Анастасия.

Бросает косой взгляд на дочь.

– А где же Ваня? – деловито интересуется Евгений Борисович, быстро делая пометки в блокноте.

Дуня вскидывает круглую голову.

– В школе, – отвечает мать после паузы.

Чашка в руках подрагивает, и женщина торопливо ставит её на стол.

– Времени – семь часов, – комментирует участковый. – Не поздновато ли для школы? Мальчик учится во вторую смену?

Женщина все-таки подносит к губам кружку, хлебает темный напиток, проглатывает – быстро, как алкоголь.

– Мальчик учится в интернате, – говорит она четко и размеренно, глядя в темную заоконную пустоту.

Стараясь не смотреть на треугольное нахмуренное лицо мальчика с холодильника, похожее на отцовское. Его день рождения обведен красным фломастером на крошечном квадратном календаре, который дали ей в банке. Календарь кричащего розового цвета – неизвестно, кто придумал, будто розовый – это женский, так ещё и возле месяца крошечным апострофом дописано слова «Мария». А возле двузначного числа – только одна буква.

Январь – «Мария».

13 – В.

Но участковый тоже бродит глазами по холодильнику. Наткнувшись на знакомое слово, в первый момент Евгений Борисович щурится, потом достает блокнот.

– Вы обращались в банк «Мария»?

– Да, – отвечает собеседница. – Надо было платить за квартиру, а зарплата в том месяце была совсем маленькая. Никому сейчас не нужны книги. А кроме этого женского банка, никто кредит не давал.

Она растерянно посмотрела на обветренные пальцы гостя, сжимающие крохотную записную книжку.

– Телефоны продавать пойду, наверное, – рассуждает она вслух. – Или какие профессии нынче в ходу?

– Электрики, – подает голос из коридора Дуня. – Хороший мастер всегда пригодится, так папа говорил…

– Да откуда ты вообще помнишь, что он говорил? – срывается мать. – Тебе только два исполнилось, когда… когда… Когда он улетел.

Дуня вскакивает с места, убегает в глубину комнаты. Немерцающая отвертка остается лежать в коридоре, направив жало к двери.

Евгений Борисович улыбается, трясет головой. Чудная семейка. Все с прибабахом. Дочь-вундеркинд, мать, застрявшая в книжках. Сыночек, которого нет. Призрак отца, заключенный крошечным огоньком в крошечном индикаторе. «А своего-то помнишь?» – напоминает он сам себе бессильно. Его мать на вопросы, когда он был в Дунином возрасте, не отвечала. А потом он перестал спрашивать.

И все-таки он это чуял своим тем самым шестым чувством, охотницким носом, зудящей фантомной трубкой Холмса – что напал наконец на нужный след.

– Скажите… – произнес он после паузы. – А у вас не найдется фотографии Озерцова?

Женщина вздыхает, уходит в темноту комнаты, возвращается с цветным, но старым снимком. На нем они оба – она со взбитыми темными кудрями и он с рыжими волосами. Футболка с Че на нем, красная блузка с необычно широкими плечами на ней.

– Почему вы не дали эту фотографию год назад?

Она опустила взгляд, отвела в сторону.

Слова давались ей тяжело, особенно правда.

– Я тогда не хотела, чтобы его нашли. Сказала, что нет никаких фотографий.

– А теперь?

– А теперь надеюсь, что, может, хоть вы его найдете. Живого… или… или…

Она всхлипнула, затряслась. Сначала молча, прикусывая губу, но потом все громче, уронила лицо в вытянутые ладони, волосы скрыли её темным занавесом, как девочку из колодца. Евгений Борисович положил ладонь на гудящую спину. Оглянулся – зачем-то.

Из глубины комнаты внимательно смотрела на него маленькая девочка с отверткой в руках.