Читать книгу Текст. Теоретические основания и принципы анализа - Коллектив авторов - Страница 6

Для начала размышления над основными интенциями художественного текста сравним мемуары и художественную автобиографию. Смысл мемуаров – в их документальности. Жизнеописание последовательно излагает события, хотя не с идеальной полнотой и всегда с элементом предвзятости, вольной и невольной, но в безусловном подчинении главной цели – составить достоверную «картину жизни». Автобиографический художественный текст всегда избирателен в подаче материала. Материал должен волновать, задевать, вызывать сочувствие (или антипатию), и в этом случае читатель говорит: «Мне нравится эта книга». Жизнь каждого человека, как последовательность дней, сера и обыденна, потому фрагменты выбираются сообразно их яркости, живости, способности взволновать читателя.

Разумеется, подобную реакцию может вызвать и проповедь, философский трактат, заметка в журнале, научная статья или статья закона. Специфика художественного текста состоит в том, что он конституирует виртуальную реальность, по отношению к которой читатель является созерцателем и одновременно строителем, поскольку именно в сознании читателя происходит реконструкция слов в образы предметов, лиц и событий, и в этом заключается ценность художественной литературы. Неважно, имеют ли виртуальные конструкты литературы прообразы в реальной жизни. Важно, чтобы эти конструкты отвечали читательским ожиданиям, чтобы в них воплощались разнообразные потребности, желания, мечты читателя.

Таким образом, можно сказать, что глобальная интенция мемуарного дискурса – сообщить информацию о предмете. Интенция художественного текста – доставить удовольствие с помощью этого предмета. Определив эти общие соображения относительно намерений авторов художественных текстов, перейдем к рассмотрению лингвистического плана обсуждаемой категории. Самая известная категория, близкая к интенции, – образ автора.

«Образ автора – концентрированное воплощение сути произведения, объединяющее всю систему речевых структур персонажей в их соотношении с повествователем, рассказчиком или рассказчиками и через них являющееся идейно-стилистическим средоточием, фокусом целого» (Виноградов 1959: 140). По мысли В. В. Виноградова, содержание текста и цель создания текста соотносятся с языковыми средствами, использованными для выражения мыслей. Понятие «образ автора» высвечивается при выявлении и вычленении других понятий, более определенных и конкретных, – производитель речи, субъект повествования. Вершиной этого восхождения и оказывается образ автора. Производитель речи – субъект повествования – образ автора – такая иерархическая расчлененность помогает постижению сущности искомого понятия, то есть образа автора. Однако реальный автор (производитель речи), приступая к созданию произведения, имеет определенную цель или задание: либо сам себе ставит эту задачу, либо получает ее извне.

Известны, например, муки Ф. М. Достоевского при определении формы субъекта повествования при создании «Подростка»: от автора или от «я»? Почти полгода мучился Достоевский вопросом, как писать роман. Ю. Ф. Карякин, исследовавший этот вопрос, насчитал около 50 высказываний Достоевского на этот счет (Карякин 1989).

Образ автора, естественно, создается в литературном произведении речевыми средствами, поскольку без словесной формы нет и самого произведения, однако этот образ творится читателем. Он находится в области восприятия, которое задано и направлено волей автора, но на процесс восприятия оказывает влияние не только автор. Именно потому, что образ автора больше относится к сфере восприятия, а не собственно материального выражения, возникают трудности в точности определения этого понятия (аналогичная ситуация сложилась, например, со всем понятной, но никем точно не дефинированной категорией «подтекст»).

Часто эта категория называется и по-другому – субъективи-зацией, то есть творческим сознанием субъекта в его отношении к объективной действительности. Образ автора – это не субъект речи, часто он даже не называется в структуре произведения. Это «концентрированное воплощение сути произведения» (Виноградов 1971: 118) или «нравственное самобытное отношение автора к предмету изложения» (Л. Н. Толстой). Л. Н. Толстой писал: «Во всяком художественном произведении важнее, ценнее и всего убедительнее для читателя собственное отношение к жизни автора и все то в произведении, что написано на это отношение. Цельность художественного произведения заключается не в единстве замысла, не в обработке действующих лиц, а в ясности и определенности того отношения самого автора к жизни, которое пропитывает все произведение» (цит. по: Валгина 1998).

Существуют различные способы понимания интенции в художественном тексте и ее анализа. Рассмотрим основные из них.

1. Интенция автора художественного произведения – желание передать свое мировоззрение.

В работах по анализу текста можно встретить такое обозначение области исследования, как метапоэтика. Это поэтика по данным метапоэтического текста, или выявление кода автора, имплицированного или эксплицированного в художественных и даже нехудожественных текстах. Метапоэтика опирается на исследования дискурсивной данности, на данные языка автора.

Например, исследование метапоэтики А. П. Чехова приводит к выявлению режиссерских интенций писателя. Данные метапоэ-тического дискурса позволяют говорить о влиянии театрального текста на драматургический, а также о том, что драматург обладает собственным видением сценической интерпретации и способен обосновать его. Изучение режиссерских интенций проводится путем установления корреляции художественного текста с основными идеями времени его создания; той же цели служит определение рефлексии А. П. Чехова по поводу современного ему театра и по поводу сценических интерпретаций пьес. Метапоэтический анализ предполагает привлечение объемного массива фрагментов метапоэтического дискурса, на основе которого выделяются ключевые позиции интерпретации. После этого анализа делается следующий вывод: «Важной чертой режиссерского видения является сохранение этического, интеллигентного начала писателя, драматурга. Терпение и смирение, скромность материальных запросов (“нищета духом”), любовь и сердечная теплота, даже терпеливое безмолвие (“молчание… молчание…”) – черты нравственного мира его героев. Сам А. П. Чехов, отказавшийся от прямой проповеди, вложил суждения об этом в их уста» (Ходус 2008: 95).

2. Интенция – идея автора, которую исследователю нужно выявить и сформулировать своими словами.

Пример подобного отношения к интенции автора текста мы видели выше: см. фрагмент из работы Н. С. Ковалева (c. 25–26). Напомним, что интенциональность в данном случае – это совокупность всех реализаций ядерного концепта, выражающая намерения автора, коммуникативную направленность текста как смыслового целого. Способом выяснения интенции становится когнитивный (концептуальный) анализ текста.

3. Интенция автора – желание воздействовать на эмоции читателя.

а) Примером одного направления внутри обозначенного подхода может послужить анализ стихотворения В. Маяковского «А все-таки» Е. В. Тырышкиной ([2005]). Исследователь полагает, что Маяковский пишет о тех, кто понять его может, но не хочет (люди высокой культуры), и о тех, кто понять готов, но не может (чернь). Тем самым поэт взывает к идеальному читателю, который поймет и оценит, одновременно декларируя невозможность понимания, невозможность для кого бы то ни было занять эту позицию. Интенция же поэта, согласно цитируемой статье, здесь интересна именно с точки зрения основного объекта – художественного явления авангарда. Осознанное намерение автора – вызывать сильные эмоции у читателя, разбудить и разбередить его душу, а затем бросить, не позволив достичь катарсиса. Действительно, адресата «постоянно провоцируют на сочувствие, жалость – и демонстрируют его неспособность понять высокие истины, доступные лишь поэту, а как только он ловится на крючок человечности (“я – ваш поэт”), его гневно бичуют; жаждут признания – и оскорбляют, и в конце концов оставляют с носом, превращая все сказанное в шутку» (там же).

б) Несколько иной подход к анализу текста предлагает, например, О. В. Василенко (2001). В статье доказывается, что «авторской установкой “Сказания о Борисе и Глебе”, по-видимому, было вызвать сочувствие к убитым братьям. Автор акцентирует внимание на мученической смерти братьев. Интенцией автора не было написать типичное житие. Именно поэтому автором используется больше императива-мольбы, так как этот оттенок значения эмоционален и содержит в себе меньший процент назидательности, чем призыв и увещевание». Интенция здесь – авторская установка, близкая к категории образа автора.

4. Интенция автора – вызвать у читателя рефлексию по поводу абстрактных категорий.

А. А. Богатырев (2000) анализирует рассказ В. Шукшина «Срезал» и доказывает, что коммуницируемая текстом ситуация общения проигрывается читательским сознанием одновременно в двух параллельных сценариях – фактически рассказанном и отрицающем его должном, нормальном. Это состояние может интерпретироваться как разрыв между отклонением и нормой и как разрыв между сущим и должным. Сфера рефлексии реципиента художественного текста над предметами такого порядка и образует, по мысли ученого, интенцию текста.

5. Интенция автора – тайная идея, которую надо дешифровать, поскольку она открывается не всем. Вариант: интенция – желание поиграть с читателем, предложить головоломку, которую можно отгадать на разных уровнях понимания.

Для иллюстрации подобного отношения к анализу намерения автора текста обратимся к произведению И. А. Крылова – басне «Волк на псарне».

Первый вариант прочтения: под ловчим подразумевается великий русский полководец М. И. Кутузов. Поводом для написания басни послужили события, связанные с желанием Наполеона вступить в мирные переговоры, которые были отклонены М. И. Кутузовым. Вскоре после этих переговоров Кутузов нанес войскам Наполеона поражение при Тарутине. Заметим, что, по свидетельству современников, басню «Волк на псарне» И. А. Крылов собственноручно переписал и отдал жене М. И. Кутузова, которая отправила ее мужу в письме. М. И. Кутузов прочитал басню после сражения под Красным собравшимся вокруг него офицерам и, произнося слова «а я, приятель, сед», снял фуражку и потряс наклоненной головой.

Обобщая подобную трактовку, скажем, что эта басня – драма, в которой даны характеры в их психологической и социальной реальности. Волк силен и хитер, но Ловчий тоже мудр и не поддается на описание мнимой силы противника и выгоды от перемирия.

Однако басню можно прочитать и иначе, что и предлагает сделать Л. С. Выготский (1986). Его удивляет тревога, близкая к панике, в первой части басни. Кроме того, результатом ошибки волка становится не растерянность его самого, а смятение псарни.

С точки зрения поэтики, это противопоставление подтверждается: шумливый, кричащий, бегающий, бьющий, смятенный стих вдруг делается длинным, медленным и спокойным, переходя к описанию волка. Гибель волка неизбежна, однако он величав и спокоен, говорит торжественно и даже иронично: «И начал так: “Друзья, к чему весь этот шум?”». Противоречие между истинным положением дел и самосознанием и поведением персонажей служит основным структурным приемом всей басни (волк хочет всех съесть – на словах он обещает им покровительство; он жалко забился в угол – на словах он милостиво обещает больше не обижать овец; собаки готовы растерзать его каждую секунду – на словах волк обещает им защиту; на деле перед нами вор, который клянется в верности. Ловчий, прерывая речь волка, отвечает ему явно в другом стиле и тоне. «Если язык волка совершенно правильно назвал один из критиков возвышенным простонародным наречием, неподражаемым в своем роде, то язык ловчего явно противоположен ему как язык житейских дел и отношений. Его фамильярные “сосед”, “приятель”, “натуру” и т. д. составляют полнейший контраст с торжественностью речи волка» (там же). Поразительно, но ловчий согласен на мировую, он отвечает волку на его предложение о мире согласием в прямом смысле. Переговоры закончились мировой, травля – смертью. Одна строка рассказывает о том и о другом вместе.

Рассматривая басню таким образом, мы можем охарактеризовать ее как трагедию, в которой традиционно объединяются гибель и торжество героя (при этом героем оказывается не ловчий, а волк). «Разве кто скажет, что в этой басне против волка обращено острие насмешки? Напротив, наше чувство организовано и направлено таким образом, что нам делаются понятными слова одного критика, который говорит, что Крылов, выводя своего волка на гибель, мог, пародируя евангельский текст и слова Пилата, выводившего на гибель Христа, сказать: “Ессе lupus”» (там же: 41).