Читать книгу Слово к русскому народу. Литературный сборник - Коллектив авторов - Страница 1

На поле Куликовом,

За тридевять земель,

На поясе шелковом

Висела колыбель.

Висела золотая,

В колечки завитая,

Меж небом и землёй,

Меж снегом и золой.

В четыре полотенца

Рыдала ночью мать:

– Храните сон младенца!

Трещоток не замать!

– О чём она судачит? —

Задумалась родня…

– Когда мой сын заплачет,

Попомните меня!

Горчат дымы Полтавы,

Берлинский чад горчит,

Младенец русской славы

До времени молчит.

А вьюга всё крепчает,

Плетёт свою кудель.

Господь всю ночь качает

Златую колыбель…

Кто грозой воды испил,

Того желанье не погубит.

Ещё полюбит, кто любил;

Кто не любил, ещё полюбит.

Весна идёт! – и зацвели

Подснежники в оленьих взорах.

Весна идёт! – и журавли

Играют свадьбы на озёрах.

Олень победно вострубил,

Взойдёт заря – журавль вострубит.

Ещё полюбит, кто любил;

Кто не любил, ещё полюбит.

Августовские ночи медовые,

Августовское небо бездонное,

Золотой августовский покой

Над садами, над тихой рекой;

Свет высокой звезды над рябиной,

Над дорогой, над спящей равниной.

Запоздалому путнику вслед —

Негасимый над родиной свет!

Я срубил крестовый дом,

Говорят: «Грешно».

Дописал печальный том,

Говорят: «Смешно».

Ловок на руку и спор

Завидущий бес.

Запылал в саду костёр

До небес.

О любви заветный том

Запылал в огне.

Запылал крестовый дом

Со цветком в окне.

Если завтра я умру —

Погорюй чуток.

Я на небо заберу

Аленький цветок.

Буду нежить, чтобы рос,

Буду поливать.

Всех, кто дорог мне до слёз,

Буду вспоминать.

Хоть сейчас забор кленовый

И с клетушками сарай,

И под тёсом дом крестовый

Вместе с тёщей забирай.

Хоть сейчас бери задаром,

Мне расстаться невтерпёж.

Только баньку – с лёгким паром,

С жарким веником – не трожь!

Пусть стоит на огороде,

Пусть дымит себе в углу…

Я при всём честном народе

Загуляю по селу.

И задиристый, и ладный,

Развесё… весё… весё…

И с гармошкою трехрядной,

И наряженный во всё.

Вспомню вдруг, что за чужого

Вышла старая любовь.

О кулак его тяжёлый

Разобьются губы в кровь.

К ночи выбьюсь из силёнок

И обратно поверну.

И заплачу, как ребёнок,

И в предбаннике усну.

А назавтра дурь из тела

Выбью веником с утра.

Игогоньица поспела,

Ерохвоститься пора!

Выпью квасу три бидона:

Ух, какая благодать!

Выйду, гляну: нету дома,

Тёщи тоже не видать.

Под задорный смех соседок

Снова в баньку забегу,

Похлестаюсь напоследок —

И такое я смогу!

Я смогу такие вещи!

Ахнешь, глядя на меня, —

Дом срублю ещё похлеще

И куплю себе коня.

Буду ездить в степь и в рощу

И дрова возить, и рожь.

Заведу такую тёщу! —

И в Рязани не найдёшь.

Люди скажут: «Ай да Ваня!»

Я скажу: «А я такой!»

Вот что значит наша баня

В огороде над рекой!

Вот бегемот, творенье, как и ты.

Траву он ест, как прочие скоты.

Но в чреслах прорастает прочность древа,

Таится крепость в пуповине чрева,

Кедровый хвост нисходит со спины,

В причинном месте жилы сплетены,

Как из пластин стальных хрящи и зубы,

А кости – словно бронзовые трубы.

И никакая в мире Божья тварь

С ним не тягалась ни теперь, ни встарь.

И нет в руках Создателя оружия

Отважнее, чем он, и неуклюжее.

Он почивать уходит в тростники,

Находит тень под ивой у реки;

Он целые потоки выпивает,

Когда в жару поглубже заплывает,

И даже Иордан, испитый всласть,

Не утолит разинутую пасть.

Сон соблазнит – и сладкая дремота

Заворожит сознанье бегемота…

И в этот миг, когда недвижим взор,

Между ноздрей вонзается багор!

Соседский пёс, полупородка, —

Полуовчарочий оскал,

Полутерьерская бородка, —

Вниманья общего искал.

Я потрепал его по холке,

Слегка за ухом почесал.

«Ты – зверь! Тебя боятся волки!» —

Многозначительно сказал.

На знак привета и участья

Он сел, он выронил язык,

Он замахал хвостом от счастья:

«Ты проницательный мужик!»

Он принял стойку, встрепенулся,

Залаял вдруг назло врагам,

Исчез мгновенно, вновь вернулся, —

И кинул кость к моим ногам.

День сгорает на закате,

Исчезает без следа,

Без стенаний об утрате,

О потере навсегда.

Пусть он был не самый лучший,

Пусть не чудо из чудес, —

Это же не пёс заблудший

Появился и исчез.

Время вязкое в тумане

По наитию течёт.

Может быть, в моём кармане

Дней таких наперечёт.

Оклик, брошенный на сдачу:

– Собирайся, старый пень! —

Вдруг услышу, и заплачу:

Догорает Божий день…

Лев Платонович Карсавин

Абсолютом мысли славен.

«Тварь, – Карсавин говорит, —

Ничего не сотворит.

Тварь, страдающая свинством,

Тем опасна, что она

Совершенным всеединством

В мире будет спасена».

Мне такие рыла снятся,

Что в кошмарном сне кричу.

С ними воссоединяться

Абсолютно не хочу.

Я хочу общаться с другом!

Я к друзьям своим пришел!

Пусть вплывает солнце стругом

И садится к нам за стол!

И тогда в краю родимом,

Солнечном и всеедином,

Никакая в мире тварь

Не нагадит на алтарь!

В мире, где вечера

Тонут в немой глуши,

Только еще вчера

Не было ни души.

Ночью светлым-светло

От первобытных звезд.

Время вразвалку шло

На заревой погост.

В мире моих снегов

Воздух студеный чист,

Путаных нет следов,

Дерзкий не слышен свист.

Только откуда трель

Вышла на берега?

И голосит капель:

«Марья, зажги снега!»

Вот, навалясь на тын,

Время пошло на слом:

«Хватит, медвежий сын,

Спать беспробудным сном!»

Я открываю дверь

Резкому стуку вслед:

«Что там ещё за зверь?

Что там ещё за свет?»

С птицами на плечах,

С радостью на лице

Вижу тебя в лучах

На золотом крыльце.

Я выхожу во двор,

Сонный оставив склеп…

…Это с тех самых пор

Я от любви ослеп.

Брызнул вслед за сливами

Яблоневый цвет.

Стали мы болтливыми

На закате лет.

Стали мы болтливыми

На закате лет.

Стали мы счастливыми,

Дорогой сосед.

Выкопаем луночки

Саженцам под стать.

И махнём по рюмочке,

Чтобы не устать.

Мало не покажется,

Если задурим.

Мы посадим саженцы

И поговорим.

Не шумят наследники,

Не зудит жена.

Наши собеседники —

Звёзды и луна.

Как мы им признательны!

Как приятно нам!

Звёзды так внимательны

К старым болтунам.

Станете болтливыми

За соседом вслед —

Станете счастливыми

На закате лет.

Вот что я учинил:

Уложил в безразмерный короб

Всё, что я сочинил,

И отвёз в окаянный город.

Вот что я учинил,

Когда в город отвёз окаянный

Всё, что я сочинил,

Окропляя слезой покаянной, —

Вот что я учинил:

Высек искру! – и в газовом сраме

Всё, что я сочинил,

Запылало под «Взвейтесь кострами!»

Вот что я учинил

За чертою разумного риска:

Всё, что я сочинил.

В смертных муках низверглось до визга.

Вот что я учинил,

Безоружным идя на сражение.

Вот что я сочинил,

Обречённый на самосожжение.

Вот что я учинил…

Выпили и закурили,

Помолчали – повторили.

Он молчит, и я молчу.

– Может, песню?

– Не хочу.

Я люблю таких спокойных:

Ни тебе речей окольных,

И ни жалобы, ни вздоха,

И когда красиво пьёт.

Но тревожно мне и плохо,

Что он песен не поёт…

Спит доверчивая Русь,

Видит сны о чуде, —

Стенькой Разиным скажусь —

И поверят люди!

Кто с добром придёт, тому —

Пироги да пышки;

С топором придёт, тому —

Желваки да шишки.

На лугу, где земляника,

Выросла разрыв-трава.

Правда жизни многолика,

Кривда всякий раз крива.

Жили, жили без опаски…

Перехмурили лицо —

Хрупкий мир вместился в сказке

Про разбитое яйцо.

В шалаше шакалы жили.

Шевеля весь день ушами,

Шапки шили, шубы шили,

Вышивали шелком шали.

Была кобылка сива —

Молода, спесива.

Ушёл мой воз

И кобылку увёз.

Называл ты этот край

Самым дивным дивом…

Дедушка, не помирай! —

Я послал за пивом.

На заброшенном погосте

Возрыдали слёзно гости

Спите, Господом хранимые,

Господа незаменимые.

Мал бывал – не спал, не кушал, —

Бабушкины сказки слушал.

Нынче знаю сказок сто,

Да не слушает никто.

Разный всё-таки народ

На земле бывает:

Этот время бережёт,

Этот убивает.

Пусть поют. Не надо злиться

И кричать: «Заткнись, козёл!»

Музыка для них – Жар-птица,

Угодившая в котёл.

С другом, с любимой с заблудшим шакалом

Пей свою водку и пой до седин,

Только с наполненным лично бокалом

Не оставайся один на один.

То в слезах, то в лёгких шутках

Мы живём в последних сутках,

И чихать нам на секрет

Шести тысяч прошлых лет!

Ты в раздумье раскрыла обложку —

Со страниц раскатились грома.

Ты сама допустила оплошку

И ответишь за это сама.

Двадцать лет эта книга таилась,

Двадцать лет, подбирая ключи,

Бесшабашная сила томилась

И дремала на русской печи.

Ты зачем одинокие ночи

Растревожила гулкой грозой?

Ты зачем беспросветные очи

Окропила живою слезой?

Заворочался лежень от шума,

От крылатого зуда в руке, —

И твоя сокровенная дума

Загудела в моём кулаке.

Зажужжала, заныла, запела

Золотая от солнца пчела,

Потаённые струны задела,

Окаянные путы сожгла.

Мёдом ягодным плоть налитая

Ослепила своей чистотой.

– Хорошо ли тебе, золотая?

– И не спрашивай, мой золотой!

Я пойду на Тугарина-змея,

Отсеку ему девять голов.

Этой сказке перечить не смея,

Жди меня ещё девять годов!

Жди меня. Как расчищу границы,

Щит на вражьих воротах прибью,

Отпущу из победной десницы

Сокровенную думу твою.

Копия Священного Писания

На армянской спасена земле —

Божьих перст незримое касание,

Райских троп мерцание во мгле.

Буквы распускающихся почек

Ладаном пропахли на листах,

Колыбельной письменности почерк

Слился с откровеньем на устах.

Но забили в колокол тревогу:

Рыщет враг по долам и горам!

И монахи, как младенца к Богу,

Собирают рукопись в дорогу

И несут её из храма в храм.

Если не скиталась, не читалась,

Истомясь в языческом плену, —

Мученицей рукопись считалась,

Общим искупленьем за вину.

Пленницу всем миром вызволяли

Из оков, узилищ и темниц;

О прощенье слёзно умоляли,

Упадали пред святыней ниц.

Возрыдал Господь, когда сельджуки,

Лавой наплывая из пустынь,

Обрекли на огненные муки

Тысячи и тысячи святынь.

…Вновь скрипит пером монах упорный,

Сутками не спит, не пьёт, не ест, —

Вновь возводит храм нерукотворный,

Высекает поднебесный крест.

Нет, ещё не вся земля ослепла,

Есть благословенные края!

Рукопись рождается из пепла,

Пишется поэма Бытия!

Пронеслась на заре по грунтовой дороге

Тройка взмыленных в дым ошалелых коней.

На телеге стоял, как на Божьем пороге,

И стегал вороных безутешный Корней.

И кричал он вослед журавлиному клину,

И с отмашкой слезу утирал рукавом:

– Ох, не мину судьбы! Ох, судьбины не мину

На небесном пути, на пути роковом!

Где-то дрогнула ось, где-то брызнула спица,

Повело, подняло, понесло между пней!

И склонились над ним:

– Чей ты будешь, возница? —

Харкнул кровью в траву безутешный Корней.

И спросили его:

– Ты в уме в самом деле?

И куда понесло тебя с грешной земли?

– Я-то что, я-то что? Журавли улетели!

Без следа улетели мои журавли!