Читать книгу Чувство снега. Скандинавский нуар в русском стиле - Коллектив авторов - Страница 6

Ох уж эти английские зимы. Дождь, дождь и снова дождь. Погода как Царевна-Несмеяна. Словно ей нечему радоваться, словно она вечно скорбит.

Эйлин стояла у двери в сад. Струйки воды бежали вниз по стеклу, выкладывая на нем полупрозрачные кривые дорожки. «Считается, что влажный климат полезен для кожи лица – к черту лицо! Как же на душе муторно… и нога опять болит…» – она покрепче обхватила кружку с чаем, согревая холодные пальцы.

Карман большой лохматой кофты начинает вибрировать, щекотать бедро. Так мама в детстве подсовывала ей под одеяло свои теплые пальцы, и они мягко пробегали по телу девочки: «Вставай, вставай, дружок…» Эйлин достает телефон. На экране имя: «Оливия Стоун». Это имя как предвестник беды или, наоборот, как звук охотничьего рожка: зов к действию, к погоне.

– Что теперь случилось? – спрашивает Эйлин, не здороваясь.

– Да так, ничего особенного, подросток застрелился из отцовского ружья, – тоже без приветствия отвечает Оливия, – тело нашли на футбольном поле школы.

– Какой школы?

– Эйлин, у нас одна школа. Та, в которой в прошлом году повесилась Камилла Файербол, а до нее еще Виктория Адамс как-то случайно упала с обрыва в море и Питер Грей, если помнишь, выпил все бабушкины таблетки от давления.

– Так… значит, четвертый ребенок… Эпидемия продолжается…

– Вот именно. Хватит хандрить. Я берусь за это дело. Знаешь, что это значит?

– Что?

– Что тут многим понадобится хороший адвокат, а ты как мышь в своей норе засела.

– Приезжай – будем разбираться. Только, если хочешь кофе, купи по дороге. У меня закончился, а выходить из дома по такой погоде сил нет.

Это было почти правдой. За год порванные связки левой ноги почти срослись и Эйлин даже пару раз надевала туфли на каблуках, но – то ли срослись как-то не так, то ли возраст начинал напоминать о своем приближении – в непогоду нога болела. Ныла. Как будто не давала забыть ту зиму.

В ту зиму все самое плохое, что только может случиться в жизни деловой, красивой и успешной женщины-адвоката, – случилось. И все как-то одновременно: травма ноги, расставание со Стивом и острое осознание того, что она – Эйлин, следуя своим профессиональным амбициям, добилась признания невиновности для убийцы. Неоспоримое доказательство вины, правда, возникло уже после суда, когда подозреваемая была оправдана, но душа защитника не радовалась, а наоборот – выла и вторила нытью в ноге. Как она могла, за тщеславной жаждой оспаривать любые улики, не увидеть, не докопаться и не рассмотреть холодного убийцу троих человек?!

Эйлин решила взять тайм-аут. Думала куда-нибудь поехать, но, оказалось, без работы и желания как-то отпали сами собой. Наступила апатия. Сил хватало только на то, чтобы встать с постели, заварить кофе и с дымящейся чашкой дойти до любимой скамейки в саду. И то не всегда. Любит английская погода пролить слезу.

Самое время восстановить отношения со Стивом – ведь и разлад произошел из-за ее вечной занятости. Правда, пока она собиралась с духом позвонить ему, все та же Оливия, как сорока на хвосте, принесла новость о помолвке Стива с Рейчел Фрост. Дама – заметная фигура в элитных кругах. Рейчел отсудила у бывшего мужа их совместный бизнес – IT-компанию вместе с двумя миллионами клиентов, включая и «Маршалл и Маршалл» – адвокатскую контору, в которой за Эйлин все еще держали место. Теперь Рейчел свободна, богата и готова к новым отношениям. А ты, Эйлин? Ты к чему готова?

– Этот Хикманн редкостный хам. Он меня буквально взашей вытолкал со двора школы, – Оливия как-то умела делать все одновременно. Она протянула Эйлин подставку с двумя зажатыми в нее стаканчиками, – твой капучино слева, – и, повернувшись к хозяйке спиной и выставив руку из-под козырька крыльца, несколько раз встряхнула зонтик, прежде чем его закрыть, – козел он, а не инспектор.

– Тут я с тобой не могу не согласиться, но «козел» он не всегда. По большей части он хороший сыщик, а ты как журналистка ему не нужна, только нагнетаешь общественное мнение раньше времени.

– Это моя работа. Он и тебя не больно-то жалует.

– Про меня и разговора нет – я его главный оппонент, а значит, и главная головная боль. Так что случилось?

– Пока только тебе. В новостях еще ничего нет. Это уже не Хикманн, а его суперинтендент просил придержать, пока они собирают свидетелей.

– Много ли свидетелей у самострела.

– В том-то и дело. Тело нашли на краю школьного футбольного поля после вчерашнего фейерверка в ночь Гая Фокса1. Мальчик – Руперт Филипс, ученик выпускного класса. Выстрел снизу в голову из охотничьего ружья. Отец – член стрелкового клуба в Йорке. Большой любитель фазаньей охоты. Ружье зарегистрировано. Все честь по чести. Естественно, за шумом фейерверков никто не слышал выстрела.

– Немало, однако, ты накопала. Видно, Джим тебя не сразу выгнал.

– Я опоздала. Тело уже увезли. Но у меня есть информатор в морге.

– Где только у тебя их нет.

– Это комплемент? Эйлин, ты сама сказала, что суицид среди нашей молодежи принимает масштабы эпидемии. Я решила серьезно взяться за эту тему. Буду делать свое журналистское расследование. Мне нужна твоя помощь. Дай почитать дела остальных троих.

– Я дома дела не держу. Они все в офисе. И, собственно, по делу суицида было только одно слушание, и то косвенное. Мать прошлогодней самоубийцы Камиллы Файербол обвинялась в поджоге из мести, но прямых доказательств к моменту суда у обвинения не было. Дело, как ты помнишь, было закрыто.

– Эйлин, будь уверена, в этот раз будут и виновные, и доказательства. Тебя обязательно пригласят. Дружим?

– Попробуй с тобой не дружить. Ты машину рядом с домом оставила?

– Ага.

– Тогда поедем на твоей, моя в гараже.

– В «Маршалл и Маршалл»?

– Куда же еще!

Криминалист уже закончил свою работу, пара дежурных констеблей еще прочесывали кустарник, опоясывающий футбольное поле, в поисках чего-то. Чего? Никто не знал. Подобрали обрывки бумажных корпусов фейерверков, пару окурков и обертку от жвачки. Дождь, ливший всю ночь, размыл все следы, и даже крови вокруг головы мальчишки на земле почти не осталось. Джим приподнял оградительную ленту, пролез под ней и направился к машине.

– Всем спасибо. Увидимся в участке.

На душе было паршиво. Как же он не любил такие дела… Сейчас начнется… Опять подросток, опять суицид… Придется снова доставать старые дела. А в них… тупик. Все проверяли и перепроверяли сто раз.

Выходя из машины, он краем глаза увидел припаркованную на служебной стоянке машину Оливии Стоун и уже приготовился выговорить ей за нарушение порядка – служебная парковка для сотрудников, – но в это время из машины вышла Эйлин Колд – его заклятая врагиня. Джим даже себе не мог признаться в чувствах, которые эта женщина в нем вызывала. Восторг? Влюбленность? Тихая ненависть или зависть? Наверное, все вместе. Но зависть больше всего. Он понимал, что и умом, и образованием она стоит на порядок выше него. Нет, все-таки не зависть, а сожаление. Сожаление, что не дал Господь ему – Джиму Хикманну – ни таланта, ни денег стать таким же, как она. В принципе, он любил свою профессию, но считал, что если бы у всех были равные стартовые возможности: состоятельные родители, престижный университет, установка на уважение государства и порядка в нем, то он – Джим Хикманн – обществу был бы не нужен. И не возился бы он со всякой человеческой мерзостью, а был бы нормальным, рядовым служащим с рабочим днем с 9 до 5 и выходными с семьей. Семьи у Джима уже давно не было. Родители ушли в другой мир. Жена – к другому мужчине. К одному из этих: с 9 до 5.

Все это прокатилось в голове инспектора одной волной, и он с серьезным лицом поприветствовал женщин:

– Леди, рад вас видеть. Чем обязан?

– Зачем столько ханжества, – с размаху начала Оливия, – и вовсе ты не рад, и прекрасно знаешь, зачем мы здесь.

Джим промок, замерз, и последнее, что он сейчас хотел, это спорить с Оливией.

– Хорошо, – вздохнул он обреченно, – Эйлин, пошли ко мне в кабинет, а вам, мисс Стоун, вон туда, в конференц-зал. Через час суперинтендант сделает заявление для прессы.

– Джон, я знаю, что ты меня не любишь, – начала Эйлин, но он ее перебил:

– «Не любишь»? Да при чем здесь любовь? Я тебя терпеть не могу, но вынужден.

– Вот именно. Так что, давай на время поменяем установки. Нам придется снова поднимать все дела. Думаю, что в этот раз закрыть дело «Суицид» тебе не удастся. Это уже пахнет серийностью. Оливия, конечно, та еще пройдоха, но у нее нюх как у собаки. И она взяла след. Нам с тобой не отвертеться. В этот раз я в твоей команде.

Джим толкнул дверь своего кабинета и вежливо придерживал ее для Эйлин, когда у них за спиной послышался громкий, до боли знакомый и Джиму, и Эйлин женский голос:

– Вы что глухой? Вы не слышите? Я же вам говорю: у меня сын пропал, а вы мне: «Пишите заявление».

И спокойный голос уставшего дежурного констебля:

– От ваших криков дело с места не сдвинется. Пишите заявление. Имя пропавшего, возраст, адрес. Ну, все как полагается.

Джим вернулся к стойке дежурного и взял женщину под локоть.

– Миссис Макгрой, пройдемте с нами. Вы извините дежурного. Он у нас недавно служит. Перевелся из Уэймута. Вас не знает. Вы ведь помните мисс Колд? – он обернулся к Эйлин, как бы приглашая ее вступить в разговор. – Как все удачно складывается. Она уже здесь. Присутствие адвоката всегда полезно. Так что же случилось? Что с Джефри?

– Здравствуйте, миссис Макгрой, – Эйлин чуть не присела в реверансе, как это делалось в детстве при встрече с директрисой школы. Обычно та была подчеркнуто доброжелательна к девочке, но сейчас, похоже, обезумевшая от волнения мать едва обратила на нее внимание.

– Джефри пропал, – красивые, всегда сложенные в холодную полуулыбку губы вдруг поехали в сторону. Лицо потеряло свою надменность, обнажив усталость и страх.

– Когда?

– Он вчера не вернулся домой.

– Вы звонили его друзьям? Он был на поле во время праздника?

– Не знаю. Наверное. Он сказал, что после фейерверка пойдет к отцу и останется там ночевать. Вы же знаете, мы с мужем больше не живем вместе.

– Нет. Это ваша личная жизнь, нам – вашим бывшим подопечным – об этом знать не обязательно. Так что же произошло потом? – Джим открыл свой блокнот.

– Я около 10 вернулась домой после партии в бридж у Анжелы. Мы всегда по вторникам играем. Только если Рождество выпадает на вторник, мы пропускаем игру. Я заглянула в комнату сына, она была пуста. А утром… Утром мне позвонил мой бывший. Он был обеспокоен вчерашним происшествием и тем, что Джефри к нему не пришел. Про несчастье с Рупертом Филипсом я узнала от него. Как всегда, все узнаю последней! Я очень-очень сожалею о гибели мальчика, но еще больше беспокоюсь о своем сыне. Помогите, – ее губы опять сложились в скорбный залом, – найдите моего мальчика, – и она громко разрыдалась.

– Мы обязательно его найдем. Живым или… – Тут Хикманн спохватился, что чуть не сморозил бестактность, и вовремя свернул разговор на боковую дорожку. – Миссис Макгрой, нам предстоит долгая беседа. Чаю? Кофе?

– Я старомодна. Мне чай и, если не затруднит, с молоком.

Инспектор кинул взгляд на Эйлин и нажал кнопку внутреннего селектора:

– Констебль, организуйте нам один чай, один кофе, – он вопросительно посмотрел на Эйлин.

– Кофе, – одними губами ответила она.

– Два кофе, дружище.

Постепенно из рассказа Маргарет Макгрой стала вырисовываться картина.

Естественно, у Джефри были проблемы с ребятами в школе. Многим казалось, что сын директрисы пользуется особыми привилегиями и что учителя не то чтобы пресмыкаются перед боссом, но завышают парню оценки. Страдал ли Джефри от такого к себе отношения? Возможно. Мать не была уверена.

– Джеф никогда не рассказывал о том, что происходит между ребятами. Да я и не расспрашивала. Я принципиально оставляю школьные дела в школе, а домашние дома.

– Был он откровенен с отцом?

– Понятия не имею. Опять же – мы в разводе, как он проводит время со своим сыном – не мое дело.

– Как вы можете объяснить эпидемию суицида в вашей школе?

– Почему в моей? Эта проблема имеет не только национальный, но и глобальный характер. Знаете ли вы, что в прошлом году из жизни добровольно ушли 1 миллион 100 тысяч человек, а еще 19 миллионов совершили попытку. Как вам такие цифры?

– Впечатляют. И все же? В эту копилку ваша школа внесла свою долю. Четыре смерти за два года. Вы как-то это анализировали? Советовались с психологами, педсоветом?

– Полиция и даже вы лично, мистер Хикманн, проверяли все их телефоны, все контакты. Никаких суицидных сайтов, никаких угроз или шантажа. Есть, правда, у меня одно подозрение.

Джон и Эйлин разом опустили стаканчики и подняли головы. Джим прекратил писать.

– Мне не нравится наша новая учительница по искусству. Она так хорошо начала: организовала школьную радиопостановку по рассказам О’Генри; выставку творчества из разных отходов – пустых банок и пластиковых бутылок, но…

– Что «но»?

– Она зарабатывает дешевый авторитет у детей. Разбирает картины художников, рассказывает всякие сплетни и непристойные подробности из их личной жизни. Зачем-то учит их иероглифам и зеркальной письменности Леонардо. Ты бы, Джим, – она как-то незаметно переходила с официального «вы» на школьное «ты» и обратно, – допросил ее. К сожалению, у нас с мисс Брантон контракт на весь этот год, а то я бы ее уволила прямо сейчас.

– Конечно, мы ее допросим. Вы пока идите. Возможно, Джефри уже вернулся, а вы здесь. И сообщите, если узнаете что-то раньше нас, – он протянул ей визитку.

Не успела за директрисой закрыться дверь, в нее уже заглядывала Оливия. Ее хитрая мордочка светилась любопытством.

– Что-нибудь прояснилось?

– Н-е-е-е-т! – рявкнул Джим, – Оливия, не мешай работать! Я прикажу тебя вообще на порог полиции не пускать. И без тебя голова пухнет.

– Не имеешь права, но ухожу-ухожу.

– Я тоже. – Эйлин поднялась со стула. – Спасибо за кофе. Мне кажется, у меня брезжит идея, но пока какая-то туманная.

Оливия ждала в машине, нервно отбивая ладонями чечетку на руле. Эйлин устало села рядом.

– До дома подбросишь?

– О чем разговор? Ну, рассказывай, не томи, что эта старая курица поведала.

– Да ничего нового. И, между прочим, «старая курица» разыскивает сына. Исчезновение которого в свете последних событий не выглядит так, будто он где-то на пикнике тусуется.

– А где?

Эйлин только плечами повела. Иногда Оливия бывает просто невыносимой.

Было у Эйлин одно укромное местечко, куда она любила удалиться, когда нужно было сосредоточиться.

Оседлав жесткую и холодную скамейку в домике-укрытии для наблюдения за птицами на берегу тихого залива в устье реки Дарт, Эйлин сфокусировала окуляры бинокля и не спеша вела взгляд вдоль берега, отмечая новых обитателей. Вот вернулись из Норвегии на зимовку канадские гуси. Они хоть и называются так, но Канады в жизни своей не видали. Их длинные черные шеи и белые воротники ярко выделяются на фоне серого сушняка, опоясывающего заводь. Время от времени вожак взлетает и бóльшая часть стаи устремляется за ним. Но не далеко. Садятся на маленькие островки в заливе. Уточка-крохаль тюкнула своим буратиньим носом поверхность воды, встала свечкой, поджала лапки и исчезла под ней. Эйлин медленно вела бинокль, прикидывая, где малышка вынырнет, но ее все не было видно. «Не могла же она утонуть», – Эйлин мысленно одернула свою тревогу, но та как заноза залезла под кожу, и когда птичка наконец-то вынырнула на дальнем конце залива, Эйлин обрадовалась, но от сердца не отлегло. Мысли вертелись вокруг одного. Дети, ныряющие вот так в тяжелую, темную глубину и… сколько ни жди, уже никогда не вернутся. Зачем? Почему? Если бы это был единичный случай, но их уже четыре, и кто знает, кто на очереди, а главное, зачем и почему?

На миг заходящее солнце окрасило воду красным и весь залив стал похожим на ту ванну, в которой умерла мать Эйлин, вскрыв себе вены. Господи! Когда же это видение уйдет из ее головы?

Темнота и густой туман одновременно спустились на берег залива. Предчувствие беды, несмотря на благополучное возвращение крохаля, не покидало Эйлин. Она сняла с шеи бинокль и заспешила назад к машине. Завела мотор, но свет фар уперся в белую стену тумана и ослепил ее. Решила подождать. Откинула спинку сиденья, укрылась пальто, голову устроила поудобнее на подголовнике. Кругом стояла абсолютная, обволакивающая тишина. И вдруг… Шаги по песку прибрежного откоса и тяжелое, с храпом на выдохе, дыхание. Сердце заколотилось так, что казалось, машина сотрясается от его ударов. Эйлин схватила с пассажирского сидения сумку и стала ее трясти: «Стив, Стив, проснись. Здесь кто-то есть». Прислушалась к тишине, потянулась и низким басовитым голосом сказала: «Ну что ты паникуешь? Спи уже. Показалось». «Лошадь, наверное», – подумала она и обрадовалась. Как ловко она придумала обмануть незваного гостя, кто бы он там ни был. Лошадь или ночной рыболов. В то же время она мысленно пнула себя. Почему Стив? Подсознательно она все еще считает его своим мужчиной? Чушь собачья!

Эйлин подняла спинку сиденья, снова завела мотор. Туман уже не стоял стеной, а стелился над водой и паутиной обволакивал заросли камышей. Гукнула засыпающая птица, мелькнула летучая мышь, и, как бы ей вдогонку, мелькнула в голове мысль: «Не там ищем! Не там!»

– Джим, мы идиоты, – кричала она в трубку, рассекая одинокой стрелой темноту ночного шоссе.

– Два часа ночи – самое подходящее время для такого откровения, – без восторга ответил он.

– Джим, Джим, я поняла. Мы не там ищем!

– Где еще мы должны искать? Мы проверяли телефоны и электронную почту всех погибших детей – там ничего не было. Эти смерти чистый суицид. Их никто не провоцировал, никто не угрожал. Они не были членами никакой секты.

– Были! Именно поэтому они НЕ пользовались телефонами и соцсетями. Переписку можно отследить. Ты сам говорил, что у Камиллы был найден блокнот с какими-то закорючками. Ты еще спрашивал ее мать, не ходила ли она на курсы стенографии. Это была не стенография. Это была зеркальная запись. Проверь, есть ли что-либо такое среди вещей Руперта Филипса и Джефри Макгроя. И, пожалуйста, посади своих ребят снова проверять телефоны. Те, кого нет в соцсетях, у кого нет электронных аккаунтов – эти наши клиенты.

– Без присутствия адвоката я все равно их допрашивать не могу, а для обыска в доме Джефри мне нужен ордер. Он же еще живой… – голос Джима как-то запнулся, – я надеюсь.

– Да брось ты. Миссис Макгрой тебя и без ордера пустит. Я утром буду у тебя.

– Ты подозреваешь, что учительница могла создать секту?

– Подозревать – это твоя работа. Моя – копаться в причинах и искать смягчающие обстоятельства. У меня садится телефон и нет шнура зарядки. Я позвоню тебе уже из дома.

– Умоляю, дай поспать. Звони не раньше восьми.

Эйлин проснулась от трели дверного звонка. Ощупью нашла тапочки, отметила, что в окне уже светло, и, еще не открыв дверь, почувствовала запах кофе. Оливия. Кому ж еще не терпится ее разбудить.

– Нет от тебя покоя, за кофе спасибо, проходи, я сейчас, – все на одной ноте.

– Не спросишь, какие новости я принесла?

– Зная твою профессию, – уже из ванной крикнула Эйлин, – новости либо плохие, либо очень плохие. Но сенсационные.

Она вернулась в гостиную, умытая и причесанная. Свежий запах зубной пасты мирно смешивался с запахом кофе. Так уютно, так по-домашнему.

– Да. Ты права. Плохая новость – это то, что Ана Мидлтон – девочка из класса Джефри, по утрам помогает матери-почтальону разносить почту – вчера видела Джефри на причале, где паркуется катер его отца. Миссис Макгрой позвонила в охрану причала, и ей сказали, что лодки в доке нет. Очевидно, что парень ушел в открытое море. Береговая охрана уже оповещена, но поиски затрудняются низким туманом. С вертолета ничего не видно.

– Так…

Эйлин не успела донести стаканчик до рта. У нее заметно затряслась рука, противная вчерашняя заноза страха снова зашевелилась под кожей спины. Она поставила стаканчик на стол.

– …Если это была плохая новость, то я не хочу слышать очень плохую.

– Придется. Очень плохая – это то, что катер все-таки нашли. Его протащило течением на запад, и он застрял в подводных скалах у острова Силли, – Оливия явно с удовольствием наблюдала ужас в глазах подруги, – все плохо, но не критично. Катер застрахован. Спасательной надувной лодки на нем не обнаружено и Джефри тоже.

– Остается только надеяться, что лодку подберут либо рыбаки, либо французские пограничники.

– Ты думаешь, он планировал суицид? – с тоской в голосе спросила Эйлин, и сама удивилась никчемности этого вопроса.

В тишине гостиной трель телефона прозвучала как какофония.

– Привет, это я, Джон. Как видишь, не дождался твоего звонка. Есть новость. Джефри нашелся. Он жив и здоров, слегка охлажден и сильно напуган. Скоро будет дома. Я не смогу его допрашивать без твоего присутствия. Так что, до скорого.

Куда подевались стать и заносчивость Джеффри Макгроя. За столом напротив инспектора сидит маленький напуганный мальчик. Ладони его длинных рук зажаты между колен. Колени слегка дрожат и ритмично открываются и закрываются. Он почти шепотом отвечает на вопросы следователя.

– Ты знал о намерениях ребят?

Молчание. Джим вынимает из папки мятый листок.

– Можешь сказать, что это такое?

Джеффри равнодушно смотрит на него.

– Каракули какие-то.

Джим достает из ящика стола зеркало и прикладывает к листку бумаги. Паренек меняется в лице, колени сжимают его запястья так, что слышен хруст пальцев.

– Каракули, да не совсем, – Джим ведет зеркалом вдоль строчек. – Не вздумай меня отговаривать… Я все уже решил… Умереть под залпы салюта – это круто… – Джим кладет зеркало на стол.

– Вы не имеете права копаться в моих вещах, – парень еще пытается как-то оттянуть момент.

– Ага. Ты о моих правах не беспокойся, а твои, – он кивнул в сторону Эйлин, – тебе мисс Колд разъяснит. Будешь помогать следствию – тебе на суде зачтется. Так что же это было?

– Я не хотел… – Губы Джеффри складываются точно в такой же залом, какой два дня назад был на лице его матери.

– Все началось с Виктории. Она выпила бутылку водки, сидя на самом высоком обрыве, уснула и упала в море. Девчонки говорили, что ее лапал отчим и грозился изнасиловать, если она не будет «хорошей девочкой». Тогда дело замяли и ее отчим избежал скандала о педофилии.

Он замолчал.

– Это мы знаем. Ты-то тут при чем? – напирает Джим.

– Мисс Стоун брала у нас интервью для своей статьи и как бы в шутку заметила, что Виктория «украла» у отчима звездный час – вместо его фотографий, которые были бы во всех газетах, теперь у всех на слуху имя самой Виктории Адамс. «Это как Марк Чепмен – убийца Джона Леннона. Жил себе никому не нужный и безызвестный, а один выстрел – и он уже знаменит не меньше своей жертвы», – объясняла она свою мысль.

Джим и Эйлин молча переглянулись.

– Всем хочется славы. Разве не так?! Вот я и придумал, как сделать, чтобы нас помнили. Это была моя идея создать клуб «Стань знаменитым сегодня». Мы бросали жребий – кто следующий и вместе обсуждали метод самоубийства. Каждый должен был уйти своим путем.

У парня потекли слезы. Он их и не скрывал, и не вытирал.

– Я никогда не думал, что кто-то из нас пойдет до конца. Это была игра. Как отражение смерти в зеркале жизни. Тогда мы и стали писать друг другу, как Леонардо. Леннон – Леонардо, понимаете? Накануне ночи Гая Фокса жребий вытащил я, но Руперт настоял, что это сделает он. Фейерверк – отличное прикрытие для выстрела. Я согласился, но надеялся, что он раздумает. Потом, когда это произошло, я решил, что ребята меня никогда не простят, и потому ушел в море. Там это больше походило бы на несчастный случай, но члены клуба знали бы, что я не трус и не прячусь ни за чьими спинами.

Эйлин вышла из здания полиции. Придется серьезно подумать, как вытягивать парня. Хорошо, что ему еще нет восемнадцати. Если судьей будет мэтр Стравински, старика можно будет уболтать трудностями переходного возраста, разводом родителей, желанием самоутвердиться среди одноклассников. Ну и все такое.

Она не успела пересечь двор и открыть дверцу машины, как снова полил дождь. Ноябрьский, нудный, серый. «Хорошо, что у меня нет собаки, – подумала она, – выводить бедное животное в такую погоду, да еще и два раза в день – это бесчеловечно». Села за руль, включила телефон. Нашла опцию «Контакты». Прокрутила до буквы «О». Оливия Стоун. На экране высветилось: «Вы уверены, что хотите удалить данный контакт?». Эйлин жестко надавила зеленую точку на дисплее.

Она пристегнулась, уже привычно устроила поудобнее левую ногу и с удивлением отметила, что, несмотря на дождь, нога не болит.