Читать книгу Сцены частной и общественной жизни животных - Коллектив авторов - Страница 6

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ[121]
ЗАПИСКИ КРОКОДИЛА[201]

Оглавление

Вступительная заметка господ Павиана и Попугая, главных редакторов

Вы, конечно, спросите у нас, любезные подписчики, каким образом мы раздобыли нижеследующее сочинение; ведь до сих пор Крокодилы крайне редко занимались звероописанием. Крокодил – существо, не склонное брататься с другими представителями животного мира и отличающееся не столько блестящим интеллектом, сколько чрезвычайной прожорливостью. Животным так же удивительно узнать, что Крокодил сочинил Записки, как было бы удивительно Людям услышать, что один из тех бездельников, которые избрали своим девизом: «Потребление – все, производство – ничто», выпустил в свет книгу. Крокодилы едят, но не пишут.

Те из вас, кто даст себе труд посетить Музей естественной истории – обширную коллекцию, собранную Людьми для того чтобы показать, какое ничтожное место занимают они в мире, – увидят автора этой исповеди выставленным на всеобщее обозрение в одной из зал первого этажа. Полгода назад его обнаружили в гаврском портовом бассейне и без труда пленили, предварительно умертвив, что было весьма предусмотрительно. Ученые, призванные для того, чтобы установить личность погибшего, к своему великому изумлению обнаружили на его теле рукопись арабской вязью, которую тотчас отправили одному из парижских востоковедов, однако он заявил, что перевести ее не способен по той уважительной причине, что состоит профессором арабского языка в Коллеж де Франс. Покуда Академия наук готовила диссертацию о загадочном сочинении, старый Аист, изгнанный из Сен-Жан-д’Акра недавним пожаром, предоставил нам его точный перевод, каковой мы и спешим подвергнуть вашему просвещенному суду.


Единственной выдающейся чертой этого Человека был его живот


Мне бы никогда не взбрело на ум сочинять записки, если бы судьба не забросила меня в неведомые края; но поскольку я навеки разлучен с родиной, пускай те, кто обнаружит мой хладный труп, узнают, каковы были мои радости и невзгоды.

Родителей своих я никогда не знал; многие другие существа находятся в таком же положении, но, в отличие от меня, не смеют в том признаться. Впрочем, благородство моих привычек заставляет меня думать, что я веду свой род от тех славных Ящеров, которым поклонялись жрецы Крокодилополя[202]. Пристрастие к вкусной еде и к праздности с достаточной ясностью обличает мое аристократическое происхождение.

Однажды прекрасным летним утром (история моя начинается точь-в-точь как современный роман) я пробил скорлупу родного яйца и впервые в жизни узрел солнечный свет. Слева от меня располагалась пустыня, усеянная сфинксами и пирамидами, справа – Нил и цветущий остров Рода[203], испещренный аллеями смоковниц и апельсиновых деревьев. Это прекрасное зрелище распалило мою фантазию. Я бросился в реку и сделал первый шаг на гастрономическом поприще, сожрав проплывавшую мимо свежайшую Рыбку. На песке оставались еще четыре десятка яиц, подобных тому, из которого только что явился на свет я сам, но я нимало не озаботился судьбой моих братьев. Пошли они на завтрак Выдрам и Мангустам или вылупились без происшествий – мне до этого дела нет. Разве для честного Крокодила семейные узы – не постылые цепи, от которых следует поскорее избавиться?

Десять лет я прожил, худо ли, хорошо ли утоляя голод Птицами-рыболовами и бродячими Собаками. Достигнув сознательного возраста, то есть такого, когда большинство живых существ перестают сознавать, что говорят, я посвятил свой досуг философическим размышлениям, плодом которых стал нижеследующий монолог: «Природа, – сказал я себе, – наделила меня своими лучшими дарами. Эта щедрая родительница не пожалела для меня ни прелестного лица, ни стройной фигуры, ни вместительного желудка! позаботимся же о том, чтобы с пользой употребить эти сокровища. Я создан для горизонтального времяпрепровождения – предадимся же неге; у меня четыре ряда острых зубов – станем же есть других и постараемся не быть съеденным ими. Двинемся по пути наслаждений, усвоим себе мораль жуиров, у которых никакой морали не водилось сроду. Станем избегать брачных уз; к чему делить с подругой ту добычу, которую можно употребить в пищу всю целиком; к чему осуждать себя на многочисленные жертвы ради того, чтобы воспитать ораву неблагодарных юнцов?

Таков был избранный мною план, и ни одна Крокодилица, рожденная в водах великой реки, не сумела своими чарами заставить меня отречься от обета безбрачия. Лишь однажды ощутил я в своей душе сильную страсть к одной юной особе пятидесяти двух лет от роду! О Аллах! как она была хороша! Ее головка была такой плоской, словно только что вышла из тисков, ее широкая и глубокая пасть любезно манила к себе, точно вход в пирамиду Хеопса. Маленькие зеленые глазки были укрыты веками, желтыми, как воды Нила, вышедшего из берегов. Кожу ее, жесткую, бугорчатую, усеивали зеленоватые крапинки. Однако я устоял перед всеми этими прелестями и разорвал связь, которая грозила стать вечной.

В течение многих лет я довольствовался мясом обитателей реки и сухопутных четвероногих. Я не смел последовать примеру старых Крокодилов и объявить войну Людям; но однажды один шериф прошел совсем близко от того места, где я возлежал, и не успели слуги и глазом моргнуть, как я утащил его на дно. Он оказался нежным и сочным, как всякий чиновник, которому хорошо платят за то, чтобы он ничего не делал. В тех краях, где я обитаю ныне, немало могущественных вельмож, которыми я бы охотно поужинал.

С той поры я оставил Животных ради Людей: сии последние куда лучше… на вкус, не говоря уже о том, что они наши природные враги. Я не замедлил приобрести среди собратьев лестную репутацию храбреца и сибарита. Я царил на всех их празднествах, председательствовал на всех их пирах; берега Нила нередко становились свидетелями наших гастрономических собраний и оглашались звуками наших песен:

Кто знает толк в еде, достоин вечной славы,

На весь Восток, друзья, закатим щедрый пир:

Мы челюсти сомкнем и умертвим ораву

Неверных, верных – целый мир.


Гордится Человек над Ящерами властью

И мнит, что их себе навеки подчинил,

Забыв, насколько он бессилен перед пастью,

Которой славен Крокодил.


Мы сыты, коли он бросается в сраженья,

А если нас решит оружьем истребить,

Зубами лязгнем мы: на это наше мненье

Он не найдет, что возразить.


Нас Люди не едят, а мы к ним пристрастились:

Заклятым мы врагом не против закусить.

Они же в оны дни нам, как богам, молились,

Просили их грехи простить.


В начале луны Баби-эль Алуэля, в год по хиждре 1213-й[204], иначе говоря 3 термидора VII года, иначе говоря 21 июля 1798 года, я дремал на ложе из тростника, как вдруг раздался непривычный грохот. Облака пыли вздымались над деревней Эмбабех, и две армии шли одна на другую: с одной стороны были арабы, мамелюки в золоченых доспехах, кяхьясы[205], беи верхом на великолепных жеребцах, эскадроны, сверкавшие на солнце; с другой – иностранные солдаты в черных фетровых шляпах с красным плюмажем, в синих мундирах и белых запачканных панталонах. Беем франкской армии были бледный тощий Человечек небольшого роста, и я пожалел Людей, согласных повиноваться хилому существу, которого Крокодилу хватило бы на один зубок.

Маленький Человечек произнес несколько слов и указал пальцем на вершину Пирамид[206]. Солдаты подняли глаза, не увидели ничего интересного, но, кажется, пришли в большое воодушевление. Они двинулись на противника в таком образцовом порядке, как будто были скованы одной цепью, и в мгновение ока арабы и мамелюки, беи и кяхьясы кинулись бежать в сторону Бельбеиса[207] или бросились в воду Нила. У нас в тот день был пир горой.

Сначала мы желали успеха нашим поставщикам франкам, но вскоре их присутствие сделалось нам в тягость. Эти суматошные пришельцы с Запада покрыли землю войсками, а Нил – лодками и кораблями. Их инженеры, получившие приказ проложить по нашей земле каналы, принялись плавать взад-вперед, измерять глубину и ширину реки и вскоре выжили Крокодилов из родных вод. Я покинул прежнюю свою резиденцию и перебрался в Саид, подле развалин Фив и Луксора. Там я долго наслаждался счастьем: прогуливался по-хозяйски во дворцах Сезостриса[208], изучал иероглифы, в которых – точно так же как и европейские ученые – не понимал ровно ничего[209], спал, ел, развлекался с друзьями (употребляю это слово за неимением более точных). Пришельцев с Запада я вновь увидел лишь по прошествии долгих лет; они явились в Луксор, выбрали из пяти сотен гигантских колонн одну, довольно уродливую, и с помощью кабестанов, веревок и машин притащили ее на борт корабля, бросившего якорь в Ниле. Говорят, что эта колонна, бывшая некогда лишь одним из многочисленных украшений египетского храма, сегодня украшает прекраснейшую площадь в Европе, а вокруг располагаются фонтаны, в которых воды не достало бы даже на то, чтобы искупать юного Каймана[210]. Все востоковеды тщетно пытались расшифровать надпись, сделанную на этом памятнике. Хотя я не слишком сведущ в Шампольоновой науке, осмелюсь предположить, что там выбито не что иное, как ряд афоризмов для сведения Крокодилов, а судя по поведению нынешних властей, могу предположить, что они хотя бы отчасти проникли в эту тайну.

Среди прочих максим там можно прочесть следующее:

Сытная да будет еда

Тебе дороже всего.


Эгоистом оставайся всегда,

Люби себя одного.


Обелиска не бери никогда

Хоть силой, хоть в дар от кого.


На два мильона наживешь вреда,

Коль украдешь его[211].


Нашим любителям не слишком драгоценных камней пришла в голову роковая идея устроить охоту на Крокодила; один бросился за мной в погоню и швырнул в меня киркой, которая своим острым концом вонзилась мне в правый глаз. От боли я лишился чувств, а когда пришел в себя, оказалось, увы, что я связан, пленен и нахожусь в руках Людей! Меня перевезли в большой город Эль-Каирех, который неверные называют Каиром, и на время поселили в доме иностранного консула. В доме этом стоял немыслимый грохот, который заглушил бы даже шум битвы у Пирамид; здесь тоже шли баталии, только словесные. Люди здесь бранились с утра до вечера, но, поскольку понять друг друга все равно не могли, я сделал из этого вывод, что предметом их бесед был Восточный вопрос![212] И не нашлось ни одного Крокодила, который мог бы примирить спорящих, проглотив их всех без исключения!


Заметив плоды того, что она назвала моею невоздержанностью


Матрос, завладевший мною, не счел меня достойным внимания г-на Жоффруа Сент-Илера[213] и после нашего прибытия в Гавр продал одному паяцу. О горе! меня поместили в просторное корыто, чтобы глупая толпа могла любоваться мною в свое удовольствие. Паяц вопил перед входом в свой балаган: «Заходите, господа и дамы! Теперь как раз время, когда это интересное Животное должно принимать пищу!» Челюсти у меня свело от холода, но он произносил эти слова так убедительно, так уверенно, что, слыша их, я невольно разевал пасть, чтобы поглотить обещанную пищу. Увы! предатель, боясь, как бы силы мои не сравнялись с моей ненавистью, постоянно заставлял меня поститься.

Избавил меня от этой участи старый ростовщик, некогда ссудивший денег моему хозяину; за неуплату долга он арестовал зверинец, прекраснейшим украшением коего был, конечно, я. Всех остальных Животных пустили на чучела, а меня ростовщик через два дня передал, взамен наличных, одному повесе, которому помогал разориться. Мне отвели широкий бассейн в загородном доме моего нового хозяина; питался я остатками его пиров. Из разговоров слуг, внутренних врагов, о которых Ящеры, к их счастью, не имеют ни малейшего понятия, я узнал, что хозяин мой был юноша сорока пяти лет от роду, утонченный гастроном, владелец двадцатипятитысячного годового дохода, который позволял ему, с легкой руки поставщиков, тратить в год двести тысяч. Он уклонился от брака, неизбежного, по его мнению, только в финале водевилей, и ничто не мешало ему наслаждаться жизнью. В физическом отношении единственной выдающейся чертой этого Человека был его живот. Мой новый хозяин жил открытым домом, что не мешало ему порой тратить пятьдесят франков на обед в ресторане. Для разнообразия он не гнушался даже посещать кабаки Куртия[214], и не однажды, когда г-н де ***, герцог и пэр Франции, уходил навеселе с бала-маскарада, его задерживал патруль, не научившийся узнавать в размалеванных пьяницах сливки парижского света.

Однажды летним вечером мой хозяин решил навестить меня вместе с целой толпой друзей; одни нашли мой вид весьма импозантным; другие утверждали, что я очень уродлив, но все как один твердили, что я удивительно похож на их приятеля. Наглецы! с каким наслаждением съел бы я котлетку из денди!

– На что вам кормить это чудовище? – осведомился один беззубый старец, который, без сомнения, был больше, чем я, достоин этого оскорбительного определения. – На вашем месте я велел бы его зарезать и отдать повару. Я слышал, что некоторые африканские племена ценят крокодилье мясо очень высоко.

– Клянусь честью! – сказал мой хозяин. – Какая оригинальная мысль! Повар, завтра мы едим филе Крокодила!

Все нахлебники захлопали в ладоши; повар поклонился в знак согласия; я содрогнулся в глубине души и бассейна. Я провел ужасную ночь, ночь приговоренного к смерти, а с первыми лучами солнца моим глазам предстал отвратительный повар: он точил огромный нож, которым намеревался вскрыть мне брюхо! Пока повар отвязывал мою цепь, один из его приспешников нанес мне двадцать два удара палкой по голове. Мне наверняка пришел бы конец, если бы до слуха моих палачей внезапно не донесся какой-то шум. Оказалось, что четыре незнакомца малоприятной наружности, один из которых держал в руках часы, показывавшие пять утра, волокут куда-то моего хозяина. Я услышал крик: «В Клиши!»[215] И экипаж двинулся в путь. Я не заставил себя просить дважды и, воспользовавшись всеобщим смятением, выпрыгнул из бассейна, быстро пересек сад, добрался до реки и поплыл по течению. Так я очутился в Гавре.

Причиной всех моих бедствий стало мое одиночество; создай я семью, быть может, она выручила бы меня в час опасности, и ныне я не влачил бы унылое существование изгнанника, обреченного питаться лишь несъедобными моллюсками.

Наступило время отлива… Матросы столпились на набережной и смотрят в мою сторону… О Магомет, спаси меня!..

Э. де Ла Бедольер

202

Греческое название главного города Файюмского оазиса, центра поклонения древнеегипетскому богу Себеку, изображавшемуся с головой крокодила.

203

Остров посреди Нила на территории нынешнего Каира.

204

Автор указывает дату по мусульманскому летоисчислению. Хиждра (переселение пророка Мухаммеда и первых мусульман из Мекки в Медину) произошла в 622 году от Рождества Христова. Наиболее сходный по созвучию месяц (луна) в исламском календаре – Раби уль-авваль. 21 июля 1798 года состоялась битва у Пирамид между французской армией под командованием Наполеона Бонапарта и армией турецко-египетской, описываемая ниже с точки зрения Крокодила.

205

Мамелюки – гвардейцы турецких султанов, набиравшиеся из числа белых рабов тюркского и кавказского происхождения. Кяхьясы – высшие офицеры янычарского корпуса (регулярной пехоты Османской империи).

206

Имеется в виду знаменитое обращение генерала Бонапарта к солдатам перед битвой: «Пирамиды с высоты сорока веков смотрят на вас!».

207

Город в Нижнем Египте, в 48 километрах к северо-востоку от Каира.

208

Имя нескольких египетских фараонов.

209

Европейские ученые не понимали египетских иероглифов вплоть до 1822 года, когда Жану-Франсуа Шампольону (1790–1832) – историку и лингвисту, которого образованный Крокодил поминает чуть ниже, удалось расшифровать написанную иероглифами надпись на Розеттском камне.

210

Имеется в виду Луксорский обелиск, в 1831 году подаренный Луи-Филиппу египетским пашой Мехметом-Али; его привезли в Париж в конце 1833 года и установили на площади Согласия (торжественное открытие состоялось в октябре 1836 года). 1 мая 1840 года рядом с обелиском были открыты два монументальных (разумеется, с человеческой, а не с Крокодильей точки зрения) фонтана работы архитектора Итторфа: фонтан Морей и фонтан Рек, призванные прославить судоходство морское и речное.

211

Cам обелиск был подарком, но транспортировка и установка его обошлись в два миллиона франков (Baedeker K. Paris, Guide pratique du voyageur. Paris, 1860. P. 87).

212

О Восточном вопросе см. примеч. 15.

213

Знаменитый натуралист Этьенн Жоффруа Сент-Илер (1772–1844) входил в число ученых, принимавших участие в египетском походе Бонапарта, и воспользовался этим для изучения рептилий; ему принадлежат несколько трудов об их анатомическом строении и образе жизни, а также о скелетах, похожих на крокодильи, которые были обнаружены в начале 1820-х годов на нормандском побережье, неподалеку от города Кан.

214

В Париже того времени можно было вполне пристойно пообедать за три франка, а обед в одном из самых роскошных парижских ресторанов «Канкальская скала» обходился в среднем в 15–20 франков, поэтому 50 франков за обед – сумма громадная. Куртий – в XVIII–XIX веках известное увеселительное место на северо-восточной окраине Парижа. Квартал Куртий делился на две части: Нижний Куртий располагался у подножия высокого холма, а Верхний – на его вершине, за городской стеной. Хозяева здешних кабаков были избавлены от необходимости платить налог на ввоз продовольствия в Париж, поэтому еда и, главное, алкоголь здесь были дешевле. В кабаках Верхнего Куртия во время карнавала охотно развлекались не только парижские простолюдины, но и аристократы.

215

Клиши – открытая в 1834 году долговая тюрьма.

Сцены частной и общественной жизни животных

Подняться наверх