Читать книгу Плавучий мост. Журнал поэзии. №4/2016 - Коллектив авторов - Страница 37

Мотылек говорит второму: смотри, смотри!

Или нет, догоняй скорее, лети за мной,

Мы уснём поиграть в людей, у кого внутри

Осыпается звон хрустальный и медвяной.

Мы не знали – мелодию глушит любая дрянь,

И того, что твердеет воздух, произнесён,

И всё жальче к рассвету людьми оставаться впрямь,

Хорошо бы уснуть и увидеть, что это сон.

Всё, что пело, летало, бегало и росло

Не забудь, и вот этот камень ещё возьми,

Ты досадливо говоришь: потянул крыло,

Но ещё минуту мы снимся себе людьми.

Душ выключи. Забудь о феврале.

Взгляни в окно расслабленно и бегло:

Там зной решился в паспортном столе

Переменить фамилию на пекло.

Река мелела, погибал ручей,

Бежала прочь вечерняя прохлада,

И небо становилось горячей

Сковороды обещанного ада.

Безветрие играло в города,

Жара крошила скулы истукана,

И высыхала горькая вода

В глазницах мирового океана.

Неба не было, было пятно

От луны среди хмари и веток,

Лето длилось и было пьяно,

Как на лавочке в сквере подлеток.

И слова заскреблись изнутри,

Незаметно и робко сначала,

Говори что-нибудь, говори,

Чтобы я, цепенея, молчала.

И в ушах раскатился прибой,

Без амнистий и даже кассаций,

Я казалась довольной собой,

А потом я устала казаться

И стояла, держась молодцом,

Лишь на скулах горячие пятна,

С беззащитным и глупым лицом,

По которому сразу понятно.

Из реальности, словно из класса,

Изгоняемый думает – стоп!

Со вчерашним совпали цвет глаз и

Папиллярные линии стоп.

У берёзы, растущей из крыши

На ослепшем бараке под снос

Беззащитно и даже бесстыже,

Кровь светлей и прозрачнее слёз.

Станет слух осязанием звука,

В полночь бездны суфлируют псу,

Можно прятать в прощанья разлуку,

Если дерево прячут в лесу.

Разлучаемый, бесцеремонный,

Без ребра остающийся куб,

Он оттиснет печать Соломона

На шершавом пергаменте губ.

Четыре часа утра. На дороге пусто.

На зеркале – птичка, за зеркалом – Пугачёва.

Конечно, мужчинам тоже знакомы чувства,

Вот чувство голода – очень сильное, к слову.

Кафе на обочине. Может быть, даже вкусно.

До города – двести, всего ничего осталось.

Конечно, мужчинам тоже знакомы чувства —

Внезапная, неотменяемая усталость.

Как в восемьдесят седьмом самолётик Руста,

Спикировать к ней на двор сквозь дожди и зимы,

Конечно, мужчинам тоже знакомы чувства —

Невыносимо же, право, невыносимо…

Погнали к Петру, если будет проезд к воротам,

А если не выпустят – на проходную ада,

Но крест в неоновой краске за поворотом,

Раскинув ладони, машет – браток, не надо.

Внезапно из рации голос, притворно строгий,

Как будто подслушал ненужное, даже слишком:

«На двадцать втором километре – ремонт дороги».

Спасибо, братишка.

Спаси тебя бог, братишка.

змей был тестировщиком, а яблоко – баг-репортом,

добро и зло отличались вкусом, но чаще сортом,

в большинстве они были с ещё не выведенного древа,

из того оборота, где strawberry fields forever.

а ева была уязвимостью, ева была проблемой,

ранкой, некстати надсаженной жилкою подколенной,

и даже не человеческим фактором, а настоящей бедою,

тёмной от крови с жёлчью горькой слюной густою.

я не хотела родиться евой, это доводит до исступления.

откуда синяк? подрался с никитой, чтобы не лез к лене. я,

мама, не думаю, что девочки должны варить и качать железо,

но она же тоже ходит на каратэ, и могла сама ему врезать!

понимаешь, сын, в том куске кода, который описывал еву,

уязвимость была прописана в начале строки, слева,

и когда этот участок закомментарили, вывели из работы,

ева перестала быть женщиной. стала ботом.

Здесь вырывают волосы, скалят пасть,

Здесь инвалидность духа зовут любовью,

Надо же было так хорошо попасть,

Это не сказка, это Средневековье.

В небе висят драконы, звенит в ушах,

Ложные сущности переполняют стеки,

Нечего ездить на крысах и на мышах,

Время поставить опыт на человеке.

Пьяный вагант задушил гончара струной,

У оружейников скидки на меч и стрелы,

Странные люди снятся тебе весной,

Ты не о деле думаешь, Синдерелла.

Коршун умеет падать не только вниз,

У реактива какой-то не тот оттенок,

Зёрнышко воздуха в плевру, не промахнись,

Зёрнышко крови – в полуживую вену.

Хвоинка в зубах, кивком отброшена грива,

Разбитые кисти, ментоловый взгляд инородца,

Первый симптом человека на грани срыва —

Он вечно удачно шутит и часто смеётся.

Это тебе. На конверте гуашью – «Каю»,

Мы с ней намедни столкнулись на биеннале.

Уши горели вчера, до сих пор икаю,

Чем, улыбается, вы меня поминали?

Парни твои писали, играют в «Мальмё»,

Спрашивали, каково тебе в теореме?

Холодно, отвечает, а так нормально,

Даже отлично, только знобит всё время.

Перед белым воющим гробом скорой

Воин останавливает коня,

И святой Дракон говорит Егору:

Если хочешь славы – убей меня.

Можно говорить и молчать некстати,

Убегать на фронт и чураться свар,

Но в любом сюжете ты – покупатель,

Впрочем, вероятней всего, – товар.

Если бы умел я, то вырос песней,

Я б щадил людей и разил врага,

У Егора вид непристойно честный,

Даже для героя и дурака.

А святыни, ценности мне не впору,

Истина по курсу один к пяти,

Браво, отвечает Дракон Егору,

Ты успешно продал себя пути.

Мы искренние. Мы глупые.

Мы верим словам: «Уходи!»

Глазами растерянно лупаем,

Ломается что-то в груди.

Подумай, действительно гонят ли,

Не в соль обращаясь – в угли.

Они ж это всё, чтоб мы поняли!

А мы уже правда ушли.

Ариадна, спрашивает он тихо,

Измучённый этой гонкой безоглядных доверий,

А где выход, как выбраться из лабиринта?

Иди к центру, отвечает она, иди к болевому центру.

Там, откормленное и тренированное,

Дремлет моё бешеное самолюбие,

Разбуди его – и выберешься на волю.

Одного не знаю, Тезей, —

Как назовут тебя там, снаружи…

Реальность, чем её ни мерьте,

В простых предметах – койка, хлеб,

Восторг и чувство близкой смерти,

Как в ливень у опоры ЛЭП.

А те доверие и нежность

В дешёвом фантике из фраз —

Они тебя убьют, конечно,

Но, может быть, не в этот раз.