Читать книгу Год добровольца (сборник) - Коллектив авторов - Страница 10

за моим кабинетом,

распластанным в десять окон,

и за партой

того загорелого парня в футболке,

утонченный, как сон,

просит хода немой Рубикон,

и клубится, и колет глаза,

как большие иголки;

и за этим, и каждым

студентом, забывшим тетрадь,

за портретом и схемой

ненужной английской науки,

собирается память,

славянская храбрая рать,

мускулистые к небу

вздымая красивые руки.

да, они там стоят –

за стеной, где языческий вождь

смотрит вдаль,

далеко за московское серое царство,

и бушует в журнале фамилий

бессмысленный дождь,

и вином бродит в войске

азартное это коварство;

перейти или нет Рубикон:

словно сон, где-то здесь,

Рубикон – как рубин…

эта точка в конце коридора,

в кабинете,

в который – как в яму – обязан залезть

и дождаться конца

для рабочего дня, как позора;

и плестись,

чтобы снова вернуться зачем-то туда,

где коней удержать

– у черты, у границ, у порога,

чтоб увидеть,

как точит копыта речная вода,

под навесом столичного

и ненавистного смога;

и запутаться

в этих примерах возможных сторон,

у коллег – то ли шлем,

то ли блещет под лампой корона,

то ли после занятий

случился внезапный, рубиновый сон,

где клубилась вода

переменчивого Рубикона.

что же замолчал ты и исчез?

точки две расставлены над веком,

между ними хмурый зреет лес,

выращенный тусклым человеком.

ты теперь в молитвах и беде.

завтра всё изменится, но всё же

эта ночь, как лес, и… Боже! Боже!

как мне перейти его и где?

если испугался, то молись

посреди зверей больших и диких.

прошепчу протяжно: «Появись!»

и кора сойдёт с дубов великих.

если вдруг обижен – онемей:

пролечу не близко и сурово,

и совьётся из земных корней

дар тобой утерянного слова.

если я заставлю – вновь придёшь,

лес шумит и гнёт густые кроны.

приманю на золочёный грош

и воображаемые стоны.

с этого момента будь в пути:

завтра приползёшь больным и грустным

из лесу, посаженным расти

хмурым человеком – злым и тусклым…

Я встану вширь с опустевшим небом,

На нём ничего не останется больше.

А ты называешь это побегом

В дремучие, мама, небесные рощи?

Но если останутся лестницы в небо

Пусты и нетронуты мною, то матерь

Мне даст вместо золота, ткани и хлеба

С собой самобраную лунную скатерть.

И голод уйдёт, не останется грусти,

И холод укроется ночью горячей,

Славянская матерь уже не упустит

Из колыбели над миром висячей,

И выйду из рощи холодной, как память,

Прозрачной от горя и очарований,

Меня встретит мать… и ничто даже ранить

Не сможет в конце этих долгих скитаний

По светлым ступеням, по лестнице в небо –

Она назовёт это «жизнью», и вместе

Мы будем мечтать вновь о рощах и слепо

Бродить снова с мамой на временном месте.