Читать книгу Батя: Легенда спецназа ГРУ - Группа авторов - Страница 7

«Тыловое обеспечение» воинскому явлению под названием «Колесник Василий Васильевич» осуществляла его любовь и жена, мать троих детей Екатерина Михайловна.

В одно время с Колесником училась в г. Орджоникидзе в педучилище Катя Горбачева. Как было принято, на вечер в военное училище, где были одни мальчики, приглашали студентов педучилища, где были девочки. И наоборот. «Хитрая» подоплека таких приглашений ни для кого не являлась секретом: на этих вечерах, на этих танцах завязывались дружба, симпатия, любовь, судьба. Как потом подтвердилось всей жизнью, между Васей и Катей завязалась любовь-судьба.

Что это судьба, молодой лейтенант, получивший назначение на службу в Приморский край, почувствовал сразу же после прибытия в населенный пункт под экзотическим названием «Боец Кузнецова». Все хорошо: и Боец Кузнецова устраивает, и бойцы во взводе уже полюбили молодого командира, и на службе все получается, а как-то пусто вокруг, душе чего-то не хватает… И летит в Орджоникидзе телеграмма:

«Приезжай!»

Воспитатель детсада прощается со своими подопечными и едет на другой край земли.

«Надо было его видеть в работе с солдатами! – вспоминает тот период Екатерина Михайловна. – Он весь светился, им можно было только любоваться. Да и солдаты у него светились. Сколько в них было жажды знаний, гордости за свои успехи! Друг к другу относились по-братски. Форму носили с достоинством. Идет солдат по тропочке, как выточенный, значки и пуговки как солнышки горят, в кирзовых сапогах небо отражается.

Когда я приехала на этот полустанок Боец Кузнецова, ребята сначала ревновали меня к своему командиру. „Мы боялись, что вы его у нас отнимете“, – признались они после».

Этот первый год их совместной жизни, первый год его службы в одной из первых рот специального назначения вспоминался как радостное солнечное утро, обещающее счастливый день.

«Говорят, что мы бедно жили. Не согласна! Жили скромно, это правда, без излишеств. Наши комнаты мало чем отличались от казарм. Разве что салфеточки из бязи. Но мы же были счастливы! Сколько было уверенности в будущем! Мы не ждали дара божьего, создавали жизнь своими руками, обогащали друг друга своими знаниями, жили богатой духовной жизнью».

К этому же периоду относится эпизод, после которого солдаты своего командира взвода, молоденького еще лейтенанта, стали называть «Батя».

Для Спецназа любое задание, тем более учебное, подразумевает преодоление трудностей. О степени этих трудностей и говорить неприлично: надо уметь справляться с любыми. Но то, что выпало взводу Колесника, зашкаливало за все, даже спецназовские мерки. После учебных прыжков с парашютом, которые сами по себе являются неслабым испытанием, командир роты решил отправить учебный взвод в расположение части «своим ходом», выделив пайки на трое суток. Прочертил на карте маршрут, приложив линейку от пункта запасного аэродрома до того самого Бойца Кузнецовой. А это 300 километров. А это хребет Сихотэ-Алинь, это тайга, топи и болота. И ни одного населенного пункта.

Разумеется, взвод в три дня не уложился. Хорошо, что исправно работала у них рация, и Екатерина Михайловна, тогда еще просто Катя, успокаивала свое сердце и на четвертый, и на пятый, и на шестой день, узнавала, что они живы, что прорубаются ножами сквозь чащи, где, наверное, за все века Земли не ступала нога человека.

Вот тут-то и показал В. В. Колесник, на что способен кандидат в мастера по марафону и многоборью, разрядник по десяти видам спорта. Идя впереди взвода, он не понукал, не нервничал. Все знали его девиз: «Делай, как я, делай лучше меня!» (Правда, его подчиненные при этом ворчали: «Как же делать лучше, когда до него не дотянуться?»)

Вид вернувшихся впечатлял: от одежды и обуви остались какие-то немыслимые лохмотья, лица и тела в ссадинах и коросте, в грязи, в засохшей болотной тине. Но – с горящими глазами: мы Спецназ!

«Вот тогда я первый раз услышала, как солдаты стали называть Васю „батей“», – говорит Екатерина Михайловна. Те первые сержанты, которых готовил лейтенант Колесник, сохранили с ним связь пожизненно. От многих приходили открытки и письма чуть ли не до последних дней. А новичкам они, как эстафету, передали это имя – Батя. Причем это повторялось во всех гарнизонах – и в Легнице, и в Тшегоме (Польша), и в Уссурийске, и в Чирчике. Как будто работал какой-то беспроволочный солдатский телеграф, который передавал из одной части в другую: к вам едет Батя.

Как того и хотел Василий Васильевич, первой родилась дочка. Назвали Наташей, отец ее звал «Рыжиком», (Екатерина Михайловна скажет в беседе по секрету: папа очень любил всех троих детей, но к Рыжику относился, кажется, с особой ласковостью – ее прелестные кудряшки медного цвета так напоминали ему родную маму, Ольгу Федоровну).

Гарнизоны, гарнизоны… В одном родилась Наташа, в другом – Оля, в третьем – Миша. Не сразу вспомнишь, кто где в каком классе был, сколько школ поменял. «И все же наша семья с большой любовью вспоминает все гарнизоны, где служил наш папа, – продолжает рассказ Екатерина Михайловна. – В семье так повелось: папина служба под грифом „секретно“ – о ней ни с кем, ни между собой. Я из тех офицерских жен, которые не командуют в частях, не влияют на судьбы подчиненных мужа, не кичатся сами и не позволяют детям пользоваться положением отца. Семья для Василия Васильевича была надежным тылом, уютным, без излишеств бытом. Я знала свой удел: пораньше встать, всех позднее ложиться, провожать и встречать, ожидать и скучать. Он знал, что здесь его любят, ждут и всегда ему рады».

В семье поддерживалась атмосфера устойчивости, уверенности, благорасположенности: стрелка «семейного барометра» была постоянно направлена на душевное спокойствие, физическое и моральное здоровье папы. Как в той песне: «Пусть он землю бережет родную, а любовь Катюша сбережет». Пусть он занимается любимым делом – служит Отечеству, – а все остальное: дом, дети, условия для службы мужа взяла на себя Екатерина Михайловна. «Это не его головная боль, – говорила она. – Семейные проблемы решала сама, редко прибегала к его помощи».

Работать пришлось мало: то дети малые, то мест нет, то вообще работы нет. Все больше на общественных началах кружки вела, участвовала в работе родительских комитетов.

Дети росли, радовали родителей, становились взрослыми. Какие-то неприятности, детские болезни, тревоги проходили, как проходит все на свете. Даже «холодная война» с учительницей Миши по русскому языку, которую вела несколько лет Екатерина Михайловна, теперь вспоминается с юмором. А тогда было не до шуток. Дело в том, что пятиклассник Миша, закончив четыре класса в Чирчике, здесь, в московской школе, стал отставать по русскому языку. Учительница с очень своеобразным (скажем так) характером, что называется, «взъелась», обозвала его «дураком», неспособным исправиться, чем нанесла мальчику серьезную психологическую травму. Причем третировала его долгое время.

Нет, мама не унизилась до банального скандала, ни слова не сказала в ответ на «дурацкие» обвинения, а методично и планомерно занималась с Мишей русским языком, пока он не стал первым призером по району и третьим по Москве в художественном чтении. Ни злорадства над посрамленным взболмошным противником, ни торжества собственной победы – ничего этого было не нужно семье; просто было удовлетворение от преодоления психологического барьера неполноценности. Как когда-то в детстве у Василия Васильевича, когда он боролся со своим заиканием.

Получилось так, что именно Миша, младший ребенок, единственный сын, любивший всех, особенно сестер, стал главной болью семьи. Погиб в Чечне.

Рос он болезненным ребенком. У него и игры-то были в основном «в доктора» – всех лечил. Но однажды, когда отец взял его на прыжки, он «заболел» небом и уже в третьем классе сказал всем и себе: «Буду десантником!» Ему спокойно возражали, что его в десант не возьмут. Говорилось это даже не из благих воспитательных «подначек», а просто из унылой констатации его здоровья.

И Миша взялся за «строительство» самого себя. Тут сказалась папина наследственность: в старших классах он сам себе стал главным тренером. И каким тренером! Даже утренние пробежки по набережной «от моста до моста» методично удлинялись и убыстрялись, чтобы планомерно увеличивался счет: еще раз! И уехал после школы по давно намеченному адресу – в Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище. У Екатерины Михайловны до сих пор стоит в ушах его незабываемый счастливо-ликующий возглас: «Мама, приняли! Говорят, не только в десант – в космос отправлять можно!»

После окончания факультете Спецназа Миша служил на Дальнем Востоке. Однажды позвонил: «Папа, я уезжаю в Чечню. Только, пожалуйста, ничего не предпринимай».

«Хотя я бы не стал никуда звонить, – говорил Василий Васильевич в одном из интервью вскоре после трагедии. – Я понимал, что, если я его не отпущу в Чечню, это плохо скажется на дальнейшей судьбе Миши. Хотя уберечь его от Чечни было элементарно: командир бригады на Дальнем Востоке – мой бывший подчиненный. Да и в ГРУ достаточно людей… Жена тоже все понимала и не отговаривала сына. Она ведь всю жизнь со мной была во всех передрягах. Кроме Афганистана, конечно…

Миша попал в Чечню 18 января 1995 года, а погиб на следующий день… 20-го утром мне об этом сообщили. А я в это время в госпитале лежал, у меня было двустороннее воспаление легких. Даже когда было прощание с сыном в госпитале Бурденко, меня выпустили на час. Я еще после этого полтора месяца там пролежал.

Тяжело, очень тяжело… Как именно погиб Миша, что там произошло, я не знаю».

У смерти причины разные, но результат один – беспощадный, необратимый. Хотя Миша был дважды женат, но детей не оставил. И снова фамилия Колесник, о чем так трогательно заботился незабываемый Семен Гордеевич, осталась без мужского продолжения.

Такое вот шекспировское драматическое напряжение переживала эта семья. Работая над материалами Книги Памяти о спецназовцах, погибших в Афганистане и Чечне, я много раз сталкивался с родительским отчаянием: «Зачем, зачем я отпустил(а) его на эту проклятую, никому не нужную войну? Надо было пойти на все, но не пускать!»

Драматизм родительского отчаяния Колесников был сильнее, чем у тех, кому надо было «идти на все». Василию Васильевичу достаточно было, как говорят, «мизинцем шевельнуть». Екатерине Михайловне была бы простительна «материнская истерика», подталкивающая мужа. Но это были бы уже другой Василий Васильевич и другая Екатерина Михайловна. Это уже не был бы «брат во кадетстве» с крепким моральным стержнем, не поступающийся честью офицера ни при каких обстоятельствах. Это уже была бы не жена боевого офицера, настроенная с ним на одну волну, для которой его офицерская честь, может быть, более свята, если можно так сказать, потому что жене приходится быть вдвойне бдительной, чтобы не бросить тень на нее даже ненароком.

Нашлись бы люди, которые «с пониманием» бы отнеслись к родительским «слабостям». И Миша бы остался жить. Найдутся и люди, которые будут подкладывать даже теоретический оправдательный фундамент под «слабину», мол, человеческая жизнь дороже компромисса с совестью. И неподсудно бы это было миру. Но сколько раз в оставшейся жизни и Михаилу, и родителям пришлось бы опускать глаза при встрече с подобными сюжетами и – главное! – оправдывать их?!

В христианстве есть святые, пострадавшие за веру, не поддавшиеся на искус легкого решения трудной проблемы. Они в легендах, молитвах, апокрифах. Святость атеиста Василия Колесника не претендует на подвиг, предполагающий канонизацию; это просто суть совестливого человека, не способного преступить справедливость.

И глядели на меня в ту нашу встречу его глаза словно с иконы, признающие и призывающие лишь высший суд нравственности: «Те, кто пишет, что генералы, мол, своих детей в Чечню не отправляют, сами уж точно не отправили бы, будь генералами. А ведь выступают судьями, поучают… Чему? Как терять достоинство?»

Лишь вот в таком мимолетном своеобразном откровении-исповеди можно было догадаться (только догадаться!) об истинной тяжести, что носил в душе отец после гибели сына и что выражал кратко: «Тяжело, очень тяжело…»