Читать книгу Голем в Голливуде - Группа авторов - Страница 17

Битники первыми колонизировали Силвер-лейк, Лос-Фелис и Эко-парк, и нынче фургоны с тако, за рулем которых сидели усатые выпускники кулинарных техникумов, увешанные серьгами размером с хулахуп, были так же привычны, как такерии.

У застройщиков, добравшихся до океана, иссяк запас площадей, и тогда они, учуяв конъюнктуру, повернули обратно – реанимировать бизнес на материке. Возводя «зеленые» высотки с фитнес-клубами и подземными парковками, деляги пытались заманить покупателей обещаниями ночных развлечений, которые, мол, вскоре здесь расцветут. На взгляд Джейкоба, они сами себя дурачили. Настоящих толстосумов всегда тянуло на запад. Не имевший центра Лос-Анджелес – вечный конгломерат семидесяти двух предместий в поисках города.

Но даже самые рьяные прожектеры держались подальше от района Бойл-Хайтс: число убийств – едва ли не высочайшее в городе. На мосту Олимпик-бульвара Джейкоб увидел открытую торговлю наркотиками и наглые ухмылки парней, поигрывавших пистолетами.

Название Мемориального парка Бет-Шалом говорило о местоположении еврейской общины, давно покинутой обитателями. Вообще-то, между шоссейными развязками вклинились три кладбища: «Сад покоя», «Гора Кармель» и «Дом Израилев». Новые захоронения проводились лишь на первом, два других были заполнены еще в семидесятые.

На входе в «Сад покоя» Джейкоб увидел вырезанную на воротном столбе надпись «Основано в 1883 г.» и подумал, сколько же еще места здесь осталось.

Покойники накапливались неумолимо, точно долги.

Говорливость смотрителя выдавала в нем кладбищенского новичка. Он записал номера захоронений Дженет Стайн и Вины Лев, примерно отметив их на плане.

– Знаете, тут у нас могила Кудрявого[15].

– Чья?

– Ну этого, из «Трех придурков». – Смотритель пометил участок под названием «Сад Иосифа».

– Спасибо, – сказал Джейкоб. – Буду иметь в виду.

И зашагал по лужайкам к Залу памяти. День выдался душный, рубашка липла к спине.

Витражное окно испятнало мозаичный пол розовыми и багровыми бликами. В колумбарии не было кондиционера (здешним обитателям он не требовался), и увядшие цветы в стаканах добавили красок, усыпав пол лепестками.

Джейкоб нашел ее в середине прохода.

Дженет Рут Стайн

17 ноября 1968 – 5 июля 1988

Любимая дочь и сестра

Смерть, не кичись

Цитата из Донна[16] заинтриговала. Обычно видишь что-нибудь библейское. Впрочем, стихотворная строчка вполне уместна для поклонницы литературы, в ком Джейкоб вновь почувствовал родственную душу. Перед визитом сюда он справился о бывшей книжной лавке Дженет Стайн. Как многие несетевые магазинчики, лавка почила. Джейкоб попытался мысленно передать Дженет, что человек, оборвавший ее молодую жизнь, кончил скверно. Обругал себя никчемной бестолочью.

Оттягивая время, он решил навестить Кудрявого.

Знаки, высеченные на надгробиях в «Саду Иосифа», извещали о профессии или общественном положении усопшего. Воздетые в благословении руки – коэн. Вода, льющаяся из чаши, – левит[17]. Юристам достались весы, врачам – кадуцей. Малочисленным киномагнатам – пленочные кинокамеры. Пальмы замерли в вечном экстазе. Похоже, здешних покойников давно не навещали – никто не оставил камешков на надгробиях.

Одного Кудрявого не обошли вниманием. На его могиле кто-то камушками выложил

ГЫК

ГЫК

ГЫК

Джейкоб рассмеялся, положил камешек на надгробие и пошел дальше.

Точно корабль, угодивший в вялый водоворот, он бродил вокруг участка с могилой Вины. «Сад Эсфири» был относительно нов, и надгробия посовременнее: из отросшей травы поднимались черные гранитные плиты. Издали участок напоминал вспаханное поле. Джейкоб читал надписи, клал камушки на забытые могилы. Солнце палило, а он не сообразил захватить шляпу и воду. Половина третьего. Еще можно проскочить до пробок, если выехать прямо сейчас. Останется время на душ и дорогу к отцу. В самом деле, лучше приехать сюда в другой раз, когда сможет побыть подольше.

Бесконечно увиливать не вышло. Он уже дошел до нужного ряда. Вот, девятая могила.

Любимая жена и мать

Бина Райх Лев

24 мая 1951 – 11 июля 2000

Джейкоб даже не помнил, когда последний раз навещал мать. Отец приезжал регулярно – в годовщину смерти, конечно, и накануне больших праздников. Найджел его привозил и помогал добраться до могилы.

Сыновний долг. Сэм никогда не просил.

Джейкоб сам не вызывался.

Непритязательное надгробие – странно для той, кто мог себя выразить лишь через свое искусство; нелегкое сосуществование набожности и крайней независимости, асимметрии и порядка.

В ее работах виделся человек, прекрасный своей противоречивостью.

В ней самой читалась тайна.

Матери его одноклассников возили ребячьи оравы на футбольные матчи и, не жалея маргарина, хлопотали над пятничными ужинами из жирного мяса с картошкой. А Бина Лев, даже в лучшие свои дни рассеянная и замкнутая, вполне могла отправить сына в школу в разных ботинках и с пустой коробкой для завтрака.

Вот только лучшие дни бывали нечасто.

А он с детства был сообразителен – на редкость. Понимал причины и следствия. Соображал, что означают пустоты в фотоальбоме. Первый раз мать очутилась в больнице, когда он только начал ходить.

Когда случались приступы тяжелой депрессии, Бина просто не обращала внимания на сына. А вот ее мания была террористом, бравшим семью в заложники. Мать бранилась с голосами. Ломала вещи. Целыми днями без сна и еды торчала в гараже, бессчетно ваяя новую утварь. Потом наконец выходила и заваливалась спать, ничего не объясняя ни мужу, ни тем более сыну.

Позже он понял, что мать пыталась уберечь его от лавины своего безумия. Но тогда казалось, будто он смотрит на неприступную скалу, не желавшую объяснять свое разрушение.

Все это длилось долго. И безжалостно.

Единственное утешение – он не видел финала.

В начале выпускного года школьный раввин сказал, что перед поступлением в колледж было бы полезно поучиться в иешиве[18]. Одни сразу отказались, другие раздумывали, третьи, вроде Джейкоба, моментально упаковали чемоданы.

Не терпелось уехать подальше.

Из Иерусалима он звонил примерно раз в полтора месяца и сквозь шорохи таксофона слышал голос отца, полнившийся отчаянием.

Я за нее тревожусь.

Восемнадцатилетний Джейкоб, одуревший от свободы, закипал праведным негодованием. Их разделяли восемь тысяч миль.

И чего ты от меня хочешь?

Колледж снабдил целой обоймой отговорок, чтобы не ехать домой. В День благодарения новоиспеченная подружка пригласила его на праздничный обед. Потом решила угостить его настоящим Рождеством в своем доме на Кейп-Коде. Незадолго до весенних каникул девица переметнулась к хоккеисту, и деньги, отложенные на билет домой, он истратил на поездку в Майами. Компанию составили соседи по комнате, тоже получившие отлуп от подруг.

Она о тебе спрашивает.

Раньше чего-то не спрашивала.

Ну пусть еще поспрашивает.

В то лето он остался в Кембридже – работал ассистентом профессора английского языка, надеясь заполучить его в научные руководители. Выпросил себе ставку и комнату в кампусе, где молчком стоял телефон. Однажды он зазвонил.

Официально иудаизм отвергал самоубийство, обрекавшее душу на вечные скитания, и запрещал близким скорбеть по грешнику. Но есть лазейка, сказал ребе.

Если покойный был душевнобольным – так сказать, узником хвори, – он не в ответе за свои действия.

Вина как нельзя лучше соответствовала характеристике. Но его бесило, что для скорби нужна лазейка. Позже он приводил это как яркий пример того, что оттолкнуло его от религии.

Из-за одного дурака нельзя всё отшвыривать, сказал Сэм.

Но в том-то и дело, что дураков было много. Все бабушки и дедушки умерли еще до рождения Джейкоба, и первый личный опыт убедил его, что он больше никогда не повторит траурную процедуру. Окаменелое лицемерие, изображение чувств. Рви одежды. Сиди на полу. Не мойся. Не брейся. Только молись, молись, молись.

Так мне легче, сказал Сэм.

Это не по-людски, ответил Джейкоб.

Семь дней они вдвоем сидели в пыльной гостиной, а череда чужаков фальшиво сочувствовала.

Она в лучшем мире.

Она желает вам счастья.

Да утешит Господь вас и всех скорбящих Сиона и Иерусалима.

Они с отцом кивали и улыбались, благодарили засранцев за мудрость.

Вернувшись в Бостон, Джейкоб методично удалил соболезнования, которыми была забита голосовая почта. Тогда он еще не знал, что на долгие годы вырабатывает привычку легко избавляться от привязанностей.

«Вторник, 11 июля», – сказала голосовая почта.

Тот день. Наверное, отец – позвонил, сказал такое, чего неохота снова слушать. Джейкоб собрался удалить сообщение, как вдруг услышал голос. Не Сэма.

Бины.

«Джейкоб, – сказала она. – Прости меня».

Неизвестно, что было больнее: что не удосужился ответить или что в первый и последний раз она просила у него прощения.

Он стер запись.

– Мы закрываемся, сэр.

Джейкоб встал, отряхнул травинки с коленей и бросил прощальный взгляд на надгробие.

Большой черный жук выбежал на середину гранитной плиты и замер.

Нахмурившись, Джейкоб его шугнул.

Жук метнулся в сторону и бочком перебежал в правый верхний угол.

Другое освещение, иной ракурс, а Джейкоб – отнюдь не энтомолог.

Но похоже, это тот самый жук из злополучного дома.

Забрался в машину, что ли?

И прикатил к нему домой?

У тебя там тараканы.

За свою жизнь Джейкоб повидал немало паразитов. Но этот жук куда больше всякого таракана. Хотя пьяной бабе не до сравнений.

– Сэр, вы слышите?

Джейкоб медленно протянул руку к жуку – удерет?

Жук выжидал.

Джейкоб положил руку на плиту – жук перебрался ему на пальцы.

Джейкоб поднял руку и рассмотрел его.

Выпученные бутылочно-зеленые глазки тоже его разглядывали.

Зловещий шип украшал сердцевидную голову; зазубренные челюсти выдавались вперед. Вспомнив красный след на ноге девицы, Джейкоб чуть не стряхнул жука. Но челюсти открылись и мягко сомкнулись – без всякой угрозы. Джейкоб выудил из кармана мобильник и сфотографировал жука. Тот охотно позировал – приподнялся, демонстрируя глянцевое брюшко и бесчисленные сучащие лапки.

Раздался голос смотрителя:

– Сэр, прошу вас.

Жук раздвинул панцирь на спинке и, выпустив прозрачные крылышки, улетел.

– Извините, – сказал Джейкоб.

Зашагали к воротам.

– Я думал, вы давно ушли, – сказал смотритель. – Хотел запирать. Вот уж было б весело. Мы откроемся только в воскресенье.

– Смотря что считать весельем, – ответил Джейкоб.

Сторож недоуменно покосился.

– Хороших выходных, – сказал Джейкоб.