Читать книгу Люди под Дождем. Избранные беседы за 5 лет - Группа авторов - Страница 4

/// Анна Монгайт

На моей памяти Михалков был на «Дожде» один раз. На интервью мы шли, как на заклание – все равно он нас сделает. Но у Оли случился приступ бронхита в прямом эфире – она безостановочно кашляла, а я, умирая от стыда, пыталась разговаривать с Михалковым на серьезные темы. В результате он расхохотался так, что его 5-минутный несмонтированный смех стал анонсом повтора нашей программы. Она стала хитом и показала Михалкова – человеком, а нас не совсем адекватными, но упорными ведущими.

Также в беседе принимала участие ведущая телеканала «Дождь» Ольга Шакина.

Программа «Музы» с Ольгой Шакиной и Анной Монгайт. Самое главное культурное событие последних майских дней для нас, пожалуй, – выход в прокат фильма Михалкова «Цитадель». И впервые в истории в нашей программе всего один гость – Никита Сергеевич Михалков. От каждого вашего фильма ждут откровения. От каждой вашей фразы ждут откровения.

Михалков: Какой ужас.

Монгайт: Трудно ли жить с такими завышенными – или просто очень высокими – требованиями аудитории?

Михалков: Вы знаете, важно же, кто завышает их и зачем. Потому что когда твою планку завышают для того, чтобы доказать, что ты не можешь взять высоту – это одно дело. Когда планку завышают для того, чтобы ты попытался ее взять, и ты берешь – это другое дело. Мне кажется, самое главное – не перепутать одно с другим, потому что если ты берешь на себя некую миссию, то ты ее и тащишь. Я, слава богу, этого не делаю, хотя, как вы прекрасно понимаете, огромное количество моих недоброжелателей как раз и завышает планку для того, чтобы доказать, что я ее не беру. А у меня и целей таких нет.

Шакина: Никита Сергеевич, но, честно говоря, как ни относись к вам и к многочисленным вашим поступкам, любой ваш недоброжелатель – вам не ровня. Мы недавно обсуждали с критиком Ромой Волобуевым, что вы – такая титаническая фигура, и вам просто не с кем вступить в равный бой. Как вы себя чувствуете? Вы же один в поле воин. И я это говорю без всякой лести. Это правда.

Михалков: Вы понимаете, есть замечательная мысль, что Господь креста не по силам не дает. Тут очень важно, как ты сам к этому относишься. У меня нет желания с кем-то биться. Правда, правда, и не надо так хитро на меня смотреть!

Шакина: А вот мне кажется, что это не так.

Михалков: Я Весы по знаку зодиака.

Шакина: Хорошо, а у вас есть желание, чтобы вас кто-то уравновесил?

Михалков: А я зачем об этом должен думать-то? Вот вы можете представить, чтобы человек говорил: «Кто бы меня уравновесил?» Я живу своей жизнью, я делаю то, что мне нравится, хорошо ли, плохо ли.

Как бы ни пытались говорить, что, мол, кончился Михалков, дедушка старый, маразматик, – я делаю свое дело, и я за него отвечаю. И когда на моей картине, скажем, на «Цитадели», люди и смеются, и плачут, и потом выходят в слезах из зала – пусть они придут домой и напишут, что это говно. Но моя-то задача не в том, чтобы услышать, что про меня говорят.

Шакина: Отлично. Но тем не менее вы принимаете в расчет критические мнения? Читаете критику?

Я ЖИВУ СВОЕЙ ЖИЗНЬЮ, Я ДЕЛАЮ ТО, ЧТО МНЕ НРАВИТСЯ, ХОРОШО ЛИ, ПЛОХО ЛИ. КАК БЫ НИ ПЫТАЛИСЬ ГОВОРИТЬ, ЧТО, МОЛ, КОНЧИЛСЯ МИХАЛКОВ, ДЕДУШКА СТАРЫЙ, МАРАЗМАТИК, – Я ДЕЛАЮ СВОЕ ДЕЛО, И Я ЗА НЕГО ОТВЕЧАЮ.

Михалков: Я читаю критику, но я не читаю то, что сегодня называется кинокритикой. Она вообще не имеет никакого отношения к искусству. И надо было закопать на пять метров в землю, и я буду с удовольствием поливать цветы. Дело в том, что они абсолютно не занимаются разбором. Для меня это само по себе неприемлемо, потому что меня интересует та критика, в которой существует созидательное начало. Тебе может не нравиться моя картина, но ты должен почувствовать хотя бы, как это трудно делать. Просто понять: два больших фильма и 13 серий для телевидения, которые не являются обрезками того, что не вошло в фильмы. Линии, сцены, повороты, совершено неожиданные для зрителей. Если ты к этому относишься с уважением, то можешь посетовать, что не вышло, не получилось, ошибка…

Монгайт: Это странная претензия к критикам: вы не умеете снимать кино, вы не можете почувствовать, как это трудно, – а они действительно не могут почувствовать… И поэтому вы, критики, не можете трезво оценить ситуацию.

Михалков: Дело даже не в этом. Они могут чувствовать или не чувствовать. Так бывает. Они не могут не видеть масштабы – так не бывает. Когда мне говорят: то-то или то-то плохо, у меня очень простой ответ на это: ребята, ну ладно, это плохо, а что хорошо тогда? А выясняется, что хорошо – то, что собирает деньги. Деньги собирают «Яйца судьбы». Ну?

Монгайт: Вы следите за тем, как собираются деньги? Важно ли вам это?

Михалков: Я, естественно, слежу за этим, но дело в том, что мы априори должны понимать, что сегодня никакая военная драма не может окупиться сама, никогда.

Монгайт: Почему, ведь это же экшен?

Михалков: Потому что отечественные кинематографисты отучили зрителя любить свое кино. Есть люди, которые говорят: «Я вообще не буду смотреть русское кино. Я буду смотреть другое». Отучили зрителя работать в зрительном зале.

Шакина: Вы имеете в виду людей, которые снимают «Яйца судьбы»?

Михалков: Я имею в виду людей, которые снимают кино без любви к тем, о ком они говорят. Без осознания того, что констатировать мерзость легко, – а вот ты мне расскажи, что делать. И если между зрителем и экраном нет живого контакта, то кино превращается в гарнир для попкорна. Но лучше же, чтобы было наоборот, согласитесь?

Шакина: Мне кажется, когда кинематографист не говорит, что делать, а ставит проблему, кино превращается как раз в такое четко проблемное, где человек сам должен подумать.

Михалков: Назовите.

Шакина: Михаэль Ханеке.

Михалков: Ну, нет… Я говорю про русское кино. У тех-то замечательно все. Самое интересное другое: это произошло за три года. Когда я выпускал картину «Двенадцать», я был убежден, что эта картина для людей старшего поколения – 40 лет и выше.

Шакина: И все на нее пошли.

Михалков: И пошла молодежь. И тут – опа! Какое счастье! За три года мы потеряли своего зрителя!

Шакина: Каким образом?

Михалков: Именно этим. Понимаете, какая штука, если серьезно говорить, есть кино. Но когда слабая, неталантливая, нищая, унижающая человека картина обзывается арт-хаусом и становится, так сказать… ну что, нет, что ли? Ну скажите, что вы морщитесь?

Шакина: Что именно сказать? Пример картины привести? «Бубен, барабан» Алексея Мизгирева, если вы видели. Мне кажется, это абсолютно не унижающая человеческое достоинство картина.

Михалков: Так я же не про все говорю.

Шакина: А о какой вы говорите? Назовите мне.

Михалков: Не могу.

Монгайт: А давайте переведем разговор немного в другую плоскость. Я хотела бы привести вашу цитату, где вы говорите, что русские критики не ценят русских режиссеров. Давайте послушаем и потом прокомментируем ее вместе с вами…

Михалков: Давайте, давайте, конечно, мне же интересно.

Шакина: Чтобы вы подискутировали с самим собой.

[Видеозапись]

Михалков: Кинокритику России, – я уже сказал это и повторю еще раз, – ее на пять метров в могилу закопать и посадить цветок сверху! Потому что в ней нет трепетного отношения к тому, что это их соотечественники работают.

Монгайт: Почему русская кинокритика должна любить русских режиссеров априори, по принципу патриотичности?

Михалков: А кто так сказал?

Монгайт: Я так поняла из вашей цитаты.

Михалков: Секундочку. Вы понимаете: разрушенная индустрия. Вы не представляете себе, что такое сегодня снимать такую картину, как «Утомленные солнцем», когда целые звенья людей технических профессий просто вымыты, их не существует.

Монгайт: Это известный факт.

Михалков: Я именно это и имею в виду. Ну, хорошо, как угодно относитесь к Никите Михалкову и к его искусству, творчеству и фильмам, но вот – русская картина на Каннском фестивале. Ее двадцать минут принимают. Что было написано на сайте кинокритиков, когда картина не получила приза? «Ура! Мы сделали это!»

Шакина: Никита Сергеевич, а вам не все равно?

Михалков: Одну секундочку. Мне не может быть это все равно. Мне может быть безразлично, кто это говорит, но мне не может быть безразлична сама тенденция. Ну, вот представьте себе французскую картину, которая попадает на Каннский фестиваль, или американскую, и когда она не получает что-то, а критика там говорит: «Ну все, ну наконец-то мы это сделали!»

Шакина: Послушайте, но дело же не в том, что вы русский режиссер и что у вас российская картина. Дело в том, что вы – фигура тенденциозная, и проект у вас амбициозный.

Михалков: Поэтому я и говорю, что это не кинокритика. Правильно?

Шакина: Я бы не сказала.

Михалков: Одну секунду. Я – человек тенденциозный, да? А есть кинокритика. Они критикуют кино или меня?

Шакина: Знаете, вы действительно настолько социально значимая фигура, что рассматривать ваше кино в отрыве от вас очень сложно.

МИХАЛКОВ: ПОТРЯСАЮЩЕ. ЗНАЕТЕ, ВЫ СЕЙЧАС НАПОМИНАЕТЕ МНЕ ПАРТКОМ СТУДИИ «МОСФИЛЬМ». ОБЪЯСНЮ. ПАРТКОМ НАПИСАЛ НА АКТЕРСКОЙ КАРТОЧКЕ КАЮРОВА: «В ОТРИЦАТЕЛЬНЫХ РОЛЯХ НЕ СНИМАТЬ». ПОТОМУ ЧТО ОН СЫГРАЛ ЛЕНИНА.

Монгайт: Это именно про вас. От вас ждут исключительно событий «номер один». В свое время ожидали, что вы будете баллотироваться в президенты.

Михалков: Правда?

Шакина: Перед премьерой «Сибирского цирюльника».

Михалков: И в «Сибирском цирюльнике» меня увидели на коне в образе императора и решили, что это моя репетиция въезда в Кремль. Ну, ребята…

Монгайт: Это логично. Ведь Родина вас видит царем.

Михалков: Вы меня кем видите?

Монгайт: Мы вас видим важнейшей фигурой в российском кино. Поэтому впервые в истории вы у нас в программе единственный гость. Мы просто не можем посадить никого рядом с вами.

Шакина: Я вас вижу титанической фигурой и при этом приятным человеком в очках.

Монгайт: Мы даже обсуждали перед началом программы, как бы так с вами провести интервью, чтобы не поддаться вашему обаянию и быть трезвыми серьезными людьми.

Михалков: Вы что, серьезно?

Монгайт: Абсолютно.

Михалков: Скажите, пожалуйста, – мне жутко интересно, – а как это вы делали? Как вы убеждали друг друга, чтобы не поддаться обаянию?

Шакина: Мы репетировали. Мы посадили перед собой человека и сказали: вот это Никита Сергеевич Михалков. Как мы будем себя с ним вести?

Михалков: Это самое интересное как раз – вот что вы делали, когда вы посадили человека?

Монгайт: То, что мы тогда делали, мы делаем сейчас. Но мы, конечно, не так хороши, как были на репетиции.

Михалков: На репетиции вы были пожестче? Все понятно.

Монгайт: Мы были пожестче, это правда. Нам досталась трудная роль. Если вы – не фигура номер один в российском кино, то почему же вы тогда ездите с мигалкой? Телезрители интересуются…

МИХАЛКОВ: Я ЧТО, ЕЗЖУ С МИГАЛКОЙ КАК ЧЕЛОВЕК КИНО? Я ЕЗЖУ С МИГАЛКОЙ КАК ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ОБЩЕСТВЕННОГО СОВЕТА МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ. И МАШИНА ЭТА ПРИНАДЛЕЖИТ МИНИСТЕРСТВУ ОБОРОНЫ. А КОГДА ЛЮДИ ПОДМЕНЯЮТ ОДНО ДРУГИМ И ГОВОРЯТ: «НАДО ЖЕ, РЕЖИССЕР! ПОЧЕМУ ЭТО У НЕГО МИГАЛКА?» – ГОСПОДИ БОЖЕ МОЙ…

Шакина: «Почему у Сокурова мигалки нет?» – говорят они.

Михалков: Да я могу ему свою отдать, пусть он станет председателем Общественного совета.

Шакина: Эпическое полотно – Никита Михалков передает Александру Сокурову мигалку.

Михалков: Проблема заключается в том, что это не скипетр, это всего-навсего мигалка, поэтому Сокурову нужно подарить ее вместе с машиной – во-первых. Во-вторых, ему надо переехать в Москву и стать председателем Общественного совета Министерства обороны. И тогда он ее получит и будет с ней ездить.

Монгайт: Скажите, пожалуйста, зачем вам совмещать такое количество общественных функций? Вы очень многое делаете кроме того, что снимаете кино. Что это вам дает?

Михалков: Да ничего не дает. Это беда, я же не сам напрашиваюсь. Я не хотел. Вы же сами сказали: человек номер один.

Монгайт: Но вы же соглашаетесь, вы сами принимаете на себя эти функции.

Шакина: Вы же не соглашались, что вы – человек номер один.

Михалков: Правильно, так это же вы сами говорите сейчас.

Монгайт: Но, получается, вы соглашаетесь исполнять такое количество разных функционерских ролей?

Михалков: Нет. Это общественные роли. К сожалению, я вам должен сказать, что не все в этом интересно. Есть вещи, которые просто совсем неинтересны.

Монгайт: А что из этого интересно?

Михалков: Интересен, например, Совет при президенте по культуре и искусству. Это интересно в силу того, что там действительно могут быть приняты полезные решения, по крайней мере, если иметь в виду государственные премии для деятелей культуры. Есть возможность отметить тех, кто, как тебе кажется, чего-то достоин. Российский фонд культуры – это очень интересно. А что касается Министерства обороны – это архиинтересно. Но я вам должен сказать, что тоже думал, что это вещь формальная: ну, попросили. Но когда ты ездишь по воинским частям – это уже не «артист приехал»; когда вдруг проблемы и к тебе обращаются – это очень интересно. И самое главное, что это, может быть, один из действенных рупоров для того, чтобы соединить тех, кто внизу, с теми, кто наверху, в министерстве.

Монгайт: А что удалось сделать этому совету при Министерстве обороны?

Михалков: Очень многое. Например, все, что связано с неизвестными, неопознанными после войны телами наших воинов. Например, вещи, связанные с обучением. Например, эти самые городки, в которые мы приезжали и видели, что там происходит, и вроде бы какие-то вещи удалось сделать. Ну, там много.

Монгайт: Вы знаете, на телеканале «Звезда» дедовщину называют казарменным хулиганством. Как вы к этому относитесь? Телеканал «Звезда» ведь в подчинении у Министерства обороны?

Михалков: Вы мне объясните, в чем разница.

Монгайт: На телеканале не признают наличие дедовщины.

Михалков: А какая разница – казарменное хулиганство или дедовщина, если это кончается синяками, побоями или смертью? Какая разница, как это называется?

Монгайт: Может ли как-то повлиять на ситуацию с дедовщиной в армии культура, в частности, ваше кино? Вы сняли такой масштабный фильм про войну…

Шакина: …И в какой-то степени про военное братство.

Михалков: А вы видели фильм? А какое отношение к дедовщине он имеет?

Монгайт: Это фильм о военном братстве, он создает другое отношение к армии.

Михалков: Вы понимаете, какая штука, – не в оправдание этому, – но в армии всегда существовали деды и всегда существовали салаги. Я же служил на Дальнем Востоке… Счастливейшие годы в моей жизни. Построят, лозунг скажут – потрясающе.

Монгайт: Я прямо вижу, как эта цитата разлетается по разным медиа, по Youtube: «Счастливейшие годы в моей жизни – служба на Дальнем Востоке».

МИХАЛКОВ: Я ВАМ ДОЛЖЕН СКАЗАТЬ, ЧТО Я МОЕГО СЫНА ОТПРАВИЛ СЛУЖИТЬ НА ТРИ ГОДА В МОРСКИЕ ПОГРАНИЧНИКИ. ТОЖЕ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК. ВООБЩЕ, Я СЧИТАЮ, ЧТО ЕСЛИ ТЫ ХОЧЕШЬ ЖИТЬ В НАШЕЙ СТРАНЕ И ТЫ МУЖЧИНА – ТЫ ОБЯЗАТЕЛЬНО ДОЛЖЕН ПРОХОДИТЬ СЛУЖБУ.

Шакина: А его не били в армии?

Михалков: Били. Кстати говоря, может быть, били именно потому, что его фамилия была Михалков. Но я сейчас не об этом хочу сказать. Я хочу сказать, что есть такая замечательная армейская шутка. Дедок говорит: «Слушай, мне служить день-ночь, день-ночь, а тебе – зима-лето, зима-лето, и домой». Это всегда было. И тут самое главное – не переходить той грани, когда это превращается в унижение человека безвозвратно.

Шакина: Или когда, например, человек человека просит сесть на корточки, после чего у того отнимаются ноги.

ДАЖЕ ЕСЛИ ЭТО КИНО НЕ ПРИНОСИТ ВАМ ПРИБЫЛИ, ЭТО НЕ ЗНАЧИТ, ЧТО ЕГО НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ. ОНО ДОЛЖНО БЫТЬ В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ, ПОТОМУ ЧТО ТАКАЯ КИНОДЕРЖАВА, КАК РОССИЯ, НЕ МОЖЕТ СУЩЕСТВОВАТЬ БЕЗ БОЛЬШОГО СТИЛЯ.

Монгайт: Скажите, пожалуйста, как вы планируете дальше собирать деньги на кино? Государство, частные инвесторы? Какие фильмы вы планируете снимать?

Михалков: Вы знаете, полжизни работаешь на имя, а полжизни имя должно работать на тебя. Я гарантирую тем, что я делаю, что мы не пилим на берегу деньги, они все на экране. Вы знаете, что мы за эти восемь лет в результате, кроме зарплаты, не получили ни одной копейки? И не получим, потому что картина не соберет столько, чтобы это стало возможным после отдачи денег кинотеатрам. Но моя-то личная радость заключается в том, что мы вложили в картину все, что имели. И это видно на экране. Это не кино, снятое на крупных планах, причем на длинной оптике, чтобы был размыт фон немножко – чтобы не так было понятно, что там ничего нет. Это на чистом сливочном масле.

Монгайт: Это видно. В сливочном масле не откажешь.

Михалков: А вот это как раз для меня и есть знаковая вещь, когда я говорю: «Ребята, инвесторы, вам нужно такое кино или нет? Русскому зрителю нужно такое кино или нет? Если не нужно, вопросов нет, я могу не снимать. Я могу снимать где-нибудь в другой стране, не имеет значения. То, что мне нравится. Тогда вы останетесь, потому что я не один – Федя Бондарчук собирается снимать. А если нужно, вы должны быть готовы к тому, что это планово убыточная вещь».

Шакина: Подождите, но ведь убыточная вещь не значит ненужная? И не факт, что не нужно снимать.

Михалков: Правильно. Именно эту точку зрения я и отстаиваю: даже если это кино не приносит вам прибыли, это не значит, что его не должно быть. Оно должно быть в любом случае, потому что такая кинодержава, как Россия, не может существовать без большого стиля. Это называется большой стиль. И когда был Бондарчук…

Шакина: Старший.

Михалков: Старший. Когда существовали Озеров, Гайдай, Чухрай, то были и Тарковский, и Герман, и Кира Муратова. Они все сосуществовали.

Шакина: Кира Муратова – с легким опозданием на 20 лет.

Монгайт: В продолжение разговора о заработках, о сливочном масле и о том, на какие деньги делается кино, мы хотели бы привести высказывание самого Никиты Сергеевича, посвященное спорной истории об однопроцентном налоге с DVD-болванок.

[Видеозапись]

Михалков: Не Михалков это придумал, не Михалкову это дали. Это конкурс, который был выигран. Теперь, допустим, не мы выиграли, а выиграли его другие – дагестанцы или еще кто-то. Это все равно будет собираться. Только с Михалкова проще спросить, куда деньги девались, а с них будет трудно спросить. Они просто не ответят. Нет, и все. Можно ли то, что я сейчас вам рассказываю, превращать в истерику по поводу того, что Михалков – барин? Бред. С другой стороны, что, я не барин, я другой? Я работаю по 18 сезонов?

Шакина: Никита Сергеевич, а почему с вас проще спросить?

Михалков: Потому что я на виду.

Шакина: А кто-нибудь другой уйдет в подполье?

Михалков: Конечно. Понимаете, какая штука, никто же ведь не хочет вникнуть – что там, стойте-стойте, объясните, что там происходит?

Объясню. Этот налог собирается во всем мире, кроме Белоруссии и, по-моему, Кубы.

Шакина: К Белоруссии и Кубе не придерешься.

Михалков: Это закон, который принят в Думе и одобрен правительством. А дальше объявляется конкурс, и организация, о которой я говорю, – это дочерняя организация. И она имеет отделения в семидесяти или восьмидесяти субъектах федерации. И есть другие претендующие.

Монгайт: Вам все завидуют, получается?

Михалков: Мне завидуют. Но вы можете представить себе, что я начинаю по этому поводу оправдываться или дискутировать? Нет. Не хотите – пусть другой будет это делать, я это не придумал, я на это не напрашивался. Другой разговор: собрали – а куда девали? Вот вопрос.

Шакина: Кстати, куда девали?

Михалков: Пока никуда не девали. Но вы поймите такую вещь. Ведь это же поддержка людей, которые ничего не имеют сегодня. Они когда-то снимали кино. Сколько денег – это зависит от количества копий, которые сделаны.

Монгайт: То есть это пенсионеры?

Михалков: Нет. Это идет музыкантам, которые сегодня музицируют или записывают диски, это идет в кино. То, что остается, – это все прозрачно – может по решению пойти на фестиваль, может быть, на то, чтобы кому-то помочь, и так далее. Дело в другом.

УЖАС НАШЕГО СУЩЕСТВОВАНИЯ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ, ЧТО ЛЮДИ НАЧИНАЮТ АПРИОРИ ОБВИНЯТЬ ТЕБЯ В ТОМ, ЧТО БЫ С УДОВОЛЬСТВИЕМ СДЕЛАЛИ САМИ.

Монгайт: Не исключено. Так бывает.

Михалков: А так как им этого не дано, они начинают предполагать, что ты как раз и делаешь то, что хотели сделать они.

Монгайт: Объясните тогда претензии к вам по поводу строительства гостиницы в Козихинском переулке. Зачем вам гостиница, если, в принципе, вы готовы отказаться от всех своих функций, все перепасовать желающим людям?

Михалков: Я вас умоляю. Зачем вам гостиница в Козихинском переулке, если вы готовы отказаться от всех своих общественных работ, – что за бред, как?

Шакина: Мне, например, просто было обидно, когда эти буквы «ТриТэ» пропали. Я прохожу по Трехпрудному – где «ТриТэ»? Нету «ТриТэ». Как же так?

Монгайт: Там люди бастуют, сопротивляются строительству.

Михалков: Давайте, если совсем по-честному и просто. 20 лет мы там сидим, это разваливающийся дом. Из них почти 11 лет мы пробивали все разрешения – в мэрии, у Лужкова. За это время вокруг все строились. И мы терпели, когда там долбили и у нас тряслись окна, стекла. Мы терпели, потому что мы надеялись, что когда-нибудь скоро у нас это получится. Через девять, или я не знаю сколько, лет, мы все бумаги собрали, и нам подписали – потому что стало неудобно уже, неприлично. И когда мы начали это делать, вдруг выяснилось… что ж такое-то? А что произошло?

Монгайт: А почему люди возмутились, местные жители? Татьяна Догилева, Даниил Дондурей, в конце концов. Поясните?

Михалков: Я не хочу обсуждать Таню. Я убежден совершенно, что пройдет какое-то время, Таня это все прочтет, увидит, что она наговорила и сделала, и будет ей ужасно больно и горько, потому что это все неправильно, все ложь. Угрожал кто-то ей – просто ложь.

Вы посмотрите, какая штука. Значит, возможность построить новое здание в этом месте для нас – это преступление, из-за которого начинаются демонстрации. Почему? Те, что строят рядом с нами – еще на пять, на четыре этажа выше. Почему они тогда здесь стоят? Почему с другой стороны стоят построенные здания, это же тоже новодел? Это несправедливо. Да. Почему Михалков? Потому же и болванки.

Монгайт: Потому что все вопросы к вам.

Михалков: Не вопросы ко мне, а причина во мне. В данном случае я ничем не могу им помочь, потому что, во-первых, это несправедливо, а во-вторых, это неправда. А в-третьих, в конце концов, мы получили абсолютно законно все документы, и все можно проверить, даже то, в чем нас подозревают, – все экспертизы проделаны. И почему этого нельзя делать? Для меня абсолютно не существует в данном случае вопроса: «А может, вы все-таки откажетесь?» Почему? Я думаю, что здание, которое будет там построено, реально украсит этот переулок. Жалко, я не знал, что вы будете этот вопрос задавать, – я принес бы вам эскизы. Очень красивые эскизы, это такое арт-нуво, совершенное начало века.

Монгайт: В этом году разные ваши действия и поступки обсуждались бесконечно. В какой-то момент вы решили создать свою страничку в Живом Журнале. Почему вы решили это сделать? Кто-нибудь вам посоветовал? Как возникла эта идея?

Михалков: Да потому что от моего имени открыто двадцать сайтов – «Н. Михалков», «Никита Михалков». Я потрясен. Можете себе представить такую штуку? Я говорю совершенно другие вещи, а вы в слезах сидите.

Шакина: Каждая по своей причине – одна кашляла, другая смеялась, мне кажется так.

Монгайт: Вы уходите от ответа. Вы хотели рассказать про ЖЖ, а перевели разговор на мои слезы.

Шакина: Нет-нет, сейчас Никита Сергеевич расскажет нам про ЖЖ.

Михалков: Расскажу, конечно. Двадцать сайтов открыто от моего имени, где пишется: «Мне подарили вертолет, я теперь буду летать над вашими пробками и срать вам на голову».

НУ ХОРОШО, ВЫ МОЖЕТЕ ПРО МЕНЯ ПИСАТЬ ЧТО УГОДНО, НО ЧТО ЖЕ ВЫ ОТ МОЕГО ИМЕНИ-ТО ПИШЕТЕ?

Причем обратите внимание, у меня не печатный текст. Я появляюсь сам. Все претензии ко мне. Вот моя точка зрения. Интересно – смотрите, неинтересно – не смотрите. И должен вам сказать, что это очень увлекательная штука.

Монгайт: Вы отвечаете людям, которые комментируют ваше появление в ЖЖ? «Никиты Бесогона», мы имеем в виду.

Михалков: Кто это? Я отвечаю на все. Я вообще не пишу, я выхожу на экран. Я выхожу нормально в Youtube-версии.

Монгайт: Никита Сергеевич, а вы сами снимаете для своего ЖЖ или Опельянц?

Михалков: Опельянц очень дорого стоит.

Монгайт: А кто вас снимает?

Михалков: Я обхожусь любителями.

Шакина: Любителями вас или видеолюбителями?

Михалков: Любителями. Вы так не говорите, а то опять закашляете.

Монгайт: Вы оказались важным ньюсмейкером и по другому поводу, связанному с молодежной аудиторией. Вы рассказали про ваш опыт с гашишем и Бертолуччи. Сначала мы покажем видеоцитату, а потом вы прокомментируете. Можно?

Михалков: Конечно.

[Видеозапись]

Михалков: Я не пробовал тяжелого. Я пробовал в Америке марихуану, очень смешная была история на «Сибириаде». Приехал Бертолуччи на съемки к Андрону и подарил ему гашиша с человеческий ноготь. Причем тайно. Козявка такая большая коричневая. И, значит, Адабашьян, Андрон и я, не зная, что с этим делать, всю эту козявину засунули в сигарету. Мы сели, устроили такой ритуал, вкурнули. Через минуту, через полторы или три, Андрон, обняв унитаз, кричал маралом в туалете, а у нас с Адабашьяном началась чудовищная смеховая истерика, чудовищная! Поводом для смеха была телеграмма, которую якобы Андрон на следующий день послал Ермашу, министру кинематографа: «Снимать не могу, кончился гашиш».

Монгайт: Никита Сергеевич так радуется собственным цитатам, невозможно это не показать. Вы представляете себе, какое у нас сейчас прекрасное время! Представьте, что 20 лет назад, например, вы выступаете по центральному телевидению, в эфире второго по значению или даже первого государственного канала… И вы внезапно рассказываете про необычный психоделический опыт.

Михалков: Ну и че?

Монгайт: Вы не боитесь? У нас есть Госнаркоконтроль, который может как-то негативно отреагировать, аудитория…

МИХАЛКОВ: Я РАССЧИТЫВАЮ, ЧТО ИМЕЮ ДЕЛО ВСЕ-ТАКИ НЕ С ИДИОТАМИ ПОСТОЯННО. ВСЕ-ТАКИ ЕСТЬ НОРМАЛЬНЫЕ ЛЮДИ.

Когда ты об этом рассказываешь вот так, то в этом ничего такого нет, чтобы мои друзья написали: «Михалков – наркоман!» Опа, мы сделали это, он признался. Абсолютно живая житейская история. Действительно очень смешная. Безумно. Мы с Адабашьяном с третьего этажа на четвертый поднимались четыре часа. Мы ползли вверх, начинали хохотать от одной этой идиотской телеграммы, якобы посланной Андроном: «Кончился гашиш, не могу снимать». Утром я проснулся – как будто досками били по животу, как будто бы у меня болел пресс. Ну и что? Я же не стал наркоманом после этого, слава тебе господи. А вы как?

Монгайт: Да я-то здесь при чем? Я фактически не начинала. Но после такого позитивного опыта, как у вас, я наверняка попробую.

Шакина: Мы поняли, что за свою репутацию вы не боитесь.

Михалков: В каком смысле?

Шакина: Вы можете говорить все, что угодно.

Михалков: Я говорю же, что я отвечаю. А кто и как это истолкует, это проблема не моя. Я отвечаю за то, что я говорю.

Монгайт: Вот именно сейчас я бы хотела дать вам послушать цитату, связанную с событиями в Японии. Ее тоже очень активно комментировали в российской прессе.

[Видеозапись]

Михалков: «Начало этих событий уже происходит в Японии. Причем, понимаете, происходит, я не могу по-другому сказать, безбожье. Дело даже не в вере (православное христианство, католическое, буддизм или ислам, я сейчас не об этом говорю), а безбожье внутреннее, отсутствие представления о том, что ты не один живешь – оно все связано. И вот это постоянное использование, унижение окружающего мира, включая людей, себя самих, детей, природы, всего остального, приводит к тому, что Господь, кто бы он ни был, говорит: «Ребята, вы чего? Вы чего делаете?» И посылает бедным японцам девятибалльное землетрясение с цунами.

Михалков: Вот это такая подтасовочка. Она заключается в том, что надо слушать, что я говорю дальше. Это может быть и в Москве, и в Нью-Йорке, это может быть где угодно. Вот я что имел в виду, а не японцев. Когда из этого вынимается: «Михалков объявил, что Бог наказал японцев», – это такая гнусная подтасовка.

Шакина: Извините, что я прерву. Елена Ямпольская, прелестная любительница вашего таланта из газеты «Известия», совершенно открыто в своей колонке написала, что японцев именно бог наказал.

Михалков: Вы знаете, только что я на улице видел человека, который писал в углу. Ну и что?

Шакина: Приятно, что вы Елену сравнили с этим человеком.

Монгайт: Короче говоря, все переврали, вырезали из контекста, исказили?

Михалков: Не то что переврали, а просто подтасовали осознанно. Причем я в этот же вечер разговаривал с «Вестями FM» – они мне позвонили, я точно передал мою фразу, как цитату. Повторил ее слово в слово – никто не услышал. На «Эхо Москвы» тупо продолжали повторять – и везде, и в интернете – люди оскорблены, как так можно? Но это вранье. Как с ним бороться? Никак. Просто ждать, пока настанет время, когда это станет неловко кому-то, хотя этого не будет.

Шакина: Мне показалось – просто ждать, когда настанет апокалипсис и всех их поразит чем-нибудь.

Монгайт: Я делаю из нашего разговора вывод, что в принципе современная аудитория к вам необъективна?

Михалков: Нет, ну почему? Есть вещи, которые мне интересны и справедливы. Есть вещи, которые меня заставляют что-то переосмыслить. И этого много. Понимаете, дело не в том, что аудитория объективна, необъективна… Есть правда, и есть ложь. Это очень просто. На что расчет? Что я начну доказывать, ругаться. Есть материал. Вот возьмите, до конца его посмотрите, и вы поймете полностью, что я хотел сказать. Вырвать из контекста с тем, чтобы потом… ну, это знакомый журналистский прием, ничего особенного в этом нет. Но это неправда. Я вообще не мог этого сказать в силу того, что я обожаю Японию. И мне кажется, если бы я не был русским, я был бы японцем, потому что я так люблю их кухню. У них земли мало и вся кухня – из моря, и на каждой глубине есть нечто такое, что потом идет в пищу.

И ОДНА ПЕРЕВОДЧИЦА ЗАМЕЧАТЕЛЬНО МНЕ СКАЗАЛА: «ВЫ ЗНАЕТЕ, ПОЧЕМУ ВЫ НАС НИКОГДА НЕ ПОЙМЕТЕ? ПОТОМУ ЧТО ВАМ НИКОГДА НЕ ПОНЯТЬ, ЧТО СКОЛЬКО БЫ ТЫ НИ ШЕЛ ПО ЗЕМЛЕ, ТЫ ВСЕГДА УПИРАЕШЬСЯ В ВОДУ». ОСТРОВНАЯ ПСИХОЛОГИЯ. И ВООБЩЕ, Я ОЧЕНЬ ДРУЖИЛ С КУРОСАВОЙ, И Я ЕГО ОЧЕНЬ ЛЮБИЛ, И ОН МЕНЯ ЛЮБИЛ.

Монгайт: Сегодня у нас в гостях был Никита Сергеевич Михалков, поклонник Японии, человек, который честно ответил на все наши вопросы. И это был потрясающий эфир. Конечно, поломал все наши грандиозные планы. Как не поддаться его обаянию? И ничего у нас не получилось!

ЕСТЬ ВЕЩИ, КОТОРЫЕ МНЕ ИНТЕРЕСНЫ И СПРАВЕДЛИВЫ. ЕСТЬ ВЕЩИ, КОТОРЫЕ МЕНЯ ЗАСТАВЛЯЮТ ЧТО-ТО ПЕРЕОСМЫСЛИТЬ. И ЭТОГО МНОГО. ПОНИМАЕТЕ, ДЕЛО НЕ В ТОМ, ЧТО АУДИТОРИЯ ОБЪЕКТИВНА, НЕОБЪЕКТИВНА… ЕСТЬ ПРАВДА, И ЕСТЬ ЛОЖЬ. ЭТО ОЧЕНЬ ПРОСТО.