Читать книгу Агония земного сплава - - Страница 1

– Зы-здрасьте! – голос дернулся от внезапно напавшей на меня икоты.

– Здрасьте! Отдел кадров. Слушаю вас.

– К вы-ам дозировщики требуются, да? – я глубоко вдохнула и замерла в ожидании. Икота-икота…

– Нет, не требуются. Вакансия закрыта. Через месяц звоните!

– По-онятно, – большой палец потянулся к красной кнопке, чтобы закончить вызов. Колбасная витрина источала едкий аромат глутамата натрия. Я икала.

– Ой, подождите! Как вас зовут? – Телефонная трубка вдруг завибрировала торопливым женским сопрано.

– Надя!

– Надя! Надежда значит! Знаете, у нас много новых сотрудников принято. Может кто-то передумает устраиваться работать? Мало ли? Человек ведь всегда может передумать? Только такой вариант имеется. Могу записать ваш телефон и позвонить, если нужно?

– Записыывайте! – я проикала свой сотовый.

– Все! Записала! До свидания!

– До свы-идания! – уверенно нажав на красную кнопку, я бросила телефон на колбасную витрину. На темном экране высветилось: "время вызова – 1М:56С». Почти две минуты. Две бесполезные минуты жизни.

Входные двери "Гастронома" открылись и с грохотом закрылись. Снова открылись и снова грохнули. Еще раз. И еще раз. Кто-то настойчиво пытался зайти в продуктовый магазин, где я работала продавцом. В это плотное, тяжелое от мороза утро каждый покупатель представлял собой подарок для магазина.

Дверная пружина в очередной  раз заскрипела от натуги, и в сопротивлявшуюся всеми силами щель, преодолевая серьезное препятствие в виде пластикового порожка, заполз дядя Коля. На четвереньках. Как умирающая бездомная псина. С всклокоченной сединой вместо шапки, в сальном пуховике, с хрипящей одышкой, грязный и рваный, как бомж, он прополз двадцать сантиметров вперед и рухнул лицом в пол. Он еле дышал, но кричать мог. Из последних сил.

– Дай водки! Дай! Дай опохмелиться! Плохо очень! Ааа! Пожалуйста! – дядя Коля слабо стучал руками по полу и хрипел. – Дай ыыпить! Ыыпить!

Я застыла от неожиданности. Дядя Коля был постоянным и скромным покупателем – одиноким пенсионером, проживающим в соседнем доме. Его жена, Валентина, буквально сгорела от рака поджелудочной железы, дети уехали в другой город и баловали отца только скупыми телефонными звонками. Оставшись в одиночестве, дядя Коля растерялся. Он все так же подкармливал воробьев, помогал соседкам-старушкам с заменой розеток, но жить без Валентины не мог – не знал как. Не умел приспособиться. В последнее время он все чаще и чаще заходил в маленький "Гастроном" за беленькой и за хлебом.  "Выпью, Надь, и как будто легче на душе, как говорится. Понимаешь?".

– Налей, а? Хррр.. Хых, – дядя Коля захрипел и закашлялся.

Страх. Не тот, что рождается от неуемной фантазии и тихо трепещет где-то внутри. Не тот, что парализует тебя как внезапный инсульт. А тот, что побуждает к мгновенному действию, двинул меня вперед.

Я выскочила из-за прилавка, и, присев на корточки возле дяди Коли,  начала отчаянно тормошить его, дергая капюшон пуховика.

– Дядя Коля! Ты что натворил? Ты зачем так напился? На улице мороз, а ты без шапки, – я орала ерунду, бесполезно пытаясь поднять дядя Колю или хотя бы перевернуть его. – Вставай, дядь Коль! Вставай! Пожалуйста! Вставай!

– А зачем? – дядя Коля поднял пьяные блуждающие глаза и попытался привстать с пола. – На хрена? Жить-то теперь на хрена мне? А? Хррр..

Он закашлялся.

– У всех январь. Елки-шмолки, понимаешь. Салаты, пфу! Фонарики мигают. А мне что? Все к чертям! Хыррр! Зачем январь одинокому? С кем хороводы плясать, как грится? – он сделал неимоверное усилия и уперся локтями в пол.

– Надежда! Имя-то у тя какое – Надежда! – дядя Коля впился мне в лицо пронзительным, протяжным и звонким, как щипок скрипки, взглядом. Я знала этот взгляд – живого покойника. Он до сих пор звенел тоскливой пустотой где-то в межреберном пространстве и никак не успокаивался. Так смотрел отец, когда сознательно приближал свою кончину.

– Я к Вальке хочу! И в горе, понимаешь, – он снова опрокинул голову на пол и отключился. Или умер.

Мне необходимо было что-то сделать: проверить пульс у дяди Коли, вызвать скорую помощь, полицию, выбежать на улицу с истошным криком «Помогите!», махая руками и пугая прохожих – нужно было. Я встала. Прошла на кассу. Нажала кнопку быстрого реагирования и упала на пустой ящик из-под пива, прикрытый старым одеяльцем. Безудержная соленая лавина хлынула из глаз – хлынула везде: на фартук, на прорезиненные боты, на коробку с чупа-чупсами, стоявшую под кассовой зоной. Хлынула потоком, тихо вздрагивая от боли и беспомощности.

Минут через десять приехали представители охранного предприятия «Сибирские медведи» – два суровых бронированных парня в черных шапках и с автоматами.

– Это что здесь валяется? – один из них, бородатый, ткнул дядю Колю носком ботинка в бок. – Живой хоть?

– Не знаю. Проверьте. Может скорую нужно вызвать?

– Дак и вызвала бы! Что сопли-то мотаешь-стоишь? Нас-то на хера? Он буянил что ли? – говоривший со мной парень, уперев руки в бока, сплюнул на пол. – Вызывай ноль три, Корявый! Понаберут, бляхмух, ворон!

– Я одна в магазине! У меня нет возможности обслуживать покупателей и одновременно разбираться с ними! Вообще-то ваша служба для этого и нужна!  – я смотрела на единственную сторублевую купюру, лежащую в кассе.

– Разберемся! Не дрейфь, крошка! Водицы пробей мне лучше, негазированной! Полтораху!

– Фу! Воняет как от помойки! Живой, бля! Вроде! – Корявый брезгливо нащупал пульс на руке дяди Коли и стал набирать цифры на телефоне. – Але! Скорая? Тут ваш клиент в магазине валяется. Кто-кто? Бронь в пальто! Пультовая охрана! Нас вызвали – мы приехали! А он лежит!

Я достала с нижней полки полуторалитровую бутылку негазированной воды.

– По безналу чирикни! – второй пытался поднять дядю Колю. – Ну и тяжелый старикашка!

Культурный словесный «безнал» не заполнить напыщенным камуфляжным обмундированием. Это существенная брешь в человеческом облике. А вот дядя Коля интересно разговаривал. По-русски. С душой.

Двери хлопнули, и в магазин забежал мужчина.

– Здравствуйте! Что здесь происходит? Вы работаете? – он нерешительно остановился в дверях.

– Да-да! Работаем, конечно, – я утвердительно кивнула покупателю. – Дедушке плохо стало. Что желаете?

– Плохо стало! Дедушке! – Корявый усмехнулся. – Набрался! Скотина старая!

– Сигарет бы мне! И зажигалку! Или спички.. Что есть-то? – покупатель, оглядываясь на Корявого, переминался с ноги на ногу. От него шел еле уловимый запах спиртного.

– Все есть, – я указала на витрину. – Выбирайте, пожалуйста!

Через двадцать минут приехала бригада скорой помощи и забрала дядю Колю в больницу. Я вышла в подсобную пристройку, чтобы не провожать покупателя.

Двери снова открылись, и на пороге магазина появилась баба Маша.

– Привет-букет!

Это было ее фирменное приветствие. Утренний поход в магазин баба Маша считала пробежкой с пользой – и прошлась с утра, и продукты купила.

Каждый человек, приходящий в магазин, отмечается определенным продуктовым набором, отпечатанным сканером. И, складывая выбранный набор в пакет, я как будто упаковывала один-два-три дня съестного быта этого человека, его ближайшую перспективу. Набор бабы Маши включал свежее молоко, кефир, буханку черного хлеба и плюшку «Московскую». Лишнего она не могла себе позволить приобрести в "Гастрономе", потому что для определенной кем-то категории людей магазин, в котором я работала, был дорогим. Его витрины не пестрили красными акционными ценниками или «скидками дня», но и очередей в нем не наблюдалось. Можно было сэкономить время.

– Здравствуйте!

Баба Маша в оренбургском платке была, пожалуй, единственной старушкой, которая никогда не жаловалась на цены, на жизнь, на детей, на внуков. Никогда не вспоминала Сталина и советскую власть. Этим она мне очень нравилась. Многие покупатели приходили в «Гастроном» как на исповедь.

– Надя, кефира не надо! Только молока и хлеба сегодня! В сумку положи, будь любезна, – баба Маша протянула мне свою любимую сумку с аленьким цветком на кармашке и продолжила. – Вчера сходила в библиотеку – в нашу, которая здесь, на горе-то, и взяла детективы про этого сыщика. Ой, ну как же его зовут-то? А? Надь? Забыла.

Она закрыла глаза и кончиками пальцев начала пощипывать лоб, как будто заряжала чем-то резервуары памяти.

– Пуаро, баб Маш? – я улыбнулась.

Для бабы Маши очень важно было все помнить, потому что, забыв какую-то деталь из происходящей жизни вокруг, она покорилась бы времени.

– Агаты Кристи?

– Да! Он самый! Но каков архаровец-то, да? Надь? Ты читала?

– Начинала читать, баб Маш. Давно. На литфаке. На первом курсе еще-ы, – я снова икнула.

Мне не хотелось признаваться этой милой старушке, которая, несмотря на проблемы со зрением, с таким размахом поглощала упущенные когда-то шедевры мировой литературы, и, именно во мне нашла толкового соратника, по ее словам, – признаваться в том, что ни один начатый детектив Агаты Кристи я так и не смогла дочитать до конца. И хорошую книгу не читала давно, хотя периодически заглядывала в книжный магазин. Ритуально. Раз в три месяца.

– Баба Маша! Хлеб вчера привозили! Свежего нет пока, – я с совестливым сожалением посмотрела на оренбургский платок. Всем известный бельгиец давно провел новое расследование, и бабе Маше важно было проследить за действиями этого виртуоза. – И молоко тоже вчера привозили!

– Как так, Надя? Время – 10.30? Что случилось? – она заговорщически подняла полинявшую редкую бровь и чуть наклонилась ко мне через прилавок, как будто собиралась узнать очередную тайну для великого Пуаро. У этой милой старушки проявлялась особая тяга к познаниям любого рода. – И скорая с утра стояла? Возле вас вроде?

– Не знаю, почему не везут! Я же одна пока, баб Маш! Заведующая будет позже! – я театрально развела руками. Самый понятный и популяризированный жест в России, который снимает с тебя всякую ответственность за происходящее. – А скорая за дядей Колей приезжала. Упал он тут у меня.

– Это Валькин что ли? – баба Маша собиралась выйти, но резко притормозила.

– Да! Он! Скучает по супруге. Тяжело ему одному. Как-никак сорок три года вместе прожили ведь. Целая жизнь.

– А тебе? – лоб бабы Маши стал выше и разгладился даже.

– Что? Мне? – я растерялась.

– Легко? Тебе? – баба Маша смотрела на меня в упор. – Мне? Легко? Муж двадцать три года назад в шахте погиб! Засыпало. Сын в аварии ноги потерял. Обе! Не смог оклематься – покончил собой! Легко, Надя? – Ни один мускул не дрогнул на ее лице. – У каждого свое испытание.  Дорога-то жизни совсем асфальтом не закатанная. Ни для кого. У тебя – своя кочка. У меня – своя ямка. А у кого-то и горы сплошные. Жить надо, Надя! Жить! Несмотря ни на что! А за молоком приду! В двенадцать! Ты уж отложи, пожалуйста! Будь любезна!

Баба Маша развернулась и решительно вышла из магазина.

***

Мой рабочий день продолжался. Заведующая позвонила, предупредив, что задержится на еженедельном собрании в головном офисе, и перспектива утреннего одиночества порадовала меня. Елена Николаевна любила поговорить. Обо всем. А разговаривать сегодня не хотелось.

Все утро я на автомате здоровалась с покупателями, сдавала сдачу, закрывала дыры в витринах, протирала полки, принимала товар, расписывалась в накладных, считала глазированные сырки, клеила ценники на колбасу – все бесполезно. Тяжелые мысли, как ершик, скользящий по стеклянной банке, крутились в голове и не давали покоя.

– Привет! – Андрей позвонил около одиннадцати.

– Привет!

– Чет я не слышал, как ты ушла сегодня? Че? Звонила? – голос у него был сонный. Видимо, он только что проснулся.

– Куда позвонила? На завод?

– Ну да! А куда еще-то? – он раздражался.

– Звонила. Не надо пока дозировщиков.

– Ммм. Ясно. Ладно, давай! До вечера! Расскажешь потом!

– Давай!

Андрей – мой кареглазый друг – недавно устроился работать слесарем на газоочистку металлургического завода – мать посодействовала. Долго ходила к начальнику газоочистки за этой вакансией. Сама она двадцать лет работала в шихтовом отделении производственного цеха и даже не рассматривала для сына других вариантов: «На завод, конечно! Андрюша! Стабильность, в первую очередь, социальные гарантии, приличный заработок, льготная сетка. В нашем городе – это оптимальный вариант трудоустройства».

– У тебя даже образования соответствующего нет! Ты же ничего не умеешь?! Ты не слесарь, ты – монтажник! Найди себе работу по специальности! – я приводила последний довод.

– А там и не обязательно металлургическое образование, любое образование – впрок. Лишь бы было. В процессе всему научится, если вникать будет. Главное – старание и усердие, ответственность и исполнительность, – Тамара Валентиновна умела быть убедительной, настойчивой и решительной, когда речь шла об Андрюше.

С новой работы Андрей возвращался довольный – до краев наполненный новыми эмоциями. Совершенно другая сфера деятельности – до этого он работал грузчиком в магазине, а теперь стал слесарем 2-го разряда с присвоенным ему четырехзначным табельным номером. Масштабное предприятие со множеством различных по назначению цехов, бригадный коллектив, талоны на питание, молоко за вредность, льготная сетка, фиксированный тариф, дальнейшая доплата за выслугу лет – каждый вечер Андрей с упоением делился со мной впечатлениями.

– В заводскую столовую ходил седня! На сто рублей поесть можно! А сорок-то завод оплачивает! Прикинь? Не от пуза, конечно, наелся, но червячок –  нормально. Успокоился! А еще молоко же дают там! За вредность!

Вчера он весь вечер настраивался на важный разговор. Он не играл в компьютер. Не пил кофе. Пиво. Он кругами ходил из угла в угол и бросал на меня косые взгляды. Он даже пол помыл и цветы полил. К комнатным растениям он испытывал особую любовь. Нежную и нудную. Все его фикусы постоянно переезжали с нами из одной съемной квартиры в другую.

– Андрей! Да что случилось-то?

– Мамка звонила седня. На завод дозировщики требуются, говорит. Ну, которые дозируют материалы в печь. Ты позвонила бы завтра на завод? Узнала?

– Для кого.. узнать? – я в недоумении посмотрела на Андрея.

– Для себя! Для кого еще-то? – он присел ко мне на диван, где я, удобно расположившись, пролистывала Ремарка. Книга, купленная на этой неделе, еще пахла типографией, сырой древесиной и тайной. Эти запахи погружали меня в мир, в мой одинокий мир, до краев наполненный прочитанными, практически прожитыми событиями, в который я никого не пускала. Сегодня я не читала – я вдыхала ее, аккуратно перелистывая страницы. Я рассматривала слова.

– Я не хочу на завод идти! – я отрицательно помотала головой. – Я в школу планирую осенью. Как раз новый учебный год начнется. Зачем мне завод, когда у меня диплом специалиста пылится в ящике?

Я закрыла лицо книжным разворотом, чтобы вдохнуть книгу до конца, чтобы впитать в себя каждое слово.

– Да успеешь ты еще в школу свою! – Андрей подпрыгнул с дивана и перешел на крик. – Какая там зарплата? Никакая! А нам с тобой жилье надо! Свое что-то! Не будем же мы по съемкам постоянно болтаться! Уже пора и подумать!

Я отложила книгу и, молча, посмотрела на старый ковер, прикрывавший цветные доски. Съемные квартиры всегда пустые и печальные – при любой обстановке. Мысли о собственном жилье постоянно елозили по съемной квартире.

– Надя! Это же ненадолго! Школа-то не убежит никуда! Успеешь! Диплом ведь не имеет срока годности!

– Имеет! – мой голос громко задрожал. – Срок годности все имеет. Все! Даже человек! Годности, давности! Три года! Три года квалификация будет! А потом – все! Шесть напрасно потраченных лет! Зачем мне завод? Первое время, да – небольшая зарплата в школе! В магазине – тоже небольшая! Живем же как-то? Не голодаем!

– В твоей школе зарплата меньше, чем у продавца в магазине! Проклятый это труд! Нервы! Тетради вечные! Будешь, как мышь очкастая – вся в больших линзах и пальцы в красной пасте! Сгорбатишься! Купишь себе жилет из верблюжьей шерсти. Чтоб в спину не дуло. У нас такая по географии была! – Андрей улыбнулся. – Ты подумай! Мм?

***

Морозное утро лениво просачивалось в день, неохотно прощаясь с серой копотью, покрывающей промышленный город. Новогодние гирлянды тускнели в набирающем силу дневном свете. Мороз все еще люто управлял человеческими потребностями – покупателей практически не было.

Я сидела на том же ящике из-под пива и бесцельно играла на телефоне в «шарики – три в ряд». Проиграла – начала заново. Необходимое условие для полноценной взрослой жизни – это обязательно наиграться в детском возрасте. В "войнушку", в "больничку", в "кубики-рубики", в "дочки-матери", в «начальников». Иначе, набирая годы, ты не прекратишь играть и будешь везде искать себе роль. Каждый раз новую. Будешь постоянным имитатором. GAME OVER – всегда неожиданный. Перезагрузить жизненный файл или пройти заново определенный этап жизни невозможно. Поэтому я перезагружала «шарики».

В служебную дверь раздался уверенный стук – заведующая магазином вернулась с собрания. Елена Николаевна – в красной помаде, в песцовой шапке, в норковой шубе, воротник которой она подвязала шарфом цвета бордо, походила на хлебную или молочную барыню. На это бордо легли щеки Елены Николаевны, как неотъемлемый и изрядно подмерзший аксессуар, сливающийся с ним. Я улыбнулась. Мне редко приходилось наблюдать столь полное соответствие лица и профессии.

– Морозно на улице! Бррр! Я даже водолазку шерстяную сегодня напялила, все равно пробирает до костей прямо! – Елена Николаевна, на ходу разматывая бордо, подошла к зеркалу, расположенному на двери туалетной комнаты, и попыталась реанимировать щеки, хлопая по ним ладошками. Получалась у нее это презабавно.

– Доброе утро, Надежда!

Надежда! Я испытывала крайнюю степень смущения, когда меня называли полным именем – я предпочитала его уменьшительные формы. Мое собственное имя ассоциировалось со святыми сестрами с иконы: Верою и Любовью. В детстве, которое прошло в поселке городского типа, стараниями отца Сергия новая церковь явилась чудесным и мощным украшением обрывистого ухаба. Иконы с ликами, черты которых я слабо различала, потому что все они были с чистейшим оттенком смиренного величия – именно оттенок объединял эти образа – больше всего притягивали мой взгляд. А еще там нестерпимо и вечно благоухал ладан. Я не ставила свечи. Я не читала молитвы. Я неохотно скрещивала пальцы, считая это вычурным и пошлым ритуалом – поклон. Но я с благоговением смотрела на святые лики. Я впитывала их в свою память. Святыми они мне казались именно из-за своего спокойного, непонятного мне и недоступного смирения. Только великий способен смириться со всем, принять все и продолжить все. Но тогда я еще не знала об этом. Мои глаза наполнялись слезами от ощутимой мною красоты и чистоты этих образов. Я трепетала в молчании, не смея выразить свой душевный восторг – я боялась даже пошевелиться. Во мне рождалось великое понимание и преклонение перед силой этих ликов. Я замирала от восторга и тишины. Это были самые спокойные минуты моей жизни. Особенно притягивала мой взор икона Веры, Надежды и Любви с их матерью Софьей-мученицей. В названии иконы я прочитывала свое имя. И это для меня что-то значило. На Надежду я не смотрела – я была ею. Вера, высокая и умная, находилась всегда справа от матери. Тихая покорность, которая заставляет нас верить без всяких на то оснований (неверие порождает лишь собственный хаос), светлым маяком теплилась в кротком и строгом взоре. И я готова была ей поверить.

С тех самых пор она, конечно, изменила свой имидж – она переоделась. Вера заменила нимб элегантной широкополой шляпой с неизменной вуалью, всегда светлой и опущенной; элегантный брючный костюм, застегнутый на все пуговицы, подчеркивающий ее хрупкость, и обязательный собранный дорожный ридикюль синего цвета в левой руке. Последнее время она все чаще и чаще переодевалась. Моя Вера становилась вероломной. Это стало как хобби для нее. Креста, который она держала в правой руке на иконе, уже не было – его заменили часы классического стиля, на кожаном ремешке, которые показывали время. Мое время. Она везде старалась быть моим сопровождающим, но, стоило мне усомниться в ней – ее левая рука крепко сжимала ручку ридикюля – она разворачивалась и исчезала. Любовь же так и осталась простоволосой девчонкой в хлопчатом сарафанчике с босыми ногами. Но! У нее появилось редкое увлечение – икебана. Причем все ее икебаны оказывались пресными и скудными.

***

– Надежда! Время-то – обедать пора! Давай хоть чайку с тобой выпьем? Я-то совсем проголодалась! Столько времени сидели там! Выслушивали! И ведь одно и то же! Каждый понедельник! Бублик, что ли, скушать? Парочку? Хлебный привоз уже был сегодня? Надежда?

– Да. На завтра хлеб не заказывайте! Два вчерашних лотка еще не продали.

– Надо же! – Елена Николаевна начинала подготовку к рабочей смене: зевала во весь рот и с удовольствием. – Ты поставила чайник, Надежда?

Я сидела на корточках, спиной подперев косяк служебного входа, и курила, молча наблюдая в приоткрытую дверь, как замороженный полдень наращивает темп пробежки городских жителей.

– Нет. А надо?

– Ты что же это? Где витаешь? Чайку охота! Надежда!

– Хорошо! Недолго ведь! – я прошла в торговый зал и поставила чайник. – Как собрание, Лен Николаевна? Что же вам так долго рассказывали? Чем повеселили?

 Елена Николаевна сидела за единственным столом в подсобном помещении и отщипывала пальцами кусочки от бублика. С удовольствием.

– Да как обычно, Надь. Геннадий Иванович совсем с ума сошел! Январь на дворе! Денег сколько на Новый год нужно? Много! И подарки купить всем! У меня вот двое детей, и не какую-то там куколку, а самую красивую! И стол накрыть. И в гости сходить. Люди-то потратились! А он план товарный поднял, представляешь?!

Электрочайник выключился, и Елене Николаевна, возмущенно размахивая кружкой, прошла в торговый зал, чтобы налить себе кипятку.

– Представляешь? Куда вот! Как? Где его брать-то? План этот? В январе? – Елена Николаевна вдыхала цветочный аромат, парящий из кружки.

– Поднял? – я равнодушно удивилась. Меня не особо интересовал план, выручка и прочие детали нашей работы.  – Нам же в декабре поднимали. С чего вдруг?

– Да кто его знает? В январе! Поднять план! – возмущалась Елена Николаевна. – Придется пояса затянуть. Потуже!

– А в феврале? – я смотрела, как сахарная пудра от бублика обрамляет мелкие усики Елены Николаевны. Ела она с удовольствием. Как в последний раз.

– Шо? В аврале? – Елена Николаевна не успела прожевать бублик, но очень хотела продолжить разговор.

– Что поменяется в феврале? Для людей, которым туго в январе приходится? Что поменяется для них в марте? Апреле? Через год? Через два?

– Как это что? Муж зарплату январскую получит! Там праздничные смены у него были! Все полегче будет! Надь, от зарплаты до зарплаты ведь живем. Хорошо, хоть мой Коля на завод устроился. Там хоть какая-то стабильность есть. Кстати, Надежда! Сегодня под зарплату возьму молоко, творог, кефир и сметану.

– И мне можно взять под зарплату? И Ксюхе? – задавая вопрос, я внимательно посмотрела на Елену Николаевну. – На собрании разрешение что ли дали на выдачу продуктов под зарплату?

– Нет. Не дали, – Елена Николаевна виновато поджала губы. – Надя, но девчонкам-то своим я как объясню, что деньги, отложенные на продукты, закончились?

– Другим тоже взять захочется? Взять бесплатно? – глядя на то, как Елена Николаевна недовольно вытягивает губы, я думала о царь-рыбе и ее голове.

– Я не бесплатно, Надежда! Я в долг! В конце концов, все равно вся ответственность на мне! Я пока заведующая тут!

– В том и дело, Елена Николаевна! Что вы заведуете! А всю недостачу, если она возникнет, с нас вычтут! – я не собиралась сдавать позиции, прекрасно зная, что стоит кому-то одному из коллектива взять в долг продукты, независимо от должностного положения – и сразу же начнут брать в долг все работники. Даже если в этом не будет для них особой необходимости. За компанию.

Нет живописнее картины, чем недовольное лицо доброго человека. Обида Елены Николаевны надула и поджала ее губы. С работы она ушла ровно в пять, гордым гусиным шагом и с пустым пакетом.

– До свидань! – бросила она мне через плечо, задвигая колбасную витрину на место.

– До свидания, Елена Николаевна, – я спокойно попрощалась с заведующей.

***

Телефонный звонок раздался, когда я стояла на хлипкой, в двух местах перемотанной скотчем стремянке и выставляла на витрину яблочный сок в коробках. Одна коробка выпала из моих рук и взорвалась от удара об пол.

– Алло! Я слушаю.

– Девушка! Кажется, это вы звонили сегодня утром по поводу дозировщика?

– Да, это я.. я звонила вам утром, – только бы не икнуть.

– Вы можете подъехать на следующей неделе в отдел кадров с необходимыми документами: паспорт, трудовая, СНИЛС, ИНН.

– Но у меня нет трудовой книжки, я работаю на другой работе пока еще.

– Хорошо, везите, что есть, остальное довезете потом!

Человек передумал.