Читать книгу Агония земного сплава - - Страница 2

Не бывает легких подъемов. Для того чтобы подняться на определенную высоту всегда нужны усилия и цель, пусть даже иллюзорная, мелькающая где-то в конце концов, как Алые паруса.

Я поднималась на четвертый этаж пятиэтажного дома и думала о людях, которые не смогли достичь нужного предела по определенным причинам – не хватило сил, мыслей, времени, единомышленников, всепоглощающей Веры, которая у них осталась, скорее всего, совсем нагой и без лица. Что происходит с ними в конце, когда очевидно, что подъем завершен и путь пройден? Не тот путь? И совершенно не та вершина? Или та? И другой не могло быть? Что они чувствуют? Способны ли они вообще еще чувствовать в том случае, если их не скосил физический недуг, как мою мать? Что произойдет, если я сейчас поднимусь на четвертый этаж, а вместо дверного проема вдруг будет зиять обожженная пещерная дыра? Нет съемной квартиры. Сгорела. Вместе с моей собакой Лизкой – умной полутаксой с ушами терьера. Может быть, тогда я закончу съемную жизнь и возьму свое собственное жилье в ипотеку? Может быть, это будет трамплином на вершину? А если вместо обшарпанной двери будет стоять европейский шпингалет, и Андрей, в стильном синем бархате, с изящным подносом, с бокалом пузырьков, услужливо распахнет мне все двери мира? Что случается в этих случаях? Ничего. Моя Вера стремительно скатилась с перил и слегка коснулась моего плеча. На ней бледнел брезентовый камуфляж и маленькая синяя пилотка как у стюардессы. Она точно знала, что самое нелепое в жизни счастье – это случай! Счастливый случай! Но и к нему нужно тщательно готовиться.

Звонок в съемной квартире трещал достаточно мелодично и совсем не соответствовал ее внутренностям. Это была единственная его мелодия, и поэтому, когда Андрей не спешил открывать мне двери, я не беспокоилась, а просто мотала головой в такт мелодичной трели.

– Привет! Ооо! Какая ты красная! Замерзла что ли? Здесь два шага дойти-то?

Я стягивала тяжелые кожаные ботфорты, рассматривая обшарпанный пол и разбитые стены съемной квартиры. Мы заехали в нее недавно и, по словам Андрея, нам крупно повезло. До нас здесь жила старая женщина. Она умерла, и квартиру выставили на продажу. Накануне продажи, «чтобы хоть как-то окупить похоронные издержки», родственники сдали ее за символическую сумму. В любой момент мог раздаться звонок, с уведомлением о том, что у нас с Андреем есть ровно месяц, чтобы подыскать себе новое жилье. И снова нам пришлось бы в спешке собирать свой скудный скарб в картонные коробки и перематывать их скотчем. И снова этап пластиковой жизни, когда ты ешь из пластиковой тарелки пластиковой вилкой пластиковый фасфуд.

Съемная квартира была большой и светлой, но, несмотря на это, она вся пропиталась старостью, запущенностью и смердящей тоской. Я все никак не могла привыкнуть возвращаться в облупившееся повсюду пространство.

Лизка, пытавшаяся привлечь к себе внимание громким щенячьим визгом, с удовольствием схватила мой ботфорт и потащила его на диван. Лизка явилась самым обычным новогодним чудом, которое Андрей подобрал на улице в конце декабря. Этот крохотный комок своим пронзительным детским писком, сначала сжавший мое сердце, а потом распахнувший обе его створки, очень понравился моей Вере. Она, кивая головой, деликатно сняла шляпку.

Однако все новогодние чудеса на этом закончились. У Лизки была врожденная пупковая грыжа. Мы с Андреем, набравшись всемирных глобальных знаний, решили избавить нашу уже любимую Лизку от этой тяжести. В назначенный день с утра мы со щенком приехали в ветеринарную клинику. Ветеринарный врач сразу предупредила, что сегодня она одна на смене и кому-то из нас придется ей ассистировать. Затем взяла трясущуюся Лизку, отнесла в процедурный кабинет, поставила укол и через некоторое время выкрикнула из-за двери.

– Молодой человек, зайдите!

Андрей зашел, а я осталась сидеть в коридоре, закутывая руки в его куртку и пытаясь перебороть огромное желание закурить прямо в этом самом коридоре. Вряд ли сигарета успокоила бы мои нервы. Сигареты не успокаивают – это заблуждение, но помогают скоротать время и жизнь – это факт.

Когда раздался еще один выкрик из кабинета, я опешила.

– Девушка! Зайдите быстрее!

В недоумении я встала и открыла дверь процедурного кабинета. В нос ударил резкий запах нашатырного спирта. Врач стояла возле Андрея и держала вату у его носа.

– Вашему молодому человеку стало плохо. Помогите мне вывести его в коридор. Быстрее! Шевелитесь же! – она схватила Андрея под правую руку и, призывно показывая на левую, чеканила каждое слово. – Операцию будем продолжать с вами. Надеюсь, что у вас нервишки покрепче будут, чем у этого. – У нее хватила воспитания не закончить фразу.

Я в растерянности перевела взгляд на операционный стол, на котором на боку лежало маленькое собачье тельце, бьющееся в мелких конвульсиях. Четыре лапы были попарно стянуты жгутом. На животе зиял уродливый разрез, из которого текла кровь. Я еле смогла сдержать рвоту.

– Но! Нет! Я не могу.

– Никаких но! Наркоз собаке уже поставлен! Разрез сделан! Нужно закончить начатое! Если желаете, то можете прямо сейчас забрать! Обоих!

Я закусила губу, чтобы сдержать нахлынувшие слезы, бросила на лавку свою дубленку, куртку Андрея и прошла в кабинет. Мы взяли Андрея под руки и выволокли на скамейку в коридоре. Лицо его было бледнее чисто побеленных стен ветеринарной клиники.

– Держите задние лапы! Покрепче! Можете отвернуться!

– Зачем? Она же под наркозом? – мои руки и губы затряслись одновременно.

– Держите, я сказала! Так надо! – врач нацепила на нос медицинскую маску.

В левую руку я взяла задние лапы Лизки, а правую сжала в кулак так сильно, что мои ногти впились в ладонь. Я не отвернулась, а наоборот, вонзила взгляд в холодный скальпель, которым профессионально орудовала женщина.

– Какая жестокая профессия! – я облизывала соленые губы, еле сдерживая желание схватить мою Лизку и бежать отсюда со всех ног. В школьные годы я была отличным спринтером.

– Каждому свое. Поверьте, мне нравится лечить животных! Это сначала страшно. Сначала все страшно. А с опытом я поняла, что выучилась самому благому делу. Рана заживет! Обязательно! – с какой-то грустной усмешкой она взяла в руки иглу и аккуратно зашила уродливую рану. – А у вас какая специальность?

Я не ответила, потому что она вовсе не нуждалась в моем ответе. Она верила в свое добро и была абсолютно права в своей Вере.

– Все. Готово! Можете отпустить лапы. Несите сюда переноску. С вас восемьсот пятьдесят рублей!

Мы положили Лизку в переносной короб для животных, я взяла его и вышла в коридор. Андрей сидел на скамейке и дремал в телефоне.

– Все? Закончилось? Все сделали? – он виновато сунул телефон в карман.

Я невидящим взглядом посмотрела на Андрея и медленно перекинула взгляд на окно. Бледный хлопчатобумажный образ моей Любви маячил в оконной раме. Когда же она сменит свой сарафан? Любовь, как всегда растрепанная, уныло помахала мне сухими ветками – она уже собралась лепить новую икебану. Я отрицательно мотнула головой.

– Заплати восемьсот пятьдесят рублей! Вызови такси! И поехали отсюда! Андрей! Сможешь?

Андрей виновато продолжал бормотать.

– Подумаешь, упал в обморок. Бывает. Как будто, ты сама никогда не падала в обморок, – он неторопливо считал деньги.

– Нет, Андрей, я никогда не падала в обморок! Вызывай такси, пожалуйста! И поехали отсюда! Быстрее! – я схватила короб и выбежала на улицу.

Не случилось на земле еще такого поступка, который не может быть оправдан. При желании.

***

Из комнаты в коридор проникал довольный щенячий рык. Я устало заглянула в нее – маленькая собака настойчиво пыталась затащить мой ботфорт на диван.

– Андрей! Забери сапог, пожалуйста!

– А сама что? Не можешь?

Андрей, в домашнем халате, взъерошенный и обросший, подошел к Лизке и, поставив руки на бедра, грозно нахмурился.

– Нет. Не могу. Я в ванную, – на ходу снимая синий свитер, я притормозила возле двери и крикнула через плечо. – Мне перезвонили с производства и пригласили приехать в отдел кадров.

***

Стены ванной комнаты были такими же потрепанными, как и вся квартира. Там не было даже зеркала, но, когда я предложила Андрею его приобрести, он ответил, что неизвестно, сколько переездов нас еще ожидает, и поэтому не стоит напрасно «транжирить деньги» – вдруг разобьется при переезде. Сам корпус ванной недавно отреставрировали, и он имел нестандартные размеры, что позволяло мне, при моем высоком росте, свободно вытягиваться в ней и наслаждаться процессом купания. Это мне нравилось, но не сегодня. Сегодня мне больше хотелось залезть под ванну, а не в нее. Я всегда так делала в далеком детстве. Только ванной у моей бабушки не было – она жила в своем доме – и поэтому я залезала под стол.

***

Тот стол располагал двумя створками, одна из которых упиралась в стену дома. С одной стороны стола стоял наспех сколоченный и прикрытый желтой плотной тряпкой сундук, с другой – два стула. Я выбрала совершенно безопасное место для своего убежища по всем стратегическим меркам. Кроме меня под стол никто не мог проникнуть незамеченным. Таким образом, совершив какую-то шалость и предвидя последующее наказание, я залезала под стол и сидела там, затаив дыхание. Время способно поглотить все. Процесс переваривания – это уже другая характеристика времени, но в том детстве я знала, что не шевелиться и никак не выдавать своего присутствия нужно как минимум часа два. Меня не скоро рассекретили. Иногда, сидя под столом, я подсматривала в маленькую щель, о чем ругаются взрослые.

– Борька! – бабушка досадливо вытирала руки о фартук. – Сил у меня уже нет никаких – бороться с ней!

– Мам! Да что случилось-то опять? – папа спокойно смотрел на бабушку и, молча, улыбался своими огромными голубыми глазами. Я никогда и ни у кого больше не встречала такой светло-голубой улыбки.

– Да как что! Я конфет шоколадных на праздник припасла, Галина Семеновна мне за справочку полкилограмма подкинула. Так она же нашла их и все сьела! Одни фантики в мешочке оставила. Надо бы наказать ее за это! – бабушка с надеждой смотрела на Борьку.

Папа переставал улыбаться и как-то слишком серьезно, нахмурив черные брови, спрашивал у бабушки:

– Ремнем?

– Конечно! А чем же еще? Ремнем! Она давно уже наказания выпрашивает.

– За что, мам? За что я буду ее бить?! Это же конфеты! Она просто у нас большая сладкоежка! Принесу я вам конфет на праздник. Где коза?

Возмущение бабушки кричащей слюной попадало на папину грудь:

– Как это? Как это просто конфеты? Что с нее будет? Сначала конфеты! Потом еще что-нибудь? Э-эх! Да что с тобой разговаривать-то? Она же вся в тебя! Папа родимый! Надо же так уродиться!

Борька никогда не ругался с бабушкой.

– Где она? Где Надя?! – он собирался выходить на улицу.

– Да не знаю я! Опять, наверное, сапоги в какой-нибудь луже дырявит! – бабушка фартуком вытирала слезы, которые я все никак не могла разглядеть, разворачивалась и отправлялась на кухню стряпать пироги с морковью.

Папа уходил, а я незаметно для бабушки выбиралась из своего укрытия, накидывала куртку и бежала за папой.

– Пап, папа! Подожди! Куда ты пошел-то?

Папа останавливался и приседал на корточки, а я с разбега попадала в его огромные сильные руки и была самым счастливым ребенком на свете.

– Опять под столом сидела? Да?! – папа поправлял мой локон.

– Пап, а почему я уродилась? А? Люди ведь рождаются? Урождаются только уроды?

– Надя! – папа крепко прижимал меня к себе. – Какая же ты у меня умная! Нет! Родственники мы с тобой! Понимаешь?

Он, сморщившись, глядел в сторону.

– Не знаю, – мне хотелось поймать папину ресницу – такие они были длинные – как взмах.

– Ты мне ответь лучше, сколько же можно-то у бабушки конфеты таскать? Я ведь достаточно тебе приношу? А? – голубой укоризной блестели его глаза. Мои же глаза тут же наполнялись стыдливой детской досадой. Я утыкалась в его плечо и, всхлипывая, бубнила:

– Пап! Они такие вкусные – эти Красные шапочки! Зачем она от меня их прячет?

– Надя! Ну и спросила бы у бабушки – зачем? Если есть вопрос – значит нужен и ответ. Пообещай мне так больше не делать, ладно?

– Не могу, пап! Это же не только конфеты! Это и игра еще такая! Найди и забери у дракона клад!

– Что? – папа опускал меня на землю, присаживался напротив моих глаз и, качая головой, поучал:

– Какай еще дракон, Надя?! Ты что? Это не дракон! Это твоя бабушка! Драконы в сказках только! Поняла? А здесь есть бабушка! И выбирай: либо я тебе конфеты приношу, либо ты у нее продолжаешь их таскать! Только в следующий раз я тебя накажу! И чтобы я больше не слышал этого! – папа брал мою маленькую руку в свою широкую ладонь.

– Обязательно выбирать-то, пап?

– Да!

– А дядю Степу почитаешь тогда?

– Нет, Надя! – папа начинал злиться. – Посмотри, какая ты есть. Тебе обязательно нужен обмен! Ты как челночник – я вам то, а вы мне это. И дракона какого-то придумала! И компромисс мне предлагает! Житейский! Это в шесть лет-то!? Надежда! Бабушка ведь для всех старается! Для тебя! Для меня! Для мамы! В нашей жизни есть обычные дни, а есть необычные – праздничные! К ним готовятся! К ним продукты подкупают! Ну, жизнь такая, Надь! Сложная! Мир такой! Не все происходит так, как нам хотелось бы! Вот и все! – Папа, если не употреблял бодрящего белого напитка, говорил редко и мало. Сейчас он резко выдохнул и остановился, выпустив мою руку из своей ладони. Даже как будто оттолкнул меня немного.

Моя выброшенная маленькая ладонь была теплой и мокрой. Мною овладевало детское растерянное недоумение: я ведь ни слова не поняла из того, что только что говорил папа, не поняла даже, зачем он это говорил, но мне очень захотелось пожалеть свою ладонь. Я подносила ее к щеке, терла ей свою щеку, трогала нос, ухо и все с тем же недоумением показывала ее папе. Махала ему даже. Но папа стоял ко мне как-то боком, и все никак не мог прикурить сигарету. Спички, видимо, намокли, как и ладонь.

Я еще продолжала махать папе рукой, когда жестокое, совершенно взрослое осознание того, что есть на земле вещи, которые я не в состоянии понять и поэтому принять их. Я не могу понять того, что хочет сказать самый близкий мне человек. Это осознание вспыхивало вместе с зажженной наконец-то спичкой – папа вдыхал дым, а я разворачивалась от него и бросалась бежать наутек. В этот момент мне хотелось стать косулей (буквально вчера я прочла о том, что это животное быстро бегает). Резиновые сапоги «на вырост», на два размера больше положенного, болтались на моих ногах как колодки, значительно затрудняя движение. Я думаю, что вся наша расхлябанность происходит именно из этих самых сапог. Мы с детства привыкаем хлябать, и это затрудняет наше дальнейшее движение. Я не могла бежать быстро и не бежать тоже не могла. Тогда мне хотелось, чтобы весь окружающий мир, включая папу, никогда меня не догнал. Но этот мир, именно в лице папы, догонял меня буквально через пять метров.

– Папа! Отстань! Отпусти меня! Поставь меня на землю! Пожалуйста! – папа за капюшон отрывал меня от земли и теперь, не дергаясь, не кривляясь, даже не делая выраженной попытки вырваться из его руки, а просто захлебываясь сумасшедшей истерикой, я висела в воздухе как мешок с картофелем, все еще прижимая свою ладонь к щеке.

– Отстань же! Отстань от меня! – я не смотрела на папу, страшась того, что опять его не пойму.

– Куда бежала? – папа не курил.

– Отстань! Тудддд бежала, где ниие бросают рук! Где можно сколько хочешь есть Красных шапок! Где не нужны контромисы! Где дядю Степу читают! – я рыдала, икала, терла кулачками глаза, все еще продолжая болтаться на папиной руке.

– Надя! – папа отпускал меня, поправлял капюшон, застегивал до самого носа замок на куртке. Все эти действия он проделывал как-то особенно: виновато и быстро. – Ты думаешь, что такое место на земле существует?

– Конечно, папочка! И я найду его обязательно. Я посвятю этому целую жизнь! Да!

В тот момент мне казалось, что отец мне верит.

– Хорошо! Дядя Степу – так дядю Степу! В магазин зайдем? – папа виновато подмигивал мне, снова брал меня за руку, намереваясь пойти в магазин.

Я, мгновенно переставая хныкать, подпрыгивала от радости, от понимания своей маленькой победы, и от предвкушения зеленого яблока, которое, как я смело предполагала, папа обязательно купит. Почему то яблоко имело омерзительный кислый привкус, я поняла гораздо позднее. Но! С тех самых пор я хорошо усвоила, что жизнь – это выбор, а твоя жизнь – это твой бескомпромиссный выбор и просто никогда не ела пироги с морковью, если их можно было заменить Красными шапочками. Зеленые яблоки ела редко.

Когда я выключила воду, душистая пена уже падала на пол ванной комнаты. Мне нравилось именно так – ванна, полная пены. Тогда стен не видно. Я разделась и очень медленно начала опускать ногу в пену. Мягкое прохладное нежное полотно обволакивало ее. Я бесконечно могла наслаждаться этим процессом, но дверь скрипнула, и зашел Андрей. От него шел запах свежего пива. В руках он держал еще две открытых бутылки пива.

– Ух ты! Может спинку пошаркать?

Я с размаху плюхнулась в воду, намеренно окатив его с головы до ног пенистой цунами, которая сразу затопила пол в ванной. Андрей попытался избежать этой волны, отклонившись на стену и улыбнувшись.

– Да ну! Справлюсь как-нибудь! Не сегодня!

– Че? Перезвонили?

Я кивнула. Андрей плечом подпер косяк, поставив открытую бутылку пива на раковину. Со второй бутылки он сделал аппетитный глоток.

– Пивка тебе принес. Будешь?

– Не хочу сегодня. Устала.

– Так вот я и принес пивка. Давай выпьем? А? Расслабимся? Поболтаем? Порнушку врубим? – Бутылка явно была не первой.

– Не сегодня. Один посмотри.

– Да что ты заладила-то, как попугай? Не сегодня! Не сегодня! А когда!? Все один да один! А ты на хера мне нужна тогда? – Андрей взмахнул бутылкой и хотел выйти, хлопнув дверью, но резко притормозил. – Когда на завод поедешь-то? Ты же поедешь?

– Поеду. В понедельник.

Я, лежа в уже остывшей ванне, сдувала остатки пены со своих длинных пальцев и думала, что нужно было все-таки нырнуть под ванну. Или еще что-то сделать. Но что?