Читать книгу Агония земного сплава - - Страница 6

«Кто хочет, тот ищет способы. Кто не хочет, тот ищет причины». Эта надпись висела на стене квадратного помещения цеха, в котором проходили сменно-встречные собрания для работников – пятиминутки или раскомандировки. Именно так оформлялись стены всех классных комнат в моей деревенской школе, выдавшей мне диплом о законченном среднем образовании. Именно та же самая зеленая доска. Черно-белый лозунг над ней. И кудрявые портреты рядом. Только на этих стенах, вместо портретов, висели дипломы, грамоты, уставы, приказы и пыль. Все в тех же стандартных рамках. Я уже не удивилась: все в этом помещении: шкафчики для бумаг, доски, рамки, стульчики и даже герань на окнах с пожелтевшей листвой – все это было пережитком ушедшей эпохи.

– Жизнеутверждающий лозунг, – я кивнула на плакат и наклонилась к Тоне, присевшей в первом ряду сколоченных между собой шести стульчиков. С Тоней я познакомилась в женской мойке.

***

– Ты новенькая что ли?

В пролете между кабинками с одеждой, важно подперев руки в боки, стояла почти голая громадная масса с обвисшей по бокам голой грудью, в трусах с начесом и с короткой стрижкой.

– Да! Сегодня первый раз, – я спряталась за дверку от кабинки, пока еще стесняясь своей наготы.

– А хули прячешься-то? – женщина прыснула в кулак. – Не надо прятаться. Здесь все свои. Мыться без света пойдешь что ли? Меня Тонькой зовут! Я – бригадир шихтового отделения в этой бригаде. А ты куда пришла?

Тонька выкрикивала вопросы уже откуда-то с задних рядов.

– На завод, – я, покраснев, забыла свою специальность.

– Да, блядь, понятно, что не в театр! – Тонька присвистнула. – На дозировку поди?

– Да. На дозировку. Дозировщиком, – я облегченно вздохнула, потому что без Тони я не вспомнила бы свою новую должность.

– Собралась? – Антонина стояла уже возле моего шкафчика. Она надела две шапки. Из-под незастегнутой фуфайки торчали три кофты. Заплатанная жилетка сверху. Теплые рукавицы. Обрезанные валенки с резиной. Она походила на наряженного снеговика. – Трусы-то теплые догадалась взять? А-то пиздень простудишь – потом мучиться всю жизнь будешь. Ты тепло одевайся-то! Все старье сюда неси. Лучше раздеться, чем замерзнуть! Как зовут?

– Надя! – я изумленно смотрела на Антонину.

– Ну что ты стоишь, глазенками-то лупаешь, Надя? В цех-то знаешь дорогу?

– Нет!

– Догоняй! Я в дверях тебя подожду, а то заблудишься еще, чего доброго!

***

Я скромно присела во втором ряду. Сзади еще было ряда четыре таких же сколоченных стульчиков. Через промежуток, размером в один стул, ряды стульчиков повторялись. Впереди перед доской стоял стол, покрытый лаком.

– Слова-то у тебя какие! Жизнеутверждающий лозунг, – Тоня насмешливо повернулась ко мне и хмыкнула. – Это ты про ту мазню, что ли? Что сверху в рамке?

– Антонина! Ну почему мазня-то? Сократ не мазал – он знал, – я внимательно посмотрела на Тоню.

– Слушай, ты, умная что ли?! Лозунг! Сократ! Антонина! Ты точно видела, куда пришла-то? Это не богадельня и не кружок для белошвеек. Здесь пахать надо, а не разглагольствовать. Нет здесь тех, кто хочет и ищет. Мы уже все нашли. Эти словечки – как издевка над нами. Выше головы не прыгнешь! Шихтовщиком устроилась сюда двадцать пять лет назад – шихтовщиком и вынесут отсюда. Нам детей поднимать надо, понимаешь? Жрать надо. И хуярить нам здесь до конца дней своих. А ты вон – за воротами иди и разглагольствуй! Пока не поздно еще, – Антонина гневным речитативом выплеснула на меня злобную тираду, как будто долго-долго репетировала, готовилась, а на сцену ее просто выпихнули и тем самым застали врасплох.

– А что за воротами, Тоня? – я, оторопев от неожиданной резкости, схватилась за спинку стоящего впереди стула.

– Да иди ты! Вы все сначала такие. Умные, – Антонина отвернулась от меня, достала из кармана леденец и, развернув его, закинула себе в рот. – Конфетку будешь?

***

Дверь со страшным грохотом распахнулась, и в помещение влетел мужчина в белой каске и сожженной сбоку фуфайке. В правой руке у него была пачка зашарпанных журналов. Он показался мне молодым, стремительным и резким. Журналы он раздраженно отбросил на стол, фуфайку рывком повесил на вешалку, которую прибили прямо рядом с доской. Белая каска, по-видимому, была его гордостью, потому что он бережно ее снял, аккуратно сдул пылинки и повесил на фуфайку. С его головы на нас смотрел еж, всклокоченный и давно не стриженный.

– О, Тонька, ты здесь уже? Что приперлась-то рань такую? Дробилка стоит первая, знаешь? Была уже там? – все той же правой рукой он, как мог, попытался пригладить свой ежик.

Тонька зевнула.

– Не приперлась, Сергунчик, а соизволила явиться, блядь! Нет, не знаю еще ничего. Дай-ка сменный журнальчик, почитаю хоть, что там пишут. Вон, вишь? – Антонина кивком головы показала в мою сторону. – С дозировщицей твоей новой вожусь. Она даже не знала, как в цех войти. Понаберут белошвеек, блядь!

– На, почитай-ка! – он разворошил кипу журналов и, найдя нужный, в синем переплете, протянул его женщине.

– Как зовут? На какую?

То, что вопрос адресован мне, было понятно, потому что как зовут бригадира шихтового отделения, мужчина знал – он обращался к ней по имени. В помещении присутствовали мы с Тоней, он и рамки. Однако у меня возникло ощущение, что мужчина обращается к журналу в коричневой обложке, потому, что задавая свой вопрос, он внимательно склонился над его содержанием, а в мою сторону даже ни разу не взглянул.

– Надя. Не знаю.

– Останешься после пятиминутки, Наа…

От удара входная дверь помещения чуть не слетела с петель. На этот раз в нее хлынула перемешенная ватага в оранжевых касках. Вместе с ней в помещение ворвался смачный мат и грубый хохот. Воздух покачнулся от резкого смешения запахов пота, грязи и грубости.

– Здорово, Сергей Сергеевич, что там с последним анализом? Печь видел? Опять этот упырь угандошил все!

– Отпуск что мне не подписал? Что волоебствуешь?

– Отгул обещал на завтра… И?

Вопросы, один за другим, сыпались на голову Сергея Сергеевича.

– Машину-то поправил?

Его ежик уже лоснился от раздражения, но он, сохраняя мнимое спокойствие, все-таки пытался отвечать на вопросы, улыбаться женщинам, пожимать все протянутые руки и прочитывать все раскрытые журналы. Штук пять.

– Да некогда пока. Пока ездит – там видно будет.

– Видел!

– Обещал – значит подпишу! В течение смены подойди, разберемся.

– Смотри! Пиздобол хуев!

– Распишись за двадцать пять, Корявый. Где справка?

– Илью кто-нибудь видел сегодня?

Минут пятнадцать я с открытым ртом наблюдала, как вся эта ватага размещается на стульях. Свободных стульев осталось три: один – возле меня и два сзади. Входные двери перестали хлопать, и в помещении повисли смешливые перешептывания, прерывистый кашель, чье-то хриплое дыхание и сопливые вздохи. Я осторожно оглянулась на свой будущий коллектив. В основном, это были мужчины в грубых куртках, оранжевых касках, с плотными варежками под мышкой. Молодые, старые – различного возраста – все походили друг на друга, как инкубаторские. Они сидели и ждали. Кто-то из них сладко зевал, кто-то смотрел в телефон, кто-то вполголоса разговаривал с соседом. Женщины выглядели отважными. Их подбородки, излишне задранные, висели как будто над тетивой. Пестрые косынки, выглядывавшие двумя концами из-под касок, были свежими; губы в основном яркими: красными, бордовыми, фиолетовыми. Те из них, которые постоянно вертели головой, смотрели на мир с плебейским вызовом. Я попыталась втянуть свою длинную шею в воротник рабочей куртки. Меня знобило от незнакомой обстановки и всех этих незнакомых людей.

Соседний стул так и остался пустым. Моя Вера не появилась пока. Может быть, она разбилась? Ожидание Веры затягивалось и пугало меня.

– Ну что? Где же этот кабан стреляный? – Сергей Сергеевич явно кого-то ожидал. Я посмотрела на свой «самсунг». Телефонный экран показывал тридцать три минуты одиннадцатого. Пятиминутка должна была начаться три минуты назад.

– Ох, опаздываю как всегда. Заболтался с Фадейкиным, понимаешь ли, – в дверь опрометью влетел резвый парень. Бросив каску и фуфайку на лавку, он присел возле Сергея Сергеевича. Схватил первый попавшийся под руки журнал и с виноватой улыбкой погрузился в него. – Сергей, начинай!

– Где был-то опять, Жень? – Сергей Сергеевич раздраженно посмотрел на часы.

– С Фадейкиным! Говорю же! Производственные моменты обсуждали!

– Начнем раскомандировку. Горбатов, слушай внимательно. Тебе там задание определил на сегодня. Вникай!

Сергей Сергеевич углубился в журналы. Он зачитывал какие-то анализы с прошлой смены, технические указания, дополнительные задания. Все его чтение сопровождалось нецензурными комментариями со стульчиков, присвистываниями, женским губным цоканьем. Он реагировал на все эти вставки, но реагировал молча, бросая лишь короткий и цепкий взгляд в сторону комментировавшего запись и продолжая читать. У меня сложилось впечатление, что где-то во внутреннем кармане его рабочей куртки припрятаны наказания для всех, им замеченных.

– Все! Пойдемте смену принимать! – Сергей Сергеевич захлопнул все журналы и, скрестив пальцы рук, стал провожать работников долгим взглядом. Несколько человек остановились возле стола:

– Ну что, Сергеевич? Когда отгул дашь?

– Да не знаю я пока ничего! Вот пристал – то со своим отгулом! Иди! Работай! В смене разберемся! А то, может, и не за что давать тебе его даже!

– А ты что сидишь? – я поймала на себе удивленный взгляд Евгения.

– Потому что не знаю, куда идти. Я – дозировщицей. На стажировку. Вы же сами сказали подождать конца пятиминутки, – Я растерянно смотрела то на Сергея Сергеевича, то на Евгения.

Сергей Сергеевич, стукнув себя по лбу, вскрикнул:

– Че молчала-то сидела? Надо было с Катей тебя отправить на двадцать первую печь. Я-то про тебя совсем забыл. Без тебя забот хватает! Еще бумаги ведь на тебя нужно оформлять. На кого вот только? Не знаю. Галька на больничном. Когда выйдет – неизвестно.

Сергей Сергеевич двумя руками схватился за голову, как будто она внезапно заболела у него.

– Как тебя зовут? Забыл.

– Надя.

– Надя, иди за дверью подожди, сейчас решим что-нибудь!

Я вышла из помещения для пятиминуток. Сердце колотилось бешено, так же, как сегодня утром, когда Андрей решил досконально изучить мое тело. Все. Полностью. По миллиметрам. Настойчиво и глубоко. Я блаженствовала, ощущая его ритмичную нежность. Мои виски стучали от радужного предвкушения. Я хватала губами губы Андрея. Его вздохи. Его запахи. Взрываясь от невыносимого наслаждения, я судорожно цеплялась за простыню, за плечи, за бедра, за волосы Андрея. И в этой точке бешеного оргазма я любила Андрея. Ровно шестнадцать секунд. Может, меньше.

***

Мы познакомились с Андреем все в том же магазине, где я работала продавцом, а он грузчиком. Я бы никогда не заметила его, не обратила внимания, если бы не наши постоянные соприкосновения в рабочее время. Когда он передавал мне коробку. Или когда помогал выставлять товар на полки. Эти соприкосновения длились гораздо дольше, чем того требовал момент, и это вынужденное затяжное касание раздражало меня. Я стала наблюдать за ним, когда оставалось свободное время. Я стала пытаться заговорить с ним.

– Андрей, ты пробовал новую тушенку?

Андрей, покрываясь пятнами от смущения, робко отвечал мне:

– Нет. Я ем то, что мать приготовит.

– Ты с матерью живешь?

– Да.

– А отец?

– Умер давно.

– Мне жаль..

– Мне тоже.

Постепенно Андрей стал моей тенью в магазине. Он, молча, следовал за мной попятам. Он всегда оставался рядом. Его рабочая смена длилась до пяти часов, но у него вдруг появлялись неотложные обязательства в магазине: то товар переставить срочно понадобилось, то коробки разобрать, то просто посидеть – «че дома-то делать». Однажды Андрей не вышел на работу, и я позвонила ему. Я настолько привыкла к его постоянному присутствию, что до звонка искала все утро и никак не могла найти себе место в магазине.

– Привет! Андрей, что случилось? Почему ты не на работе?

– Привет. Я заболел. Температура 39 и 3. Недельку дома побуду. Полечусь. Мать настаивает.

– Мм. Конечно. Выздоравливай, – я положила трубку и посмотрела в окно.

Мы постоянно живем в касательном движении. Мы касаемся разных предметов и встречных прохожих. Мы касаемся воздуха, воды, чьей-то улыбки, постороннего взгляда. И в этих бесконечных соприкосновениях мы абсолютно забываем о том, как они важны для нас, потому что они постоянны. Они всегда с нами. А если их забрать? Если забрать у нас эти постоянные соприкосновения. Что тогда останется нам?

Через два дня я снова позвонила Андрею.

– Привет. Можно тебя проведывать?

– Конечно. Я и сам.. – Андрей замолчал.

– Завтра после обеда зайду.

Задвинутые шторы в квартире Андрея создавали приятный и прохладный полумрак. За ними светило солнце, и пылало душное лето. Перешагнув порог, я как будто попала в другое измерение, пропахшее уютным и тихим бергамотом. С моей руки свисал пакет с яблоками, который я протянула Андрею.

– Витами.. – я не закончила предложение. Андрей забрал пакет, положил его на высокую обувницу, стоящую в коридоре, и бережно взял мое лицо в свои руки.

– Я ждал тебя, – его губы нежно коснулись моей щеки.

– А где.., – мое тело всколыхнулась от этой нежности, и я невольно подалась на встречу Андрею, ища его губы.

– На работе, – он жадно обнял меня, вдыхая мои волосы.

– Андрей.., – мое желание почувствовать на всем теле его прикосновения хриплым выдохом попало в его шею.

– У меня есть моя комната. Я хочу тебе ее показать..

***

Завернувшись в цветную простынь, я внимательно следила за тем, как Андрей жарит лососевые молоки. Он, нацепив на бедра, фартук, ловко и аккуратно обваливал их в муке и кидал на сковороду с кипящим маслом.

– Ты умеешь готовить?

Меня забавляло это зрелище.

– Не все. Только некоторые блюда, которые нравятся.

Андрей открыл холодильник и достал бутылку шампанского.

– Будешь? – предложил он мне.

– Но ты же болеешь, – я удивленно подняла брови.

– Сегодня я нашел отличное лекарство, – Андрей внимательно посмотрел на меня.

– Подгорают.. молоки, – я, смущаясь, натянула простынь на самый подбородок.

Андрей поварскими щипцами доставал молоки и складывал их на заранее приготовленную тарелку с салфеткой. Потом на столе появились пузатые бокалы с шипящим в них шампанским.

– Молоки с шампанским, – я улыбнулась. – Ты маргинал для моего пищевода.

– Перебирайся ко мне? К нам? А, Надь?

– Но..

– Ты же снимаешь?

– Да.. Но..

– Мать не будет против. Я уверен.

Через полгода мы переехали с Андреем на очередную съемную квартиру.

***

Двери вздрогнули, и вторая дверная створка распахнулась от сильного пинка по ней. Сергей Сергеевич вылетел из кабинета, громко чертыхаясь при этом. Вероятнее всего, он уже забыл обо мне, но боковым зрением захватил мою каску, и, развернувшись кругом, как в армии, отчеканил:

– Надежда! Тебе цех показывали?

– Нет! – я предусмотрительно отошла от двери.

– Стой здесь! Сейчас Антонина подойдет! Раз вы с ней уже подруги практически. Проведет тебе экскурсию по цеху, – он криво усмехнулся. – Затем на рабочее место спровадит. С Катькой стажироваться будешь. Это наш опытный сотрудник. Все расскажет-покажет. Все! Жди! Сейчас подойдет. Меня, если возникнут вопросы, сможешь в этом кабинете найти! – И он метровыми шагами пошел вперед.

***

В производственном цехе пахло чем-то специфическим и ядовитым, от чего у меня начало першить в горле, в носу, в душе. В воздухе витал плотный мутно-серый оттенок. Антонина подошла сравнительно скоро.

– Тоня, чем здесь пахнет?

– Чем-чем?! Таблицей Менделеева! Ты по сторонам-то хоть смотри немного. Вишь, везде таблички висят? Осторожно! Газ!

Я оглянулась вокруг, но так ничего и не увидела.

– Где, Антонина? Я не вижу.

– В пизде! Дальше будут! Ты куришь?

Я кивнула.

– Иди сюда, покурим.

Она отошла в темный угол, которым заканчивался цех, и закурила.

– А здесь можно разве курить-то? – кивком головы я указала на табличку «Курение запрещено» и достала сигарету.

– Увидела, что ли? Надо же! Днем нельзя здесь курить. Тэбэшник у нас – урод усатый, любит просто так доебаться. А в ночную-то по хрену! Кури сколько влезет! – Антонина затягивала дым закрытым ртом. Она как будто его проглатывала.

– Нельзя, значит, нельзя, – я достала пачку сигарет и начала обратно толкать вытащенную только что сигарету.

Антонина об стенку затушила окурок.

– Вон выход, Надька, шла бы ты отсюда, пока не поздно, – она бросила окурок по направлению к двери с надписью «Выход»

Я, закусив губу, повернулась от Антонины, и крепко вцепилась правой рукой в карман рабочей куртки, в который положила три пакетика чая и совсем крошечную коробочку рафинада.

– Пойдемте в цех, Антонина!

***

Антонина серьезно отнеслась к нашей экскурсии, застегнула на старенькой фуфайке три пуговицы, надела теплые варежки, поправила каску, вспотела мелкими крапинками, вытерла их тряпкой из кармана, и, с грубой важностью процедив сквозь зубы: «пошли, че встала-то», – вышла в цех. Я ринулась за ней. Новые рабочие боты не сгибались, тяжелая фуфайка затрудняла движения, каска давила на голову, глаза слезились от въедливого газа. Я чувствовала себя бронированной гусеницей, ползущей за пауком по собственной воле.

Громадный производственный цех оглушал разнообразием звуков: он свистел, шипел, вопил, стучал, захлебываясь вечным гулом. Он тоскливо похрипывал, выплевывая протяжный скрежет. И не умолкал. Потом оказалось, что никогда.

Все помещение цеха разделялось этажами–отметками, – так же, как в многоэтажном доме. Отличие было лишь в том, что в цехе каждой отметке соответствовало специальное отделение, определенный участок – один или несколько подобных, исполняющих свою конкретную функцию.

Плавильный участок – фундамент, по словам Антонины, всего производственного цеха – бетонным катком расположился на отметке «четыре с половиной». Участок вмещал в себя рудовосстановительные печи и не только печи: маленькие слесарные каморки, комнатушки электриков, какие-то другие неподписанные комнатки глазели на меня темными дверными проемами. На этой же отметке располагалось и помещение для сменно-встречных собраний. Только оно находилось подальше от печей – у входа в цех, поэтому невыносимая жара не сразу падала на каску, а постепенно заползала под нее как змея, давящая своими объятьями.

 Рудовосстановительная печь походила на огромную походную кастрюлю, подвешенную над пылающим костром. Даже не кастрюлю, а полностью железный, мощный, орущий и ужасающий казан размером с огнеметный танк. Картинка с телевизионного экрана ожила – Т-34 полыхал мне навстречу.

Весь этот казан пожирало бурлящее яркими слепящими всплесками пламя. Оно кипело, бесновалось и буйствовало. Оно как будто хотело вырваться в открытые створки казана и схватить кого-нибудь своим горящим красным крылом с черными прожилками. Чтобы обязательно сожрать. Чтобы насытить свою беспощадную голодную утробу.

Вибрация Т-34 ощутимо давила на пятки. Казан пел, постукивал, пританцовывал. Он как будто все понимал и надувался от возбужденного понимания своей силы. Это была печь закрытого типа номер двадцать пять.

В этом же цехе находились печи другого типа – открытого. Открытая печь номер двадцать восемь представляла собой подобие карусели на трех столпах-основаниях. Без створок, без кастрюльной основы. Ее пылающее нутро игриво резвилось в цеховом пространстве. На зонтообразном своде печи висели цепи. Висели именно так, как на карусели в парке отдыха. Между этими цепями ездила машина, которая в определенный момент выкидывала в печь дозу материала – кормила печь – и ехала дальше. Эта машина походила на гусеничный трактор. В одноместной кабинке сидел плавильщик – он управлял машиной. И пока машина ездила – пламя открытой печи светило спокойно, тепло и сдержанно. Даже согревало. Но стоило машине перестать выкидывать в печь специальную лопату, похожую на ногу футболиста, до краев наполненную шихтой, которой она кормилась, – печь сразу протестовала. Она разъяренно начинала выплескивать из нутра бледный стального цвета шар, искрящийся скрипучим металлическим скрежетом, и раскидывать свое пламя и бледные шары повсюду. И если бы в этот момент свод печи был подвержен вращению, а катающаяся машина прикреплялась к цепям, то именно с этого сооружения легко срисовывалась адская карусель для любого первоклассного фильма ужасов.

Антонина неспроста назвала эту отметку фундаментом всего цеха. Здесь же находились пульты управления печью – крепкие цементные будки с двумя большими окнами, разделенные дверным проемом. Один пульт размещал внутри себя два монитора управления печью – обычные сенсорные компьютерные экраны. За монитором сидел плавильщик – бригадир печи, который являлся ответственным за весь процесс выплавки (он являл миру сплав под названием ферросилиций разных марок), а также за весь штат печи. Состав печи включал в себя двух плавильщиков, дозировщика и двух горновых.

Помимо мониторов, внутри пультов стояли железные шкафы с разноцветными лампочками, деревянные лавки с валявшимися на них плотными куртками, банки с окурками, закопченные кружки. В этом цехе везде что-то валялось: ведра, веники, лопаты, покрытые заброшенной пылью и безразличием.  Некоторые из работников, попадавшихся нам навстречу, выглядели абсолютно потерянными. Они, шатаясь, опасливо озирались по сторонам, и, у меня сложилось впечатление, что они искали убежища в этом цехе.