Читать книгу Агония земного сплава - - Страница 3

Утро понедельника было таким же зимним и промозглым, каким оно было и в воскресенье, и в субботу, каким оно и должно быть зимой. Шагая на автобусную остановку, я думала, как по-разному скрипит снег под моей правой и левой подошвами. Постоянно предшествующие событию воображаемые картинки того, как будет проходить собеседование, как мне нужно себя вести, что нужно сказать, куда положить руки, в какой момент почесать нос – не возникали. Я шла и внимательно слушала скрип своей подошвы.

Электронные часы, освещавшие производственную проходную, показывали полвосьмого утра. По словам Андрея, от проходной мне следовало свернуть налево и пройти метров сто до приемной отдела кадров. Я приехала рано и сейчас, чтобы не замерзнуть, пританцовывала возле приземистого одноэтажного здания, дверь которого освещала лампа мощностью шестьдесят киловатт. На двери этого строения была надпись: «Отдел кадров. Часы работы: 8.00 – 17.00». Она представляла собой отпечатанный самым крупным шрифтом текст на белом листе формата А4, всунутый в мультифору и приклеенный на скотч. К производству подъезжали машины самых разнообразных марок. Их было множество: маленькие, большие, синие, белые, новые, разбитые. Из них выходили люди, которые, укутавшись в свои шарфы, спешно двигались к проходной. К отделу кадров тоже повернули две женщины. Я отошла в сторону и закурила. Мне стало неловко входить вместе с ними и сразу представлять себя и свое желание – получить рабочее место и освоить совершенно новую для себя профессию. Но состояние крайнего замерзания уже через две минуты двинуло меня вперед.

Прикрыв за собой дверь, я оказалась в холле, окрашенном в духе советского практичного минимализма. Пол, выложенный мелкой коричневой плиткой, стены – наполовину голубые, наполовину побеленные. На одной из них висел информационный стенд, покрытый темным сукном. Возле стенда, на полу, опустив свои перья, стояла пальма. Холл заканчивался расходящимися в разные стороны коридорами, один из которых был темным, а другой светлел от бликов из приоткрытых дверей кабинетов. Вместе со светом в коридор попадали и разговоры. Я выдохнула и заглянула в первую попавшуюся дверь.

– Доброе утро! – на меня недоуменно взирали несколько пар глаз. – Здравствуйте! Я по поводу трудоустройства. Куда мне обратиться? – Мой взгляд быстро пробежался по кабинету.

Пространство кабинета разделяла деревянная стойка, расположенная где-то посредине. За стойкой в хаотичном порядке стояло множество столов и компактных шкафчиков. Находившиеся там женщины вели подготовку к трудовому дню: одна снимала пальто, другая расчесывала волосы, третья, отложив телефон, ответила мне с досадой:

– Да сюда, сюда. Что такую рань-то? Пять минут подождите за дверью.

Я прикрыла дверь с табличкой «Кадры», и в ожидании, присела на стоящий рядом стул. Сотни болезненных холодных иголок вонзились во все тело. Особенно они карябали руки и ноги. Я, медленно согреваясь, погружалась в дремоту прошедших выходных.

***

– Андрей! Давай вечером после магазина к Тамаре Валентиновне заглянем?

– Давай! Мать как раз на беляши приглашала. Зайти за тобой? – Андрей вдохновился моей заводской перспективой и старался вести себя правильно. Хотя бы не хамить.

– Да, зайди. Так удобнее будет. Я пирожных возьму.

Тамара Валентиновна радостно открыла входную дверь. Запахнутая в красивый длинный халат, она благоухала бергамотом.

– Привет! Не замерзли? Чайник вскипел только что. Андрюшенька, ты похудел что ли? – она нежно снимала перчатки с рук Андрея.

– Мам, ну ты чего? Нормальный я, отстань! Что-то у тебя горелым припахивает? – Андрей сунул маме шапку, шарф и проскочил в комнату.

– Так это беляши, Андрюш! Горят-подгорают.. Надь, разувайся! Проходите! Я сейчас-сейчас.

Тамара Валентиновна – обладательница внушительного телосложения – неуклюже засеменила на кухню. Я прошла за ней. Маленькая подсобка, которая в домах такого типа смело называется кухней, пестрела разнообразными принадлежностями. Со всех сторон торчали банки, приборы, продукты. Даже на окне стояло много необходимых предметов: горшки с землей, приготовленные под мартовскую рассаду, склянки различных размеров, бананы, яблоки, новый фартук в упаковке, новый шампунь, зубная паста. Тамара Валентиновна предпочитала множества: много еды, много посуды, много разговоров, много дел любила планировать. Будучи постоянно чем-то увлеченной, она постоянно что-то покупала. Причем увлечения ее были вполне основательными. Например, если она решала увлечься вязанием, то сначала приобретала весь необходимый комплект – схемы, журналы, нити, спицы – затем самостоятельно и упорно вникала в сложный процесс рукоделия, и только после этого начинала вязать: всегда и все подряд. В перерывах между вязанием она успевала поесть, позвонить сыну и сходить на работу.

И все-таки самым главным увлечением в ее жизни был Андрей, которого она воспитывала одна. Прежде я не встречала такой откровенной, беспрецедентной материнской любви. Этого великого по своей силе чувства могло хватить на целый детский дом-интернат, где она хотя бы была востребованной и взаимной. Нет! Андрей, конечно же, любил Тамару Валентиновну. Без сомнений. Но он настолько был переполнен этой любовью, что, в конце концов, она стала претить ему, и мы съехали на съемную квартиру.

У меня же наоборот эта материнская любовь вызывала молчаливое восхищение. Она безоговорочно подкупила меня, и я сознательно тянулась к этому чувству. Я искала его всю свою небольшую жизнь. Этот поиск плотно привязал меня к Тамаре Валентиновне. Я как будто нашла то, что искала. В детстве мне не пришлось испытать такой жертвенной привязанности, ничего не требующей взамен. Не пришлось испытать даже ее сотой доли, по той причине, что моя мама была абсолютно аморфным человеком: хрупким, болезненным, с грустными карими глазами, обрамленными шапкой черных вьющихся волос. Когда болезнь скрутила ее, она не стала сопротивляться. Она просто не смогла ей противостоять, и эта болезнь сразу проглотила всю ее жизнь и всех в ее жизни. Она долго и тщательно пережевывала, измалывала маму, а потом, высосав саму эту жизнь, оставив лишь жалкое скелетообразное подобие человека, выплюнула ее на больничную кровать, пожизненно приковав туда первой группой инвалидности. В детстве я не могла понять, что происходит. Почему на школьную перекличку ребята приходят с мамами, которые их целуют и обнимают, а я с бабушкой, которая постоянно одергивает мой фартук. В юности я не смогла принять того, что происходит. К тринадцати годам у меня назрело много вопросов. И я нуждалась в опытном проводнике в лице мамы. Крайняя потребность в ответах толкала меня на самые немыслимые поступки. И я до сих пор продолжала искать эти самые ответы.

– Тамара Валентиновна, я на производство позвонила – сказали, что можно подъехать в понедельник, – я взяла тряпку и вытерла стол.

– Да нет, Надь! Пойдем в зал, накроем там – там места побольше. Телевизор работает. Там нам гораздо комфортнее будет, – она взяла миску с беляшами. – В понедельник, значит, поедешь? Хорошо! Пошли-ка обсудим за столом.

Взяв чайник, три чашки, тарелку под пирожные и чайные пакетики, я пошла за тетей Тамарой. Зал блистал всеми возможными источниками искусственного освещения: огромная люстра с двадцатью лампочками, десять лампочек натяжного потолка, искусственный свет для цветов, на шторе сверкала еще не убранная новогодняя гирлянда, даже ночник был уже включен.

– Мам, зачем так много света? Хотя бы на этом экономила, – Андрей взял румяный беляш, надкусил его и стал рассматривать начинку.

– Так это я для цветов – пасмурно на улице, темно. А растениям свет нужен, теплота.

– Теплота всем нужна; цветам, людям. И горячие беляши гораздо вкуснее холодных, – высказала я очевидный факт, краем уха поймав довольный возглас Андрея.

– Как тебе беляши, Андрюш? Фарш сегодня на углу купила. Там новый мясной открыли. Забежала с утра. Ничего так магазинчик, мне понравился! Голубцы там тоже взяла, сейчас принесу, – тетя Тамара пошла на кухню за голубцами.

– Андрей! Принеси еще один стул, пожалуйста, – я достала пирожные и разложила их на тарелку. Это были классические корзиночки с кремом.

Андрей принес стул, Тетя Тамара – голубцы. Стол выглядел как-то даже по-праздничному. Мы с аппетитом сели ужинать.

– Значит, поедешь устраиваться на завод? Это хорошо, Надь. Стабильно.

– Вот и я ей о том же говорю: полный социальный пакет, отпуск сорок два дня, молоко за вредность выдают, зарплата белая, – Андрей отодвинул тарелку, вытер рот салфеткой и положил подбородок на скрещенные пальцы рук, – Спасибо, мам! Я наелся.

– Но молоко же просто так не выдают, Тамара Валентиновна? – я отложила беляши и внимательно посмотрела на маму Андрея.

– Нет, Надь, не выдают. Простые истины ведь всегда самые трудные. Производство, да, вредное и опасное: и физически, и морально. Иногда и не присядешь совсем на работе. Зимой особенно тяжело. Некоторые смену даже отработать не могут: разворачиваются и уходят. Точнее, бегут без оглядки. Но никто там тебя за руку держать не будет. Не сможешь привыкнуть – уйдешь!

– Как это? Как это не смогу привыкнуть? К работе разве нужно привыкать? Привычка – это приживание к обстоятельствам, которым человек не в силах противостоять. Полезная привычка – это похвально. Но производство-то ведь вредное?! Получается, что вредное производство может стать только вредной привычкой?! – Я повысила голос. Я нуждалась в ответах.

– Вот опять начала! – Андрей с раздражением смотрел на мать, – Производство – это не привычка. Это работа, за которую платят деньги! Мам! Блядь! Ты там двадцать пять лет отработала! Так вот и скажи Наде, что там все нормально! Что ты нагнетаешь-то? Она и так особым желанием не горит, все в рекламу свою хочет или еще лучше – училкой пойти!

Тамара Валентиновна встала из-за стола и виновато начала собирать пустую посуду.

– Понравились беляши, Андрей? – она, конечно, могла приукрасить какую-то мелочь, но откровенно обманывать не умела. – Надь, сходишь, осмотришься, освоишься, все покажут-расскажут. А там решишь для себя, как дальше быть.

***

– Девушка, проходите! – миловидная сотрудница со скромной розовой улыбкой распахнула двери.

Для официального трудоустройства на производство на начальном этапе требовалось написать заявление о приеме на работу, пройти профессиональный медицинский осмотр и получить временный пропуск, дающий право входа на металлургический завод ООО «Кузница Металлов».

На заполнение заявления по образцу под руководством все той же миловидной сотрудницы ушло не более пяти минут. И то, большую часть этого времени я наблюдала, как женщина виртуозно владеет своим профессиональным инструментом – шариковой ручкой. Голова была лишь вспомогательной метафорой. Ручкой она писала, двигала мысли, крутя ее у виска, расчесывала волосы и ручкой же набирала номер на стационарном телефоне.

– Владимир Петрович! Доброе утро! Дозировщика принимаем. Сможете сейчас подписать ее заявление? Оно без даты. Медицинская комиссия пока не пройдена. Подпишите? Нет? Поняла! Все-все, понятно! – она двумя руками громко положила телефонную трубку. – Завелся опять! То принимаем – потом пройдет, то сразу комиссию ему подавай!

Ручка находилась уже во рту и была не ручкой вовсе, а кубинской сигарой. Я непроизвольно вдохнула воздух, совсем не чувствуя себя табачным ценителем.

– Надежда! Комиссия нужна нам медицинская от вас! Проезд Курбатова, дом тринадцатый. С торца там вывеска «Профессиональный медицинский осмотр». Если я не ошибаюсь, то работают они до полтретьего. Комиссия платная. Сохраняйте чек и вам вернут деньги по чеку. При желании можете сегодня пройти. Время есть, – она взяла в руки только что написанное мной заявление, используя шариковую ручку уже как палочку дирижера, удостоверилась в чем-то, ей одной понятном, и добавила, – мы работаем до пяти. До свидания.

– До свидания! – я вышла и чуть ли не бегом направилась к остановке.

У меня не возникло даже мысли о том, чтобы отложить медкомиссию. Надо – значит пройду! Сказали «надо» – значит действительно «надо»! Только не сказали, кому это надо. И потом, спустя годы, ты никак не можешь понять, кто убедил тебя в тот момент в этой надобности. Откуда пришло такое спонтанное, но твердое решение, которое кардинальным образом изменило всю твою жизнь и самую тебя? Буквально вчера еще мое нутро пылало от нерешительности и сомнений – а сегодня уже я бежала на медкомиссию.

Мы находимся в постоянном поиске лучшей жизни, иногда пропуская самую эту жизнь.

***

Профессиональный медицинский осмотр я прошла стремительно, если не считать задержку в регистратуре – и то по причине возникшей там очереди. Когда мне выдали заполненный бланк под названием «Паспорт работника», я пошла по назначениям: анализы, хирург, офтальмолог, окулист и так далее. В этом бланке указаны были практически все врачебные профессии, мне известные. Сначала я осторожно стучала в кабинеты, даже немного втянув голову в плечи. Сомневаясь. Но на мои стук и приветствие сидячий-белый-халат-с-париком не поднимал головы от кипы своих бумаг и карточек. Редко кто из врачей одаривал меня скользящим взглядом. Я перестала стучать и заходила в кабинет совсем смелой и здоровой.

– Здравствуйте! Можно?

– Здравствуйте! Можно! Что у вас?

– Комиссия. На завод.

– Жалобы есть?

– Нет.

– Здоров!

Подпись. Печать.

– Следующий!

В этом доме контроля за здоровьем мной овладела ошеломляющая уверенность в том, что если через час или даже на следующий день человек-который-здоров умер бы от недиагностированного вовремя заболевания, сидячий-в-парике-халат сказал бы на это:

– Так бывает. Да-да. Нужно слушать свой организм. Следующий!

Однако, как и многие, я облегченно присвистнула, когда оказалась допущенной до работы. Мне поставили первую группу здоровья. В маршрутке на обратном пути я пригрелась и задремала.

– Девушка! Вы не проедете? – кондуктор осторожно коснулся моего плеча.

– Не знаю. Мне на «Кузнице Металлов» выходить нужно.

– Ну вот! Чуть не проехали! Следующая остановка – ваша!

– Уже!? Спасибо!

Из окна маршрутки зимним морозным утром любой промышленный город кажется унылым и замаранным постоянными производственными издержками.