Читать книгу Если проткнуть глобус. Том 1 - - Страница 2

Эта история началась в…

А какая история? И началась ли? И закончилась ли? Чушь какая-то. Все гораздо проще, если без высокопарных подъездов, которые я, чего уж там, как натура восторженная, обожаю.

Путешествовать многие любят, кто-то вроде меня очень-очень, прям по жизненным показаниям, кто-то повдумчивее. И планируют, и дни считают, и совершают, и наслаждаются, и фотографиями делятся.

Реально, отпуск —это отпуск. Счастье. Но все знают, что представлять «как будешь там» и как «на самом деле», разные вещи. Не бывает никаких сногсшибательных событий в предвкушаемых волшебных пу-те-шест-ви-ях. Вернее, они есть, но не сногсшибательные. То есть в момент, когда происходят, они такими не воспринимаются. Внутри любого события заключена просто текущая жизнь. Ты себя самого берешь с собой. Он самый тебе и обеспечит все как регламентировано.

Вначале, если ты не великий просветленный, все происходящее с тобой будет трактоваться на бытовом уровне, в терминах благословения или проклятия. А объективный взгляд со стороны, понимание чуда и захватывающее описание событий, как в «Детях капитана Гранта», придут потом. Сами собой. Или не придут.

Вообще, я думаю, что в дорогу тянет именно потому, что осознание жизни, как непредвзятого события, легче всего достигается при перемещении в пространстве, когда куча нестандартных ситуаций и новизны автоматом вытесняют из извилин въевшуюся грязь от заношенных мыслей. В себя приходим. Вышли по нужде, а теперь возвращаемся.

Так прям и задумаешься бывало, глядя на колосящиеся золотые нивы: «А жизнь, брат, это и есть одно большое сногсшибательное приключение, из равноценных мгновений собранное».

И те моменты, которые «до» были – шикарны, и те, которые «после», и даже те, которые «вместо». В этом и фишка. Можно не париться в ожиданиях лучшего. Оно и так уже лучшее. Хотя хочется по привычке.

Понятно, что проблески осознания и радость бытия в текущем моменте, если и настигли ненароком на дивной прогретой скале пред синим-синим, то по мере погружения в родное болото после отпуска скоропостижно испаряются. У меня так точно. Рутине противостоять не так легко, хотя можно. Но некогда. Дел вообще реально много.

А точка отсчета для идентификации желанного состояния полета, это когда уже вернулся из отпусков, чтоб совсем не затянуло, все равно у каждого где-то внутри шает. Можно вспомнить, как летал. Если хочешь.

– Пользуйтесь!

– Так пользуемся…

Почему решила написать?

Был кусок жизни, который ты прожил так, как хотел. В периодической сонастройке с чем-то большим, чем повседневная обеспокоенность, будущим.

И это, не смотря на бурление поверхностных эмоций и оценок, с будь здоров, какими помехами восприятию. В глубине существа эта сонастройка все равно ощущается, как цельность и благополучие. Как счастье, что ли. А что еще надо-то?

Может, сумею передать кому-нибудь, что невозможного мало. Может, кто-то манатки соберет и пойдет на край света. За звездой кочевой. Забив на ограничения. Может, не зря тащилась в такую даль.

Почему потащилась?

Так за звездой кочевой.

Однажды некая энергетическая нить, которая на удивление не сдохла, как целая куча ей подобных в горшке с чахлой рассадой утрачиваемых возможностей, неожиданно напиталась силой, возможно, от хорошего удобрения и в понятный ей момент ожила, зазвенела, натянулась и, не особо дожидаясь моего внятного согласия, просто взяла, да и, чувствительно щелкнув, забросила на другой конец земного шара.

– Заказывали? Получите, распишитесь.

– Ага, понятно. Где, говорите, расписаться? – немного взволновано блею я, разговаривая со Вселенной, и чуть дрожащей рукой ставлю виртуальную подпись, – Вот.

– Тогда – вперед, – подмигивает Вселенная.

– Вперед? Уже? Куда, зачем, какой перёд?

– Тот самый.

Впрочем, голову лучше не включать, может перемкнуть. Потому что, о! я точно знаю, не откажусь от этой затеи даже под угрозой смерти.

Как складываются пазлы

«Кай складывал из льдин и целые слова, но никак не мог сложить того, что ему особенно хотелось, – слово «вечность». А Снежная королева сказала ему: «Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин, и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков впридачу».

Г.Х. Андерсен «Снежная королева»

Моя подруга – товарищ Людмила – полиглот, знает несколько языков, включая немного испанский. Мы познакомились с ней в нашей череповецкой Школе танго и постепенно, слово за слово, стали приятельствовать.

Людочка – обладательница белокурых волос и золотого характера, повидала на своем веку много стран, но главное, как оказалось, она имеет способность передавать это ощущение легкости открытия безграничности мира другому человеку.

Мне, например, передала.

С чего-то взяла и брякнула пару лет назад: «Нам надо в Аргентину съездить, танго у местных мастеров поучиться танцевать». Это потом я узнала, что она никогда ничего просто так не брякает, а в тот момент я внутренне усмехаюсь и даже чуток раздражаюсь на «совершенную нереальностью» такого мероприятия.

«Я и Южная Америка! – и я в первый раз думаю, что она баба хорошая, но не от мира сего, – Да вы что?!» И забиваю на эту чушь.

Потом случается странный прецедент. Как-то зимой при разговоре на выходе из дверей ресторана «Прованс» после милонги Людмила роняет: «Люблю Прованс. И ты поедешь».

Тут я решаю быть немного поаккуратнее с этим «кремлевским мечтателем», все-таки меру надо знать. Городит всякую… Естественно, отмахнувшись, значения не придаю.

Тем не менее, по весне поехав в Испанию, я благополучно тащусь именно в Прованс на двухдневную экскурсию, где обалдеваю от красоты Ниццы, Канн и буйства красок родины Ван Гога в Арли. И только потом осознаю, что я реально легко побывала там, где велено. По приезду я, как в том анекдоте, пытаю ее: «Люда! Ты знала, ты знала! Откуда?».

И по всей Европе эта сказочница, элементарно сказочным образом, отправляет меня прокатиться галопом в две тысячи семнадцатом, так, между делом. Чем дарит мне кучу живительного солнца в то жутко дождливое лето.

А дело было так. Жил когда-то в Череповце, будучи в полуторагодичной командировке на «Северстали» в середине двухтысячных, один француз по имени Винсент. Люда тогда в свою Школу по обучению иностранным многих носителей языка, обитающих в нашем городе, приглашала.

Вот и этот для обоюдной пользы похаживал – со студентами общался, в качестве наглядного примера, и помощь при адаптации к местным условиям от Людмилы получал. Не хилую, кстати.

Задружились, по-человечески.

Вот с этим другом-французом, приехавшим поностальгировать в Череповец, я и уехала по Европе на обратном пути. На его шикарном служебном автомобиле, без оплаты за проезд. И не потому, что халява, хотя я ее люблю, а потому, что транспортные расходы товарищу честно оплачивала его люксембургская фирма, а ему приятнее ехать в компании, и он не жлоб.

Поэтому к высказываниям череповецкой сказительницы Маракулиной Л.А. к середине две тысячи семнадцатого я начинаю относиться с пристальным вниманием и уважением.

И когда уже осенью, после очередного танго-забега, она без тени улыбки и с полной убежденностью снова заводит пластинку с песней: «Оля, тебе ведь надо в Аргентину. Вместе со мной», мое нутро вдруг замирает. Потом спокойно укладывает внутри эту мысль, будто она всегда там и жила.

А почему, собственно, нет? Я смотрю на Александровну, она на меня – я знаю, что капитуляцию моего вредного ума она отлично чует. Принятие растекается по телу, сопровождаясь глубоким вдохом-выдохом. Я глупо хихикаю, услышав, как в моей голове раздается отчетливый щелчок, когда мозги переключаются на «Вкл».

В общем, это правду говорят, что в одну секунду ты точно знаешь, что там будешь.

На всякий случай с клоунской улыбкой я ставлю оберег и подтверждаю:

– Тьфу-тьфу- тьфу! Таки, да.

– Именно. Чтоб не сглазить, – серьезно поддерживает Людмила, и тоже плюет через левое плечо.

– Ну, теперь все в порядке, – улыбаюсь я.

Хотя мне почему-то уже не смешно.

– Оля, ты как к танго пришла? —вдруг спрашивает Люда, обдумывая что-то, наверно, очередное важное.

– Я? Так вроде с детства приучили, – прикидываю я.

Потом тоже торможу и задумываюсь более конкретно, откуда ноги растут, и поправляюсь:

– К музыке в смысле. Танцевать-то здесь никто его не умел по- настоящему.

– Расскажешь?

– Если интересно, то конечно.

Память услужливо размывает очертания танцевального зала и переносит в нашу небольшую двухкомнатную квартиру на первом этаже. Мне девять лет. Начало осени. В доме праздник, опять взрослые, веселясь, без конца заводят пластинки, я знаю, что вот эта называется танго. Аргентинское.

Мне нравится мелодия, но не нравится, что в доме очередное шумное застолье, где на меня не обращают внимания. Я чувствую все больший дискомфорт по мере увеличения размаха разгула. Звук мелодии танго ассоциируется с безвекторным шумом подвыпившей компании.

Я его ненавижу, я хочу тишины и, не выдержав, нервно требую, чтобы выключили проигрыватель. Я уверена, что никогда в жизни не буду слушать это действующее на нервы «танго».

Потеряв терпение, я повторяю это слишком взвинчено, на что папа, неожиданно вспылив, вдруг хватает проигрыватель и разбивает его вместе с пластинкой об пол. Мы огорошено смотрим на осколки.

Тем не менее, через несколько лет после последовавших извинений, пояснений и прощений, уже имея в доме полный комплект всего, что только было выпущено в стране по теме танго на виниле, собранный, понятно, папой, я обнаруживаю себя сидящей у проигрывателя и переписывающей слова танго Оскара Строка «Лунная рапсодия».

Я захвачена мелодией. Чтобы успеть записать текст, я останавливаю проигрывание после каждой строфы и записываю что запомнила и затем снова бухаю звукосниматель на нежные черные бороздки.

Худшие увечья получают пластинки с танго на иностранных языках, потому что поди-ка разбери сразу эту заморскую речь. Вот мне и приходится по десять раз прослушивать одно и то же, чтоб идентифицировать абракадабру хоть в какое-то подобие слов.

Что делать, песни без слов не бывает. И я очень стараюсь. Хуже всего мне дается прононсный французский, а лучше – четкий итальянский. Бедные певцы в испорченных бороздках заикаются и шепелявят, но я ничего с собой поделать не могу, потому что хочется влиться в коллектив иностранных исполнителей осознанно. Через пару часов самоотверженного труда, закатывая глаза, я уже могу, как они, кантиленно тянуть: «Ун танго итальяно, ун дольче танго! Осенсито унноте сонар, сото ун селонтано».

Меня не очень волнует, что я не понимаю смысл списанного, но я уверена, что как великий исполнитель здорово воспринимаю это через музыку. И передаю зрителю. В виде кошки и соседей.

Особой моей любовью пользуется «Парижское танго» Мирей Матье. Шедевр моего распознавания на слух немецкого звучит примерно так: «Дас ис да париже танго, месье! Ганс Парис тандисен танго, месье! Ун ич зеге ичен дерт дизе шрит, ден ич вайсе махамит». Беллисимо! Горжусь собой и пою раз пятнадцать подряд.

Душа просит совершенства, и тут я даже пытаюсь привлечь учительницу немецкого из соседнего класса для помощи в переводе и изучении, сама-то я изучаю английский. Но что-то там не срастается, всем некогда, и моя горячая попытка вникнуть в иностранный язык глубже тает, как мороженое на солнцепеке.

Еще через какое-то время папа, застукав меня за «работой» по изучению языков, почему-то не сердится, хотя я вижу, что он сожалеет о моей неаккуратности. Интересно, почему?

Папа принес новую большую пластинку. Говорит, что тут есть одно старинное танго 1935 года, и что оно в каком-то нашем фильме про войну звучало, может, я помню. Я не помню. Тогда поясняет, немного стесняясь, что оно очень красивое, он знал его раньше в детстве, теперь вот нашел. И что эта музыка точно отражает в кинокартине военную обстановку в последний вечер перед разлукой двух людей в комнатке с дырявым потолком, через который просачивался дождь, а смерть может быть совсем рядом. Но это ничего не меняет, потому что там любовь.

Я вижу, что ему не терпится послушать, причем вместе со мной. Танго называется «Дождь идет». Это необычное название мне очень нравится.

Игла опускается на блестящую поверхность, и в комнату неудержимо втекает решительный и чистый звук аккордеона, подкрепляемый наивным глуховато-басовитым тюканьем струнных, ровно, как и положено для старинного исполнения. А потом берет верх проникновенное соло на трубе, и затем бархатный довоенный тенор просто сообщает, что он все знает о любви и разлуке. В его голосе нет ничего лишнего или слащавого. Он все понимает и принимает. Даже если больше они не увидятся никогда. И потом соло надежды на гавайской гитаре. И тьма позднего вечера, когда сердце полно вопреки всему.

Маленький шедевр захватывает меня полностью. Папа искоса посматривает на меня: «Ну как тебе?» А я, еще не поняв, что произошло на самом деле, просто мотаю головой, что: «Очень». По-моему, он счастлив, что кто-то разделил с ним этот момент. Я тоже. Это вообще счастье, когда можно разделить ощущение. Вообще, думаю, у меня замечательный папа.

Я уже искренне не понимаю, как могла думать, что ненавижу танго. И почему это все вопреки бурному началу трансформировалось в такую любовь. Возможно, тот удар проигрывателя об пол и был тем якорем, что зацепил мое внимание, не знаю. Только танго захватывает меня мертвой хваткой и больше никогда не дает никакой возможности слинять.

Мне хочется научиться это танцевать так, как я пару раз видела в фильмах. На удивление, когда спрашиваю маму, умеет ли она танцевать танго, она отвечает: «Да! Конечно», и я прям опешиваю от неожиданности. Мама уверенно берет меня за талию и за десять минут выучивает меня адаптированному варианту танца под мелодию танго, больше похожему на фокстрот.

Танго такой сложности в нашем городе тоже мало кто танцевал, но это было не совсем то, что я хотела. Я хочу по-настоящему, с экспансией, элементами, шагами и опрокидываниями. Танец страсти. Как в кино. Мама смеется и говорит, что такого она не знает. И никто здесь не знает.

Я смиряюсь, увлекшись другими затеями на много лет.

Ко мне заветный танец приходит лет почти через сорок после того дня. В нашем уездном городе наконец открывается школа аргентинского танца. Собственно, и в Россию массово танго начали внедрять энтузиасты только в самом конце девяностых, когда появилась возможность свободного передвижения этих энтузиастов по шарику, а , следовательно , выучиться у аргентинских маэстро и , вернувшись, начать преподавать страждущим. А пока до провинции дошла очередь, ой-ей, сколько воды утекло.

— Вот так, – выныриваю я из прошлого, – Ничего себе мы засиделись, прости, что увлеклась.

– У меня мурашки идут, это верный признак, что все правда, – даже не думает торопиться проникшаяся, как умеют очень немногие, Людмила, – спасибо.

– Тебе спасибо! Знаешь, отсекла, что меня гложет недюжинная досада, почему возможность учиться танго ко мне не пришла раньше! Ведь, оказывается, самая первая студия в Череповце функционировала еще два года назад. Но до меня эта информация сказочным образом просто не достучалась.

– Есть как есть, всему свое время, – Людочка, будто зная что-то важное, подмигивает, – как говорят мудрые люди, лучше поздно, чем очень поздно.

– Это точно, – облегченно соглашаюсь я, забив на хмурые облачка сослагательного наклонения.

Проходит еще несколько месяцев, мы периодически все более детально возвращаемся к нашим планам, и они начинают приобретать зримые очертания. Но чего-то не хватает. Толчка, что ли, какого-то.

Однажды мартовским утром, по пробуждению, после очередного вечернего обсуждения в квартире Людмилы наших великих планов, когда к щекочущим душу мечтаниям под рабочим названием «как мы поедем в Аргентину и обязательно заедем в Чили», вдруг из моего жаждущего масштабов нутра нагло добавляется: «Надо бы нам захватить еще Мексику. И Перу!», пазл в моей голове складывается.

В одну секунду набрав ее номер, выдыхаю в трубку: «Люда, а почему не кругосветка?! Не замахнуться ли нам на Вильяма нашего Шекспира?».

На мою подсознательную уверенность я слышу выдох: «Ох!! Я мечтала об этом всю свою сознательную жизнь, но …это долго. И деньги. Может, все-таки по центральной и южной? Думаешь, потянем?»

Но я уже завелась и с пришедшим во время еды аппетитом торжественно заявляю: «Понятия не имею. Но знаю, что так правильно! Мечтать, так о великом! Ты согласна?». И мой товарищ отвечает: «Да».

Через пару дней, когда несколько переварились восторг от ощущения причастности к великому и распирающая гордость от собственной крутизны, мы принимаемся реально планировать путешествие, потихоньку врубаемся, что наши знания в некоторых областях крайне скудны. Просто как пипеткины. Чего уж там… И пахать сейчас для подготовки придется не по-детски, а основную работу, дающую такие необходимые и такие любимые «денюжки», никто не отменял. Но раз взялись.

– Да, кстати, Люда. Про работу, это интересный и волнующий момент. Как-то еще отнесутся мои любимые работодатели к академическому отпуску на девять месяцев, – я мысленно уже готовлюсь к разговору, – А как ты со школой будешь?

– Я как раз решила закрыться и перейти на онлайн обучение. Период расцвета прошел.

– Да? Хорошо. Все в этом мире проходит, – не особо вникая в грустные нотки моего друга, соглашаюсь я.

На свободу с чистой совестью

Вот что хотите, но наличие в голове убеждения, что ты должен доработать до пенсии, а уж потом можешь гулять смело, так цепко держит в своих когтистых ручонках, дескать, «не имеешь права», «недополучишь», и даже, самое страшное, «с протянутой рукой милостыню просить пойдешь», что лично я, как стандартный продукт советской эпохи, избавиться раньше положенного срока от этого наваждения и ограничения не смогла. Хотя и пыталась.

Стать человеком с заветным статусом «отбывшего срок трудовой повинности» я успела, запрыгнув в последний вагон перед омолаживающей реформой, потому что повезло вовремя родиться. Мама-папа, спасибо!

По новой шкале я – человек среднего возраста, который иногда именуют зрелой молодостью. Раз написано, значит так и есть. Ура.

Да и жизнь показывает, что ничего вообще не происходит при выходе на пенсию. Никаких изменений. Как работал, так и работаешь дальше. Все довольны, ты тоже еще не привык к новому статусу. Даже стараешься не думать об этом происшествии, потому что все равно немного жутко от того, что ты раз, и уже пенсионного возраста. И тебе должны место уступать в трамвае. Место, впрочем, никто не уступает, по причине наличия пока еще товарного вида, но замечаю, что стала сама занимать свободное сиденье без зазрения совести, типа имею право, могу документ показать. Вот они первые плюсы.

Так потихоньку и привыкаешь к новому званию, правда аккуратно обходя в разговорах тему статуса. От ярлыков подальше.

И вроде бы все как всегда, ан нет.

Замечаю, что периодически начинают посещать какие-то новые щекочущие флюиды, неизвестной этимологии, донося отдаленные обрывки мыслей: «Рабы не мы…свобода … нас встретит радостно у входа…имею право …» и ш-ш- ш-ш-ш, как шорох сухих листьев.

Первый и второй уровни свободы

Может, сама бы и не сообразила, да позвонила в День рождения институтская подруга Ленусик Румянцева и поздравила …с первым уровнем свободы!

– Это как? Чего в виду имеешь? Можно пуститься во все тяжкие? — на ходу пытаюсь врубиться я, позвоночником ощущая крутизну формулировочки.

– Так да, до пенсии доработала. Первый уровень достигнут. Теперь свободна, – подтверждает, уже прошедший посвящение в «свободные люди», товарищ.

– Да уж, просто, как все гениальное, – не скрывая изумления, констатирую я, – Задари фразочку!

– Пользуйся, – великодушно разрешает дружище.

Вот добрый человек. И какой умный!

Мне страшно любопытно, как пользуется свободой сам автор бессмертных слов, о чем я тут же интересуюсь. Поскольку лично для меня верх мечтания – это ездить, то есть перемещаться в пространстве на любом виде транспорта, включая свои «неказенные», я уверена, что так у всех, поэтому демонстрируя свою догадливость, спрашиваю:

– И куда ты поедешь?

Однако подруга Лена смеется упреждающим смехом и со свойственной только ей растяжкой фраз, придающей весомость произносимому, поясняет:

– Нет, Оля, никуда я не поеду.

– Как так? Не любишь путешествовать? Любишь, не ври, – я еще пытаюсь убедить себя, что не ошиблась, – Нет, реально – какие планы?

– Путешествовать люблю, сама знаешь. Но, дела первостепенные есть. Деньги нужны. И на пенсию не проживёшь. Козе понятно.

Да, козе понятно, конечно. И мне понятно, хотя я и Осел по зороастрийскому гороскопу. Тут же, додумывая только что стрельнувшую мысль, что, наверное, придется чередовать периоды зарабатывания средств и периоды их траты на другие виды деятельности, которые для души, я культурно переспрашиваю:

– А какие дела? Интересное что-нибудь придумала?

– Интереснее некуда, – констатирует Ленка, – Мама плохая совсем. Восемьдесят три года. Лечить надо, кормить и указания выполнять по сельскому хозяйству на даче. Она знаешь какая? Даст задание, сама не может уже, а ты должна на огороде корячиться, чтобы все было. Тогда она спокойна.

Стараюсь здоровый консенсус найти, в сторону снижения полевых работ, объясняю, что легче купить. Но это с трудом дается. А поберечь, чтобы не беспокоилась, хочется.

– Ты лучшая из дочерей, – констатирую я, красиво применяя известную фразу из фильма, – А брат чего? Не заставить?

– Ну, ты же знаешь. Мальчики нынче как отрезанный ломоть. Они издалека любят. Ими жены руководят. А у них свои мамы. Двух-то не потянуть. Вот на дочках все и держится.

И я с ней полностью согласна и, вспомнив длительный период болезни папы, мучительную нагрузку и абсолютную поглощенность, хмуро добавляю: – Особенно, когда ты единственная.

– Да, это вообще без вариантов, – улыбаясь моей серьезности, вторит Ленок, – Но куда денешься? Не простишь себе потом.

Быстро вырулив из качнувшегося в грусть настроения, бодро резюмирую:

– Значит, у меня первый уровень свободы – это и не первый вовсе, а второй? А у тебя как раз по-правильному, пенсия – это первый и есть.

Мы смеемся над нашей классификацией, немного острим насчет двусмысленности ситуации: «И свободы хочется, и чтоб родители бодрые в девяносто лет бегали, детям на пенсии помогали». И еще про то, что если ты не успел вовремя, лет тридцать назад, сбежать в Канаду, пока родичи в силе были, то ты уже и не сбежишь. Будешь с ними до конца в месте их дислокации. Потому что любишь. Да, и Канада нынче не в моде.

В конце концов решаем, что нумерация уровней свободы, она у кого как по жизни получается. И если внутри свободы нет, то и снаружи обстоятельства непреодолимой силы материализуются всенепременно.

– Умные такие! – веселимся мы, радуясь, что поболтали.

Люблю Ленку, точная она. Умная. И добрая. Когда положили трубки, память услужливо вытолкнула воспоминание о папе, и вот сейчас, по мере изложения, она почему-то требует сформулировать точненько, что по чем. Не знаю зачем. Надо!

Про папу

Я не знаю, что такое мой папа.

Сиротское дитя войны, с надломленной психикой, оставшееся один на один с этим неприветливым светом, помыкавшись как приблудный щенок?

Добрейший друг и учитель детей, с которыми он на «ты» с момента, когда те только начинают говорить «мама» и «дай»?

Тонкий неврастеник с потрясающей эрудицией и гремучей смесью юмора, и сарказма?

Мастеровой-плотник, умеющий вырубить идеальное топорище для топора, а это высший класс в этом деле. Радио-электронщик, который первый свой ламповый телевизор собрал в 1964 году, когда в нашей провинции еще и слово такое не все знали? И мультики по которому, как великое чудо, к нам в комнату приходили смотреть одуревшими от счастья глазенками все детишки нашего длинного барачного дома в Торговом переулке.

Дом три, комната двенадцать. Помню, оказывается. Мама велела заучить адрес сразу, как только сознание поселилось в моей всегда вымытой и отлично постриженной головке. Правильный подход во все времена.

В моем папе умещались одновременно стремящаяся к свободе, совершенству и путешествиям личность, обожающая Жюль Верна и Каверина, и зависимое затравленное существо с огромным, приобретенным с войны телом боли, иррационально и безумно боящееся потерять семью, как свою маму в оккупации в сорок четвертом, с постоянным мнительным проецированием своих невыносимых страхов и подозрений на жену, мою маму, как на объект возможного предательства.

Как могло все это соседствовать в одном незаурядном человеке?

Ума не приложу.

Но это так, ведь я была рядом с ним на протяжении пятидесяти двух лет и, как любой ребенок, чувствую и знаю своего родителя до тайных потрохов. Может лучше, чем он сам. Подозреваю, что мой ребенок так досконально изучил меня. И все равно любит.

Пожалуй, я никогда не встречала больше такой созидательной и всепоглощающей любви к детям, какая была саккумулирована внутри моего папы. Что это было? Талант педагога? Его внутренний ребенок, который остался живым и видящим, как нужно внимание таким же живым детям? Желание делиться? Необходимость в дружбе? Все вместе и, может быть, еще что-то важное, чего я пока не понимаю.

Во всяком случае есть десяток с лишним детей, которым, на мой взгляд, очень повезло быть его друзьями. Думаю, не так плохо, что они знают, что такое Большая Медведица и Кассиопея, и где их можно наблюдать на небе, знают, что можно с удовольствием складывать дрова в поленницу, чувствуя гордое удовлетворение от выполненной работы, держать молоток, спускаться по реке на плотах, уметь делать лук и стрелы, и что Вторую рапсодию Ференца Листа, ту что из «Тома и Джерри», можно сыграть и на гармошке.

Чем старше родители, тем больше ты осознаешь, что когда-то, с большой долей вероятности, тебе придется пережить их уход. Думать об этом страшно, но знаешь, что рубеж неизбежен. Много лет это было для меня одной из самых невыносимых мыслей. Стараешься не фокусироваться и успокаиваешь себя, как ребенок, спрятавший голову под покрывало: «Только не сейчас!». Но подготовиться невозможно.

Мама умерла внезапно. В две тысячи седьмом году, на февральскую перемену погоды.

Помню, как я два раза протяжно кричала истошным утробным звуком, выбрасывая из себя ужас и болевой шок, когда после неуверенного звонка перепуганного отца, прибежав в темноте, не разбирая дороги, в родительскую квартиру, мы с дочкой увидели ее спокойно сидящей за столом на кухне, только с неестественно откинутой к окну головой.

Мы всегда знаем, когда смерть на подходе к кому-то из близких, чувствуем всей кожей, однако это знание настолько отвратительно и пугающе, что мы предпочитаем успокоить себя первым попавшимся плацебо.

Сейчас по прошествии времени я даю себе отчет, что отчетливо видела витающую над мамой смерть.

Сделать я ничего не смогла. Или не хотела. Или не давали, потому что это не мы решаем.

Папа ушел через семь лет, которые, может быть, были самыми спокойными во второй половине его жизни. Папа ушел после продолжительной выматывающей болезни, которая, собственно, и возникла от того, что исчез его вечный раздражитель, коварный искуситель и козел отпущения – мама, которую он так и не смог победить, потому что воевал на самом деле сам с собой, со своими призраками. Дракона победить можно только в себе. Эта потеря была слишком велика для него.

Уход родителей, особенно после физического и душевного опустошения за длительную болезнь, безусловно, приносит облегчение, но до конца скомпенсировать переходный процесс в сиротство не сможет. Энергетический фактор.

Самое интересное, что по прошествии времени память о родителях очищается от суждений, эмоций, оценок, как от непрозрачной обгоревшей глиняной опоки, и истинный свет, как драгоценное изделие, безудержно выходит наружу из-под обломков.

Он прекрасен, совершенен и всегда рядом с тобой.

Третий уровень свободы

Третий уровень наступает однажды, когда под воздействием погоды, искусства, случайно оброненной кем-то фразы, умной книги, медитационных практик и мало ли чего еще удается случайно-неслучайно близко подобраться и перехватить тонкое осознание неизбежности собственной кончины. Ага. Чем раньше, тем лучше, кстати. Здорово помогает.

Он наступает тебе на горло, и ты вдруг спокойно-отчетливо понимаешь, что если не сделаешь это сейчас, то не сделаешь никогда.

Если не вестись на поводу иррационального страха, это очень даже можно представить, что ты живешь последние минуты, и вслушаться в свои горестные сожаления. Правда, «сказать» не вестись и «действительно» не вестись – вещи разные. Потому, что банально нужно энное количество свободной энергии, чтоб в жалости к себе не потонуть, то есть объективным остаться. Но можно.

Я не раз пыталась послушать себя любимую, посыпающую голову пеплом на смертном одре о том «какнадобылобысделать!» Но получалось не особо. Хотя и пыталась. Бессмертной себя ощущать было гораздо приятнее.

В тот раз, после возвращения от Людмилы, неожиданно намерение сработало. Очень, видимо, надо было.

Решила я перед сном подкачаться, практики сделать свои, чтоб энергетический канал на будущее путешествие в Аргентину лучше формировался, и неожиданно, лежа на коврике, то ли уснула, то ли в полудреме «унеслась», как наяву, в нашу старую квартиру. И не совсем понимаю, в «когда» попала? Что это за время?

Оглядываюсь и слышу уже невнятный голос совсем больного лежачего папы: «А знаете, девчонки, какое самое большое счастье…? Это, когда мальчишкой, накупаешься в Березине и на песок потом упадешь, лежишь, тепло, солнышко пригревает…».

Потом услужливая сегодня память в довесок шелестит разговором, в котором больной папа пытается объяснить, что больше всего сожалеет о том, что не построил дом в деревне. А ведь так хотел.

Он сделал бы это профессионально, с упоением, но не получилось. И что если б можно было вернуть, то бросил бы все и сделал именно это. Для нас. И деньги были и задумка. И что он не понимает, как так могло получиться, чтобы так хотеть и профукать. И время, и силу.

«Завтра не бывает», – добавляет он.

Картина оказывается настолько ясной, что ощущение безысходности затопляет по самые глаза. И я, мужественно попробовав продышать ситуацию как положено, все-таки начинаю реветь и выскакиваю на поверхность у себя дома.

Вытерев глаза и высморкав распухший нос, еще два раза шмыгнув от нежности к родителям, думаю: «О чем я буду жалеть, когда ничего не вернуть и время профукано, но ты еще живой».

В голову лезут комки мыслей, стремительно разлагаясь на составляющие, они наползают друг на друга, как игрушечные паровозики в мультике. Рассердившись, я велю им заткнуться и сосредоточиваюсь на очень медленном дыхании. На пятом примерно вдохе мои мысли успокаиваются.

Я вижу полутемную комнату, где я выдавливаю кому-то бесцветные слова: «Хотела совершить кругосветное путешествие, испытать все приключения, которые придут. Но времени не было, и денег не так много, некогда было».

И поток ощущений на отчаянном невозвратном уровне, затопляет меня.

«Фу-у-у-у… как все хреново-то», – думаю настоящая я.

Неожиданно откуда-то из живота поднимается тугой смерч созидательной агрессивности против собственной бесхребетности. Находясь одновременно в двух временных точках, я на уровне тела четко понимаю, просто слышу, как говорю вслух, что лучше сдохнуть под пальмой, чем на одре. Главное, идти. Бояться-то нечего. И пусть все случается.

«Господи, какое счастье, что я еще живая», – благоговейно принимаю скромный дар я, и, выдохнув, благополучно материализуюсь в своем мартовском вечере на коврике.

«Кажется, я жутко хочу есть. Нестерпимо просто! – прислушиваюсь я к массовому громкому недовольству в животе, – И пить».

Ощутив прилив энергии, как неваляшка вскакиваю и мчусь в кухню, свалив по дороге табуретку. Рванув дверцу холодильника, впиваюсь в содержимое: «Че там такое в коробочке вкусное?

Ага, картофельные драники из магазина, сойдет, яйца, сарделька лежалая, отварим, и два помидора!! Ура, живем!»

Уверенность вливается с каждым жевком горяченького, а после сардельки и вовсе хорошеет. И я, как большая, формулирую уже накрепко пойманную мысль: «А свалю-ка я на все четыре, и на подольше, и по- настоящему. Куда глаза глядят. Чтоб сопли потом на кулак не мотать. Да не вопрос».

Пишется это долго, а на деле – это секунда, которая высушивает все выделенные в процессе перепросмотра жидкости и соединяет: «А моно было?» с «Нуно!». И все.

Дожовывая сардельку, я весело понимаю, что ничего не поздно, а все в самый-самый раз! Именно сейчас. И меня ждут приключения там, на другом «конце» глобуса, а Вселенная просто по-отечески пинает под задницу, придавая начальное ускорение.

Утром, не умываясь, я звоню Людмиле с предложением расшириться до размеров земного шара.

Примечание №1

Когда перейден рубеж к третьему уровню свободы, пронизанному истинным намерением, обстоятельства, как капризный ребенок, почувствовавший твердую руку родителя, с удовольствием подчиняются Заказчику и начинают сами собой складываться наиболее благоприятным образом под Клиента.

Примечание №2

Для достижения третьего уровня ни наличие денег, ни наличие времени или каких-то прочих условий значения не имеют. На самом деле, если честно, то для его достижения не имеют значения и первые два уровня

.