Читать книгу Чужбина - - Страница 5

С высоты орлиного полета в этот момент можно было видеть, как покрытую толстым слоем снега мугалжарскую равнину витиеватой трещиной разорвала низина русла реки Елек[28]. То там, то здесь по берегам высвечивались яркие желтые песчаные обрывы, а вот известняковые кручи, наоборот, практически сливались с бескрайним снежным ковром казахстанской степи.

На исходе ясной и безветренной ночи легкий налет из маленьких кристалликов, похожий на иней, покрыл стволы прибрежных ив. Изморозь, словно ватой обволокла ветви деревьев и чернотала, круглые прутики камыша, длинные сухие листья рогозы, над которыми красовались обычно темно-бурые, но сейчас покрытые подобием белого мха початки. Мороз последних дней еще больше выбелил и так от природы цвета седины метелки тростника. На прибрежных кустарниках как пушистые гирлянды свисали остатки бабьего лета – паутинки в изморози.

Все было непорочно бело и таинственно. Лишь местами виднелись темные мокрые лужайки незамерзшей поверхности реки: видимо там, из-под земли, били очень сильные родники.

В какой-то момент у прибрежной заросли мелькнула серая тень. Оставляя за собой глубокие следы копыт, бурое грациозное животное с коротким белым хвостом приблизилось к кромке блестящего льда. Посмотрело в одну, потом в другую сторону. Оглянулось назад. Охотник улыбнулся краем губ, он-то знал, что косули видят лишь ушами и носом, а зрение у них никудышное. Опасности самец косули не почуял и, нагнувшись, стал пить. Судя по успевшим отрасти за зиму небольшим, широко расставленным с двойным разветвлением рогам, быку, или, как их еще называют – дикому козлу, уже было больше двух лет. По негласному закону, нельзя их трогать, если они моложе этого возраста: трофейные рога недостаточно красивы и рельефны – в них еще отсутствует правильный сгиб внутрь, придающий им вид, напоминающий форму струнного инструмента лиры. Да и мясо у молодого животного не ахти.

Охотника и дичь разделяли сейчас примерно сто кары[29]. Мужчина даже перестал дышать. Мускулы тела натянулись как стальные струны, а прицельный глаз видел, кажется, и лучше, и дальше. В душе и теле разгоралось присущее случаю убийственное желание: не упустить и обязательно попасть. Подняв мушку на уровень спины зверя, охотник полузамерзшим пальцем постарался плавно нажать на курок.

Тишину разорвал выстрел. Самец косули свалился как подкошенный, успев в предсмертии издать низкий свистящий рев, предупреждающий сородичей об опасности. Охотник ожидал, что сиюминутно стадо из нескольких самок и молодняка, обычно сопровождающих козла и наверняка скрывающихся сейчас в зарослях, бросятся врассыпную. Но это не произошло. Лишь с прибрежных ив, сбивая с ветвей облака белой изморози с громким карканьем взлетела черная стая воронья.

В тот же момент яркий луч выглянувшего над противоположным берегом солнца буквально ослепил стрелявшего. Мгновением позже охотник не то что прицелиться, но даже самого крупного зверя не смог бы разглядеть. Темные линии очертаний вмиг исчезли, растворились в одном заполняющем все белом свете.

“До чего же роковым может стать маленький ход минутной стрелки”, – философски подумал Баймухамбет Шукенов, поднимаясь из своего скрада[30] над песчаным обрывом.

Первым делом он поправил было сдвинутый на макушку рыжий лисий малахай и стряхнул с груди и локтей прилипшую за долгое время ожидания к белому, из овечьей

шкуры полушубку, смесь снега и песка. Мужчина туже затянул из прочной дубленой кожи, украшенный орнаментом и металлической бляхой ремень и громко посетовал на грязные пятна на коленях светлых шаровар с клиньями из овчины между ног. Закинув ружье через плечо, охотник стал спускаться в низину реки, то и дело ловко тормозя ногами в байпаках[31] и умело удерживая равновесие на крутом склоне.

Обегая родниковые проталины с их непрочным по краям льдом, Баймухамбет приблизился к застреленному животному. Стройный самец косули бездыханно лежал в снегу и бисерные капли крови веером усыпали его белое смертное ложе. Охотник присел, поглаживая короткий темный с буроватым оттенком мех спины жертвы. Вниз по бокам живота цвет шкуры становился серым с кремовым оттенком и почти белым на брюхе. Баймухамбет слегка прикоснулся к широким ушам, густо поросших волосами, потрогал покрытые многочисленными бугристыми наростами рога и бережно накрыл своей ладонью все еще раскрытые во всю ширь карие, от природы чуть косящие глаза косули, обрамленные густыми и длинными ресницами. При этом он шепотом просил прощение у повелителя живых существ за им содеянное и обещал использовать этот дар природы по назначению.

В заключение молитвы, омыв лицо сухими ладонями, мужчина, засунул большой и указательный пальцы руки себе в рот и как соловей-разбойник громко свистнул. Над песчаным обрывом, где он недавно караулил свою дичь, взлетел оседланный гнедой жеребец. Голова, корпус, шея и верхние части ног бурого цвета с наличием черной шерсти придавало окрасу животного насыщенный эффект гари. От резких движений над ним развивалась смолистая грива. В утреннем морозе из ноздрей клубами валил пар.

– Не конь, а огонь! – восхищенно воскликнул хозяин.

Следом за жеребцом у обрыва появились фигуры двух всадников. Они спешились и по отвесному склону, едва поспевая за гнедым своего бая, стали спускаться к реке.

– Боран[32], – громко позвал к себе собственноручно выращенного и обученного коня Шукенов.

Наблюдая, как его конь, не страшась увесистого спуска, впереди слуг спешит к своему хозяину, сердце владельца здешних земель ликовало. Почему-то в памяти невольно всплыла история прошлой весны, когда жеребец по ветру учуял течку кобылы и сломя голову умчался в ее поисках. Животный инстинкт самца оказался сильнее привязанности к хозяину, да так, что Борана удалось настичь лишь через добрые сто верст.

– Скалолаз! – усевшись в седло с гордостью, не знающей границ, за своего воспитанника, бай Шукенов гладил по гриве еще больше взбодренного коня.

Слуги подняли и закинули на холку байского скакуна тело самца косули. Три всадника рысцой поскакали в западном направлении.

Уже через несколько минут Баймухамбет почувствовал, что он продрог и на него вдруг навалилась нелепая усталость. Обычно так бывает после удачной охоты, когда вслед за изнуряющим напряжением в ожидании дичи, истратив на это все свои силы и энергию, тело расслабляется и становится как тюфяк.

Бай знал уже наперед, что дома его ждет очередная журьба молодой супруги. Абыз, дочь великого султана Арынгазиева, владыки земель Актобе, одного из богатейших и влиятельных из табынского рода казахского младшего жуза, каждый раз, когда он возвращался с охоты, осыпала его упреками.

Оно и понятно. Недавно она родила ему сына и ей естественно хотелось, чтобы супруг вместо ночной охоты, на которую он зимой уезжал считай каждые три дня, чаще оставался бы рядом с ней.

Грех даже подумать, что бай увлекался охотой дабы избежать лишнего общения с опостылевшей ему женой. Наоборот, он охотничьими трофеями хотел ей больше понравиться, доказать свою силу и достоинство. В очередной раз бросая к ногам супруги подстреленное животное, Баймухамбет тем самым клялся ей в своей любви. И ничего, что прекрасная Абыз его укоряла. Супруг то видил, как женушка охотно копошится в своих сундуках, переполненных мехами и кожей. Да не в обиду будет сказано, как и всем женщинам, ей нравились красивые вещи.

Абыз знала о безграничной любви своего Баймухамбета, именно поэтому она была ненасытна его близостью, тяжело переживала их разлуку.

Заставить мужа сидеть дома она, несомненно, могла бы уже в силу своего высокого рода и тем более, что земли, на которых сейчас жил род Шукеновых, принадлежали именно ей. Благодатные пастбища вдоль родниковой реки Елек были приданым Абыз. Но любящая супруга никогда не позволила бы себе этим воспользоваться. Она даже мысленно боялась унизить супруга из менее богатого рода. Разве что осмеливалась, чисто по женски, укоризненно глядя Баймухамбету в глаза, с укором сказать:

– Тебе что, дома мяса не хватает?

А за косуль она его особенно ругала:

– Мало того что в последнее время хутора новороссов, без спросу, как многочисленные шарики козьего помета обильно покрыли берега нашей реки, и вытесняют отсюда пугливых косуль, так еще и ты последних добиваешь. Если так будет продолжаться, то животные вообще скоро исчезнут и тогда реку Елек переименовывать придется.

Охотник погладил мех лежащей перед ним на седле туши косули и мысленно прикинул, как ему в этот раз придется оправдываться:

– Мне, действительно, некуда было деваться. Я ждал лисицу, на худой конец степного зайца, а тут, прямо в дуло полез этот самец. Зато у тебя теперь будут лучшие в округе замшевые сапожки из шкуры елика с берега реки Елек. И все потому, что я люблю тебя и ты моя навсегда единственная жена.

Эти радостные мысли, кажется, согрели его. Вскоре на возвышенности, вблизи каменного кладбища, показалось несколько серых юрт и две полуземлянки из сланца.

У входа в одну из них, что побольше и длиннее, его поджидала Абыз в высоком белом тюрбане на голове. Она почти на ходу схватилась за уздечку и остановила коня мужа. Баймухамбет внутренне был готов к дискуссии и, соскочив с коня, подошел вплотную и нежно положил обе руки на плечи супруги. Он сразу заметил, что она чем-то озабочена, но не успел спросить о причине ее беспокойства, как супруга кивнула головой в сторону дверей:

– Пошли в дом, тебя там ждут!

Знал бы бай, что взлетевшее над рекой черное воронье, которое он на заре спугнул своим выстрелом, уже накаркало им беду.

– Кого это в столь ранний час принесло?

– Двое посыльных из Актобе: русский офицер и его переводчик.

В натопленной комнате возле казана копошились две служанки. У входа, где обычно сидит прислуга, сейчас пили чай незваные гости. Низкорослый казах, одетый в пехотную шинель из грубого серо-коричневого сукна и без знаков различия сразу же вскочил, с подобострастной льстивостью приветствуя хозяина дома. Представился он сыном семьи Кусенгалиевых. В его треснутом пенсне и до блеска начищенных плоских медных пуговицах сейчас отражался свет керосиновых ламп жилища. Русский офицер, явно нижнего ранга, как бы извиняясь за столь раннее и вероломное вторжение, сначала судорожно отставил в сторону чашку, но, видимо, вспомнив о цели своего визита и осознав свою значимость в данный момент, лишь слегка приподнялся и небрежно кивнул головой. Он снова удобно сел и продолжил прихлебывать чай.

– Уважаемый мырза[33], – сообщил переводчик, – нам приказано вам лично передать указ русского министерства.

Прислуга помогла баю снять полушубок и байпаки. Абыз было предложила супругу надеть маси – тонкие кожаные сапожки. Но Баймухамбет отказался и в войлочных чулках до колен взобрался на невысокий, занимающий все оставшееся пространство комнаты и покрытый дорогим ковром настил. Он прошел в правый угол дома и заглянул в бесик[34], сплетенный из прутьев таволги и сейчас наполовину накрытый по традиции семью вещами: чапаном; полушубком, сшитым из бараньей шкуры; меховой шубой; уздечкой; камчой и специальной колыбельной накидкой. Заглянув в колыбель своего спящего первенца и наклонившись над ней, хозяин дома со словами “Әлди-әлди[35]”, поцеловал младенца в лобик. Почему-то поправил одну из многочисленных висящих на стене сабель и лишь потом уселся во главе низкого столика, подвернув ноги калачиком.

Его поведение могло показаться надменным. Он вроде не замечал и не слышал послов. На скулах русского офицера начали судорожно дрожать мышцы.

Абыз преподнесла супругу пиалу с чаем. Она-то хорошо понимала, что за всем этим бай скрывает свои растерянность и переживания, оценивает ситуацию и возможные шаги, в конечном счете – готовит свой ответ.

Баймухамбет еще раз внимательно с ног до головы осмотрел бедный, явно с чужого плеча полувоенный наряд переводчика, смачно отхлебнул глоток очень душистого чая и спросил:

– Что ты сказал?

Желая заручиться поддержкой, переводчик посмотрел в сторону офицера и, вновь обернувшись к баю, скрепя зубами раздраженно повторил:

– Нам приказано вам лично передать указ русского министерства.

– Я думаю, что ты не забыл традиции нашего народа: за хорошую новость тебе сүйінші[36] полагается, а вот за плохую и головы лишить могут.

– А я-то что? – растерянно пробормотал Кусенгалиев. – Я всего лишь переводчик.

В этот момент отворились двери полуземлянки, и в комнату вошли родственники бая. Оказывается, Абыз послала за ними гонцов. Она сочла это

необходимым. Не так уж часто, во всяком случае женщина не могла припомнить, чтобы в их краях появлялись русские офицеры.

Баймухамбет был удивлен неожиданному визиту родных, но быстро нашелся. Посмотрев в сторону супруги он благодарно кивнул.

Два родных брата Баймухамбета, зимовавших со своими семьями и скотом недалеко вверх по течению реки привычно заняли места по правую сторону от бая.

Дядя хозяина дома, бай Азамат, занимая со своими сыновьями место у левой стены вместо приветствия ворчал:

– Надеюсь, что встреча действительно очень важная, а то я впервые в жизни прервал утренний намаз, и мы десять верст гнали галопом лошадей.

– Сейчас это узнаем, – хозяин одним глотком опустошил пиалу и обратился к царским посланникам, – чует мое сердце, что ваша новость не из хороших. Говорите, раз уже пришли!

Кусенгалиев перевел на русский. Офицер встал, оправился и неторопливо достал из полевой сумки свиток с огромной сургучной печатью. Демонстративно, чтобы видели все собравшиеся, сорвал ее, развернул документ и стал читать:

– На основании высочайшего указа Его Императорского Величества о крестьянском землевладении, повелеваем:

Офицер остановился, давая переводчику возможность довести важность послания до байской семьи на казахском языке и лишь потом продолжил:

– Учитывая, что основным видом хозяйствования казахского и киргизского населения является скотоводство и они ведут кочевой образ жизни, все плодородные земли вблизи рек и водоемов передать в переселенческий фонд и за счет этих земель обеспечить освободившихся от крепостничества крестьян наделами.

Кусенгалиев перевел. В комнате ненадолго повисла тишина.

– Это как понимать? – до бая начинала доходить трагичность ситуации. – Вы хотите у нас забрать наш кыстау и поселить тут русских переселенцев?

– Это царский указ, – промямлил переводчик, – мы всего лишь глашатаи.

– Здесь наши земли! – вскакивая с места яростно выкрикнул младший брат бая. – Мы их не отдадим!

– Это же грабеж, – возмущался дядя Азамат.

Офицер потребовал, чтобы Кусенгалиев ему перевел, что говорят казахи.

– Возмущаются, – пожал плечами переводчик и от себя снисходительно добавил, – дикий народ, им буква закона ничего не значит.

Неожиданно Баймухамбет вскочил и быстрым шагом подошел к переводчику. Схватил его за грудки, да так, что у того слетело и повисло на прикрепленной к одежде веревочке пенсне, и прямо смотря тому в глаза со змеиным шипеньем на чистом русском произнес: