Читать книгу Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 1 - - Страница 6

Сверчки сверчками, мы уже даже смириться успели, что они вместе с нами в одной квартире живут, но надо же и делом заниматься. Я ведь на кухню не из-за сверчков ни свет ни заря припёрся. Кухня – это мой рабочий кабинет. То место, где я в спокойной обстановке работать могу. Я на ней научные статьи пишу, но самое главное, только там я имею возможность с заявками на изобретения чужих авторов разбираться.

Я уже упоминал, что работал в то время внештатным экспертом в институте патентной экспертизы. Так вот эта моя деятельность спасала нас с супругой от голода в первые годы совместной жизни. Начали мы её, конечно, вместе с родителями жены, но бюджет с самого начала выбрали раздельный, поэтому все денежки были врозь. Их и в то время хронически не хватало, а когда нас отселили в эту тмутаракань, совсем плохо стало. Спасибо моей маме. Была у неё одна подруга ещё с институтской скамьи. Должность она занимала немалую, была председателем ВОИР, что в переводе на общечеловеческий язык означает «Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов». Организация эта, хоть и была на бумаге общественной, значение имела большое, а её председатель считался фактически министром без портфеля, хотя в то время существовал и Государственный комитет по делам изобретений и открытий, председатель которого является действительным министром, членом Совета Министров СССР. Вот какую путаницу «изобрели», чтобы наилучшим образом руководить изобретателями, коих в стране несчётное количество. Мамина подруга и способствовала тому, что я оказался «внештатником» во ВНИИГПЭ. Такую аббревиатуру носил институт патентной экспертизы. Внештатный эксперт отличался от работавшего в штате тем, что не должен был с утра до вечера штаны на рабочем месте в здании института просиживать, да и жёсткого плана по количеству рассмотренных заявок у него не было.

Это же преимущества, скажете вы – и будете совершенно правы. Но раз имеются преимущества, то должны быть и недостатки. Так вот основным недостатком было то, что деньги за выполненную работу внештатники получали только после полного рассмотрения и закрытия делопроизводства по заявке, а на это иногда до года и более уходило. Таким образом, наступил момент, когда я уже десятка два заявок рассмотрел, вынес решение либо о признании предложенного технического решения изобретением, либо об отказе в выдаче авторского свидетельства, а денег всё ещё не видел. Год почти прошёл, пока мне первую зарплату не начислили. Зато после увольнения денежки ещё долго потихоньку капали. Такая вот форма отсроченной оплаты за выполненную работу была придумана.

Я почему про заявки и патентный институт разговор завёл. Я ведь целый месяц из-за плавания по Средиземномуморю на кухне появляться не буду – значит, надо все хвосты с заявками подчистить, негоже подводить свою руководительницу, которая штатным экспертом является и на кого все шишки за мои проколы валиться начнут. Пришлось рукава засучить да всё-всё, что ещё вчера на потом откладывал, доделать. «Потом»-то теперь о-го-го когда будет, все сроки пройдут, а там они очень строго контролируются и за их нарушение рублём бьют, и штрафуют, и депремируют тоже, причём не меня, а ту экспертшу бедную, которая моим куратором является и которая все мои решения своей подписью скрепляет.

Заявок десять мне закончить надо было, где-то отказ сформулировать, да так, чтобы изобретатели с ним согласились. Это самое сложное, такие слова надо подобрать и такие доводы привести, чтобы авторы поняли: рыпаться дальше смысла нет, только время и силы свои творческие попусту растратишь. Хорошо, я как-то пару дней в научно-технической библиотеке на Кузнецком проторчал. Все ссылки нашёл, есть что этим горе-изобретателям противопоставить. По паре заявок надо запросы написать. И опять же следует такие вопросы придумать да так грамотно их изложить, чтобы авторам легче было свои мысли домыслить и любому простому смертному ясно стало, в чём соль их задумки. Ну а по остальным заявкам надо решение о выдаче авторского свидетельства написать. Работа эта не тяжёлая, за нас все шаблоны умными людьми придуманы, но писанины там много, иногда по часу с лишним на оформление одной заявки уходит. В общем, работы у меня тут на несколько часов, ну а коли я выспался, то что тянуть. Уселся я за стол, заявки веером разложил, достал ту, с которой возни меньше всего, и за работу принялся.

Вот сидел я так да в окно на крышу пристроенного магазина иногда взгляд бросал. Количество заявок на столе потихоньку уменьшалось, а вот на табуретке рядом, куда я готовые работы складывал, росло. Но время не текло даже, а стремительно мчалось, поэтому, когда я на часы, на стене напротив висевшие, глаза поднимал, меня всяческие мысли начинали мучать. Ведь завтра, то бишь уже сегодня, последний день, когда я смогу в патентный институт смотаться, всё это в машбюро отнести да свою наставницу слёзно попросить потом всё считать, подписать да руководству отдать. Взамен, конечно, наобещать придётся, что я у неё ещё несколько непотребных заявок возьму – в порядке пусть и не совсем бескорыстной помощи: деньги-то мне за это когда-никогда, но заплатят, однако ей от этого значительно легче жить станет. Но вдруг я не успею всё доделать, что тогда? Отбрасывал я эту поганую мыслишку, делал пару глубоких вдохов и за новую заявку принимался.

Шесть часов я встретил, когда недремлющий будильник нас с постели решил поднять. Пора было за детским питанием отправляться. В моё отсутствие к нам тёща временно переселиться пообещала, так что жене придётся на молочную кухню ездить. Но сегодня же я ещё дома, поэтому переложил на подоконник две последние недоделанные заявки, одна из которых у меня что-то не очень шла, надел туфли, куртку непромокаемую – дождя вроде нет, но небо хмурится, так что лучше перестраховаться – да на автобусную остановку отправился. Кухня молочная теперь в семь утра открывается – пошли навстречу работающим родителям, на час раньше это учреждение начинает детское питание отпускать. Опаздывать туда не рекомендуется, так как самые вкусные смеси закончиться могут. Вот я и поспешил. Заодно, пока ездить туда-сюда буду, может, что умное в голову придёт, а то, сидя за столом, ничего выродить не удаётся.

Обернулся я на редкость быстро. Приехал прямо к открытию, народа в очереди оказалось немного, а дальше повезло: оба автобуса, на которых я с пересадкой добирался, подъезжали к остановке сразу же, как я там оказывался. Вбежал домой – и сразу же к кухонному подоконнику, где меня дожидалась недоделанная работа. Правильно я предположил. Пока перебегал от одной автобусной остановки к другой, в голове как щёлкнуло: вот оно, то решение, до которого я никак не мог додуматься.

– Ты есть-то собираешься? – услышал я голос жены.

– Привет, дорогая, – потянулся я к её щёчке. – Подожди несколько минут. Идейку я одну запишу и позавтракаю.

– Я сколько раз ночью просыпалась, на кухне всё свет горел, а тебя рядом со мной не было. Ты что, вообще не спал?

– Да нет, поспал немного. Часа четыре точно спал, мне вполне хватило.

– Ладно, работай, я ещё поваляюсь чуть-чуть, пока малыш не проснулся.

Вернул я все материалы на кухонный, он же обеденный, стол и углубился в текст той самой предпоследней заявки. Прошло ещё около полутора часов, и вот точка поставлена. Теперь быстро завтракать – и на работу. Там я сегодня вроде особо не нужен, но отпуск начнётся только в понедельник, так что у меня ещё рабочий день. Я предупредил, что могу немного задержаться, вот и приеду на час позже. Я посчитал, что это не слишком большое опоздание для предотпускного дня, тем более все прекрасно понимали, что заслужил я этот отпуск. Ведь почти в буквальном смысле я пахал и пахал с раннего утра и иногда до поздней ночи. А сколько времени отнимала общественная работа! Если бы не она, я диссертацию защитил бы на пару лет раньше. Ладно, что заниматься предположениями. Как говорится, загадала бабка с вечера, встала утром – делать нечего. Поэтому думать надо о настоящем да о самом ближайшем будущем, то есть сегодняшнем дне. С завтрашнего утра я в отпуске. Ура!

Какой же план у меня на сегодня? Немного надо покрутиться в лаборатории, затем забежать в народный книжный магазин, бессменным директором которого с момента его создания и вот уже почти пять лет я являюсь, да дать последние ЦУ – и всё. Других дел на работе, если какого-либо ЧП не случится, вроде нет. После обеда, если удастся договориться о машине, помчусь в патентный институт, ну а если машину не дадут, то придётся ехать на такси или, что значительно хуже, общественным транспортом.

От метро до института я шёл не спеша. Редко такое удавалось. Обычно как борзая или гончая из метро по улице нёсся, а сегодня можно не торопиться. Всё равно ведь опоздал.

В лабораторию поднялся, а начальства нет.

– С утра, – говорят, – была, а вот за несколько минут до твоего появления уехала в Академию медицинских наук, а оттуда в Министерство здравоохранения. Там вопросы возникли по фармакопейной статье на новый, нами разработанный кровезаменитель. Утрясти всё надо, а лучше, чем она, никто этого не сделает.

Ну, раз так, то и мне сидеть в лаборатории нечего, поэтому я со всеми попрощался да потихоньку слинял, но халат снимать не стал. Негоже по институту без белого халата шляться.

Пока на второй этаж спускался да по стеклянному переходу в главный корпус шёл, всё думал о своих дорогих сотрудниках. Вернее, сотрудницах – я же единственный мужчина в нашем дружном коллективе. Всё же какие все люди разные. Вот Елена Чернышевская, моя первая и наиглавнейшая партнёрша по книжному делу, с которой мы вначале всё продумали, а потом все эти думы в жизнь воплотили. Она искренне меня поздравила с тем, что я в отпуск ухожу, да не просто в отпуск, а в увлекательнейшее путешествие, и пожелала всего, что только возможно. Садовничая, Светик-семицветик, как я её называю, моя тайная любовь для всех, кроме неё, тоже искренне за меня порадовалась и, пока никто не видел, меня даже в щёчку чмокнула да потом помаду свою тщательно вытерла.

Эх, сколько же я помады этой невкусной успел съесть за последний год – посчитать невозможно; иногда мы раза по три за неделю в квартире её матушки, пока та на работе была, встречались. До этой квартиры минут десять всего добираться, так что она настолько удобным местом для тайных непродолжительных свиданий оказалась, что я сам иногда в такое счастье не мог поверить. Но это только нашей с ней страшной тайной было. Хотя некоторые, вроде всем и во всём завидовавшей Юли Нечаевой, догадывались, по-видимому, что в виварии, в котором все сотрудники часто бывали, мы столько времени проводить не могли. Иначе кто мог, когда мы ещё на Калинина жили, где телефон имелся, моей жене пару раз позвонить с советом получше за мной присматривать, а то и до беды дойти может. Точно Юлька это была. Вот и в тот день она слова какие-то вроде добрые говорила, а в глазах совсем другое виделось. Но как бы то ни было, попрощался я с ними и решил из головы все эти мысли поскорей выкинуть, поскольку другие дела да другие прощания предстоят.

В главном корпусе я первым делом к Анатолию Карпову, моему заму по книжным вопросам, пошёл. В институт он через год после меня, сразу же после окончания Первого медицинского института по распределению попал. Работать, вернее в аспирантуре учиться, он начал в соседней со мной лаборатории, которая в нашем же экспериментальном корпусе находилась, и сразу же в наш по-настоящему дружный книжный мирок влился. Он ещё занимался оформлением диссертационной работы, когда скончался заведующий его лабораторией. Большинство её сотрудников давно уже достигли пенсионного возраста, перспективными исследованиями их коллектив не занимался, в основном подчищал хвосты в своих уже закончившихся научно-исследовательских работах, вот в министерстве и подняли вопрос о проведении в нашем институте небольшой реорганизации. Лабораторию закрыли, часть сотрудников отправили на пенсию, а молодёжь перевели в другие научные подразделения. Так Анатолий и оказался в лаборатории профессора Чертова, о котором я уже упоминал. Эта лаборатория вообще была для нас опорным пунктом. В ней ещё две сотрудницы в наш актив входили. Чертов всё всегда видел, но в отношении книг не особо возражал. Большой он их любитель был. Поэтому, как только новые книги приходили, я их целую пачку по одному экземпляру нёс директору, а Толя – своему шефу. Мы, конечно, старались их доверием не злоупотреблять и зазря рабочее время на книжный магазин не тратить, но ведь после работы не всегда получалось во все государственные магазины, которые нас товаром снабжали, съездить. Вот и приходилось иногда в рабочем графике толику времени изыскивать, чтобы куда-нибудь смотаться, особенно когда речь шла о встрече с руководством таких ведомств, как «Союзкнига» или «Москнига».

Сегодня, да и в самом что ни на есть обозримом будущем, никаких дел не предвиделось; так, поболтали с Толей о том о сём, наметили, откуда в моё отсутствие товар привезти должны и как обязанности на эти тридцать дней перераспределить. Пожал он мне руку, пожелав, чтобы всё было тип-топ, и я уж собрался халат снять да у него оставить на ответственное хранение, как сообразил, что сейчас можно, а скорее, даже нужно ещё с одним человеком попрощаться, который тоже свою буквально неоценимую помощь оказал при подготовке к этому путешествию. Речь о секретаре партийной организации. Вот я ей, впрочем без особой надежды на успех, и позвонил по внутреннему в партком. Решил: снимет трубку – зайду, а если она в клинике, то беспокоить не буду, по возвращении забегу.

К моему удовлетворению, Лариса Ивановна трубку сняла и вроде даже обрадовалась моему звонку, поэтому пару минут спустя я уже сидел напротив неё, вольготно вытянув свои длинные ноги. Вскоре перед нами возникли кружки с дымящимся чаем, и мы завели разговоры на совершенно посторонние темы, на которые раньше никогда не разговаривали. Оказалось, что наша секретарь парторганизации вовсе не такой вечно спешащий и озабоченный человек, какой я привык её видеть. Она живописью интересовалась, регулярно различные художественные выставки посещала и, так же как я, любила коллекцию импрессионистов, которую собрал Щукин и которая в Пушкинском музее изобразительных искусств находилась. Вот мы с ней некоторое время и посвятили обсуждению любимых мной работ французов, входящих в это живописное направление. Я даже удовольствие от той беседы получил и совсем другими глазами на Ларису Ивановну смотреть начал.

К чаю хозяйка коробку конфет на стол поставила. А у меня одна очень дурная привычка имеется: если передо мной на столе стоит что-то съедобное и я до него без проблем дотянуться могу, то машинально, даже не замечая этого, буду есть и есть, пока всё не закончится или это съестное от меня подальше не уберут. При этом я даже не понимал, что ел. Лариса Ивановна о таких особенностях моего организма, естественно, знать не могла, вот она эту коробку на стол и поместила перед самым моим носом. Как она её открывала, я, разумеется, видел и даже заметил, что коробка совершенно полная, новая значит, была. А вот когда мы прощаться стали, я обнаружил, что съел все конфеты подчистую. Так неудобно стало, просто ужас. Я уж объяснять ей принялся, что даже не видел, что делаю, а она засмеялась только – не бери, мол, в голову. Хорошо говорить «не бери в голову», стыда теперь не оберёшься. Я продолжал извиняться, а она шкаф открыла и оттуда три здоровенные, дорогущие коробки достала и мне протянула.

– Возьми, Вань, они тебе в поездке могут пригодиться.

Я, разумеется, сразу в отказ пошёл, а она их мне буквально в руки сунула: возьми да возьми. Шкаф, в котором они лежали, открыла, а там всё такими коробками забито.

– Ваня, ещё раз прошу, возьми. Я уже не знаю, куда их девать. Больные несут, отказаться неудобно, это ведь от чистого сердца. Сама-то я максимум одну конфетку себе в день позволить могу, вот и копится это добро. Я уж как в райком еду, девочкам в орготдел или сектор учёта одну, а то и две коробки обязательно везу, они искренне радуются такой малости, а мне это приятно. Поэтому прошу: и ты возьми.

Под настойчивым напором пришлось взять. Но у меня с собой только дипломат был, заявками почти под завязку забитый, в него коробки уже не влезали, он же не портфель, который раздуться может. С коробками в руках идти или в авоську их положить, не заворачивая, совсем неудобно. Лариса Ивановна выход нашла:

– Давай я тебе «Правду» вчерашнюю дам, в неё и завернёшь.

Сказала так, а потом замолчала да как засмеётся:

– Вань, а ты когда-нибудь вчерашнюю правду видел? Вот я сказанула. На площади Дзержинского кто-нибудь из особо шустрых может на таких вот словах целое дело раскрутить, они там и не на такое способны.

Но газету достала и помогла завернуть, стараясь при этом название её так разместить, чтобы не видно было, что это за газета.

Я ей уже руку пожал да прощаться до декабря стал, как она мне говорит:

– Постой, мы же с тобой ещё завтра увидимся.

– Лариса Ивановна, завтра я уже в поезде ехать буду.

– Куда это ты собрался, интересно мне? Завтра в три часа партбюро. Надо уже подготовку к отчётно-выборному собранию начинать. Оно не за горами, на 20 декабря по графику намечено. Ой, Ваня, как же я устала от этой нагрузки, если бы ты знал! Четыре года как прóклятая эту лямку тяну. В декабре потребую, чтобы меня переизбрали, хватит, накомандовалась я по самое вот это. – И она рукой по шее провела, как будто голову свою отрезала.

А я, пока она говорила, думал: «Это я дурак или действительно завтра последний рабочий день будет, а в поезд мне садиться послезавтра надобно?» Ничего не понял, поэтому, как только Лариса Ивановна душу свою закончила изливать, со своим вклинился:

– Я бы тоже с удовольствием ярмо своё с шеи сбросил да науке больше времени уделил, но вот не знаю, как на это наша руководящая и направляющая в лице секретаря парткома посмотрит.

– А ты язва, оказывается, Ваня, вот не знала. Стоит только человека конфетами от пуза накормить, как он шпильки втыкать в больную область принимается. Тебе, милый мой, легче моего намного. Ты уж из комсомольского возраста вырос чуть-чуть, ну ещё годик, может, удастся райком уговорить тебя на выборной должности подержать, и всё, придётся молодёжи место уступить. Ты вроде Лену Ларцеву подготовил себе на замену? Или пожалеешь её? Дашь вначале защититься, чтоб как с тобой не получилось? Не выйдет. Если её в гущу событий и жизни институтской не запустить, сдуется она. Надо на одном дыхании всем заниматься, и наукой, и жизнью, которая вокруг кипит. Ты думаешь, мы все здесь бездушные, ничего, кроме себя, не видим и не слышим? Ошибаешься, если так считаешь. Мы за вами, молодыми, нам на смену идущими, внимательно следим. Ты сам скоро таким станешь, тоже будешь молодёжь на правильный путь направлять да подталкивать.

– Как всегда, вы правы, Лариса Ивановна. Вот вроде я из пелёнок почти вырос, пора меня действительно на пол спускать, чтобы ползать научился, а там, глядишь, на ноги встану да ходить самостоятельно, без поддержки начну. Я это всё уже давно понял. С тех пор, как меня Антон Котляков на поверхность вытащил да в люди выводить начал. Я часто его вспоминаю и светлой его памяти постоянно кланяюсь. Но мы что-то о другом с вами начали, а вон куда нас кривая увела. Вы мне лучше ответьте: я действительно во времени потерялся и сегодня четверг, а не пятница, как я сам себя уверил?

– Конечно, четверг. Пятница только завтра будет. Я гляжу, ты заработался совсем. Давай-ка дадим тебе день передыха. Посиди дома, сыном позанимайся, жене чуток внимания удели, ты же их на месяц покидаешь. Жена-то у тебя сейчас что, в отпуске?

– Представляете, вышла она на работу, как дитяти полтора года исполнилось, а начальство её в очередной отпуск отправило. Место в садике нам дают только после Нового года. Вот они там, в министерстве, и решили её чуть-чуть дома подержать, пока с садом всё окончательно не решится да не наладится. По-человечески так подошли, спасибо им.

– Значит, так. Езжай сейчас куда там тебе надо, а завтра из дома не высовывайся. Я всем скажу, что тебя срочно в райком вызвали, в орготдел. И твоей Т. В. сама позвоню, не беспокойся. Из круиза вернёшься – на директорском всё в красках расскажешь. Думаешь, действительно других желающих не было? Были, и я в их числе, но видели мы, как ты переживал. Вот ты и поехал, и все согласились, что ты заслужил этот круиз. Тот объем работы, который ты на себя взвалил и уже несколько лет тащишь, много большего стоит. И я надеюсь, что ты если и не адекватную, то уж достойную отдачу в дальнейшем получишь.

– Спасибо, что считаете мою поездку заслуженной. Поверю, что кто-то из посвящённых в эту затею решил бедному Ване дорогу не переходить. Но Людмиле Федоровской в путёвке отказать вполне можно было, и ничего бы не случилось. Поманили сладеньким – да сами его и съели.

– Тут и спорить не хочу, всё, как ты сказал, сделать можно было бы. Но вот эта частичка «бы» все карты сразу же путать начала. Ты, наверное, ещё не всех монстров наших хорошо изучил. Думаешь, профессор Умова недалёкого ума человек, так, старушка божий одуванчик семидесятилетний. Это умница редкая, свою фамилию оправдывает как никто другой. Она способна такие комбинации разыграть, что потом ни за что не поймёшь, откуда ноги выросли. С ней связываться никто не хочет. Она ведь не зря с извинений начала свой подход – мол, простите, не выдержала я, секретную информацию непосвящённому человеку сболтнула. Я на все сто уверена, что она Людмиле ни слова не говорила, на нашу реакцию посмотрела да пошла её уговаривать, преподнося всё как премию за успешную защиту. Людка – человек заводной. Если ей объяснить, что путёвка, которую для неё выбили в качестве поощрения за работу, другому может достаться, в лепёшку разобьётся, а в круиз поедет.

– Ну, хорошо, согласиться с вами можно. Доводы вы действительно убедительные приводите. Но Умовой какой интерес разыгрывать такой спектакль?

– Разговор между нами идёт, без любой случайной или намеренной передачи на сторону, согласен?

– Лариса Ивановна, вы меня за кого держите-то? Конечно, согласен.

– Если бы не была в тебе уверена, не начала бы этот разговор вообще. Но ты же любишь в разговорах русскую народную премудрость вспоминать, словечки разные заковыристые. Вот я и решила у тебя поучиться. Может, это не лучшая пословица, но она чётче других на твой вопрос, за кого тебя я держу, отвечает. Лучше перебдеть, чем… Дальше ты сам знаешь, заканчивать даже не хочу. Так вот, давай к этой паре вернёмся: Умова – Федоровская. Первая – профессор, может, не всемирно известная, но всё же. За неё много доводов: в лаборатории редкий порядок, работа всегда выполняется с опережением любых сроков. Как она это делает, её проблемы, но придраться, если кто захочет, не сможет. Статьи у сотрудников одна за другой в печать летят. Отзывы сторонних специалистов очень хорошие. Но есть одно «но», и очень большое. Возраст. Он не просто критический, сам понимаешь, семьдесят – это не пятьдесят, но тут беда другая, и она её прекрасно осознаёт. Склероз у неё всё чаще и чаще свои коготки показывает. То одно она забывает, то другое. А Людмила – её ученица, уже доктор наук, под её руководством две кандидатские защищены, года не пройдёт, как третья нарисуется и она получит право оформить себе профессорское звание; вот тебе и готовый заведующий лабораторией, успешно продолжающий дело своего руководителя, сиречь бывшего учителя. Никого не подсиживала, никому дорогу не перебегала, естественная смена поколений. Вот Мария Александровна и решила себе ещё одну звёздочку на погоны повесить – благодетельницей заделаться. Глядишь, Людмила сразу в бой не полезет, а даст старушке ещё немного побарахтаться на поверхности. Будет ждать, когда ту старческий маразм настолько достанет, что она сама на свободу, то есть пенсию, запросится.

– Да, Лариса Ивановна, сложно в вашем мире взрослых жить, снимаю вопрос о своём переизбрании, я лучше с детишками пока повожусь ещё немного, – засмеялся я и потянулся к телефону, стоящему на столе.

Яков Иванович, заведующий гаражом, трубку взял быстро:

– Ваня, мы готовы.

– Я выхожу, Яков Иванович, пускай к проходной подъезжает.

– Интересно, чем это ты расплачиваешься за услуги, подобные этой?

– Перед вами, мадам, я ничего скрывать не хочу – «рыжиком», да не простым, а перегнанным.

Поясню для непосвящённых: так называется коричневатого цвета флакон из-под эфира для наркоза, заполненный перегнанным медицинским спиртом, то есть регенерированным продуктом из отработанного материала.

– Это добро у нас, хирургов, не водится, поэтому в ход конфеты приходится пускать. И ты знаешь, не кочевряжатся, как некоторые, а молча берут да спасибо говорят.

Уже стоя в дверях, я попросил, чтобы мой халат до возвращения в парткоме попылился. Улыбнулась Лариса Ивановна да в шкаф его повесила.

Люблю я лицам женского пола ручки целовать, но вот к руке секретаря парткома впервые потянулся, а она и не возражала. Так и расстались мы на целый месяц с улыбками. И, что примечательно, оба улыбались совершенно искренне.

У проходной, куда я бегом нёсся, меня уже «скорая помощь» ожидала. Водитель, Клочков Владимир Павлович, откликавшийся на прозвище «товарищ политрук», без дела не стоял, а протирал и без того чистое и блестящее лобовое стекло.

Поручкались мы с ним. Он спрашивает:

– Ты, Ваня, как, очень спешишь или можно спокойно ехать? А то смотри, под сиреной с мигалкой мигом долетим.

– Владимир Павлович, я обороты сбрасываю, с завтрашнего дня в отпуске, так что желаю начать спокойную жизнь, поэтому давай не будем коней гнать, а как люди поедем. Начну потихоньку с сегодняшнего числа к новому ритму жизни привыкать.

Мы, хоть и не гнали, до патентного института добрались без проблем, ни одного светофора, красным светом дорогу перегораживающего, на всём пути не встретили.

Опять пожали друг другу руки, «рыжик» перекочевал в карман белого халата, который на Клочкове как влитой сидел. Выслушал я кучу пожеланий, сводящихся в основном к тому, чтобы как можно больше прекрасных дам мне во время отпуска по ночам спать не давали, да пошёл сдаваться.