Читать книгу Казак на чужбине - - Страница 11
Часть вторая
Глава 1
ОглавлениеК проливу Босфор «Екатеринодар» подошел утром 8 ноября 1920 года. То, что впереди находился пролив, определили даже далекие от морских дел казаки. Слева и справа по курсу корабля виднелись горы, а между ними – узкий, словно вырубленный проем, хорошо освещенный встающим солнцем.
По кораблю, от самой дымовой трубы, где примостился Дык-Дык со своей компанией и до самого дальнего и нижнего угла вонючего трюма понеслось:
– Земля! Земля! Берег! Берег!
Всем радостно представилось: наконец заканчиваются морские мучения и впереди нужно ждать только хорошее и радостное. Прекрасная, тихая и солнечная погода; спокойные, без волн воды пролива.
Пассажиры, не взирая на чины и ранги выплеснулись на палубы и, протискиваясь поближе к бортам, стали шумно переговариваться, окликая друг друга.
Капитан дал команду вахтенному рулевому максимально прижаться к правому, более освещенному утренним солнцем берегу пролива. Несмотря на ноябрьские дни, эта европейская часть казалась совсем теплой и приветливой и была похожа на расцветку яркого заморского попугайчика.
Красные линии увядающих кленов, оранжевых и желтых ясеней и дубков, вечно зеленых хвойных деревьев, спускались прямо к береговой кромке и отражались в удивительно чистой синеве морской воды. Между деревьями виднелись квадраты и прямоугольники светло-коричневых, почти красных черепичных крыш, добавляя в эту цветовую гамму строгости и порядка. Вздымались остроконечные башенки минаретов.
А вот открылась глазу зубчатая стена старой полуразрушенной турецкой батареи, защищавшей когда-то вход в пролив Босфор.
– Так вот они какие, ворота Царь-града, – удивленно протянул войсковой старшина Исаев.
– Волей судьбы и мы варягами стали, – поддержал его есаул Степан Недиков.
– Не варяги мы, Степан Григорьевич – ответил войсковой старшина, – скорее бродяги, которых сюда домашние беды занесли. И не щит на ворота Царь-града несем мы… Только вот что? – задумался Филипп Семенович.
Пароход приблизился к берегу.
– Здравствуйте, – весело кричали турки, приветствуя входивший в пролив «Екатеринодар».
Приободрившиеся казаки, как будто и не было этой тяжелейшей недели, чувствуя себя словно спасенными из ада и находящимися в преддверии рая, тоже приветственно махали руками, стоявшим на берегу мужчинам и женщинам, также махавшим им платками.
– Кто там? Русские или турчанки? – спрашивали казаки.
– Должно быть, русские беженки или европейки, но только не турчанки, – разглядывая в бинокль встречающих, пояснил офицер.
– Турецкие женщины все в черном… И чтоб снять платок да махать им! Это, господа, просто немыслимо. Вера им не позволяет этого делать, понимаете, вера!
– Да на что она нужна, такая вера, если в таком укутанном виде своих баб заставляют ходить?
– Это что! У них есть и другие правила… Турки за измену своих жен камнями побивают.
– Камнями баб! До смерти? За измену? Ну, и порядки у них! Я так понимаю! Если наша казачка на посиделках не на того казака или не так посмотрит, лапанет там её кто-либо у пристенка… Еще куда ни шло! Такой бойкой тумаков отвесить можно. Пожалуйста, на здоровье! Не жалко! С приступок куреня за волосы, к примеру, спустить можно, чтобы мужа своего не позорила. Да так, чтобы до одной все ступеньки пересчитала! А чтоб убивать? Н-е-е-т, не по-христиански это…
– Здесь много чего не по-христиански… Так что мой вам совет: поменьше об этом говорите и, тем более, возмущайтесь. Не они к нам, а мы к ним приехали, а со своим уставом, как известно, в чужой монастырь не ходят.
Хор трубачей Восемнадцатого казачьего полка сыграл бодрый марш.
В такт маршу казаки замахали кто фуражками, кто папахами. От избытка нахлынувших на него чувств Дык-Дык вместе со всеми замахал белыми козьими носками грубой вязки.
Офицеры, выстроившись на палубе и колесом выпятив грудь, отдавали честь. Чиновники военного времени тоже приободрились и, подражая офицерам, подтянулись как на строевом смотре.
На рейде уже находилось около двух десятков больших и малых судов с русскими беженцами, которые как усталые перелетные птицы перекликались друг с другом, поддерживая связь в стае и пытаясь узнать друг у друга какая их ждет участь.
«Екатеринодар» встал впереди остальных, ближе всех к набережной Серкеджи.
– Нас первыми выгружать будут! – догадливо понеслось по палубам. И началось движение… Каждый высматривал себе путь, чтобы как можно скорее, в числе первых, сойти с корабля на твердую землю. Но неожиданно машину вдруг застопорили.
– Карантин. Французы на берег нас не пустят, пока не пройдем санитарную комиссию, – объяснил генерал Гусельщиков штабным офицерам.
– Доведите до всех находящихся на корабле: придется ещё потерпеть. Думаю, что немного.
Призыв потерпеть ни на кого не действовал. У людей был только один, но казавшийся самым весомым аргумент:
– Нет сил, терпеть! Кончилось терпение в этом проклятом море.
Со стоявших на рейде кораблей стали отчаянно семафорить: «Погибаем от голода! Гибнем от жажды!»
Берег был рядом со столь желанной, необходимой в этот момент едой и водой, но подходить к берегу кораблям было запрещено. Наконец поняв, насколько накалена обстановка, французы стали доставлять на суда, стоявшие на рейде воду и хлеб.
Когда первый паровой катер подошел к «Екатеринодару» и перевесившиеся через леера пассажиры увидели, как плещется в большой бочке вода, люди криками и выразительными жестами стали показывать, как их измучила жажда. Один молодой казачок даже едва не свалился за борт, прямо в эту бочку. Первую бочку с водой, обвязанную для удобства подъема веревками, приняли на борт. Сразу возле нее пришлось выставить полукольцо часовых с обнаженными шашками. Мгновенно образовалась очередь. Один из первых к бочке с водой пробился пожилой, в старинном чекмене казак из станицы Луганской Кузьма Ремчуков. Дорогой, сильно страдая от жажды, кивая своей седой головой, он все приговаривал:
– Вот напиться бы вдосталь, тогда и умирать можно…
На борт подняли еще три больших бочки и очередь к первой сама собой рассыпалась. Дед Ремчуков, не ожидая такой удачи, оказался возле неё один. С необыкновенной ловкостью он черпанул из бочки цибарку воды и боясь, что его остановят или, не дай Бог, отнимут столь желанную жидкость, как можно скорее прошмыгнул к своему закутку под трапом. Но, не добежав до него трех шагов, остановился. Вороватым движением руки быстро поднес цибарку ко рту и стал жадно и торопливо пить, не замечая как холодные водяные струи текли сначала по седой бороде, по груди, по чекменю и так до самых шаровар.
Уже, казалось, цибарка наполовину опустела и легче стало деду её держать и должен наступить предел, но Кузьма, не переставая пил, пил, и пил, издавая хлюпающие звуки, как скотина в жаркий полдень на водопое у степной речки. Вдруг, резко обмякнув всем сухощавым, жилистым телом, Ремчуков навзничь упал на палубу и широко раскинул руки. Гремя самодельной кривой железной дужкой, цибарка откатилась в сторону. Подбежавший военврач полковник Безрукавый пытался привести деда в сознание, но было уже поздно. Кузьма был мертв.
– Кто дал ему воды? У него же мгновенный отек легких, – констатировал врач. – Глоток, два, ну, стакан, но не более, а тут – чуть ли не целое ведро!
– Да он сам эту цибарку схватил. Всю дорогу только и мечтал напиться, только об этом и говорил…
– Ну вот, мечта одного странника уже сбылась… Не приведи, Господи! – и все стали креститься.
* * *
С одного из рядом стоявших рядом с «Екатеринодаром» кораблей была ссажена дюжина кавказцев, пожелавших поступить в армию Мустафы Кемаль-паши, чьи войска стояли на азиатской части пролива.
Турки прислали за каждого кавказца по одному белому хлебу. Роскошный мягкий хлеб, разрезанный на равные куски сразу же исчез, как будто и не лежал на белой холстине.
Казаки смешливо, с иронией переговаривались:
– А еще желающих нету? А то, дюже хороший хлеб дают!
– Так туда ж берут только магометан, а мы христианской веры, мы ж необрезные!
– Обрезная это доска! А они обрезанные, понятно?
Между тем предприимчивые турки как-то сговорились с пулеметчиками и за сто двадцать турецких лир вместе с кавказцами был передан и пулемет.
Но недремлющие французы тут же решительно пресекли начавшуюся было торговлю и все остальные контакты с турками из Кемалисткой армии. Сначала они дали длинную пулеметную очередь над мачтами кораблей, а затем просемафорили, что больше предупреждений не будет. Если с русских пароходов будет сниматься оружие и, особенно, пулеметы, то с союзнических кораблей будет открыт огонь. А для большей убедительности, один из французских военных кораблей обогнул дугу возле казачьего плавучего городка и демонстративно встал с азиатской части пролива.
Наступил первый вечер пребывания казаков на рейде Константинополя.
Непривычно ранняя, с оттенками багрянца темнота, опустилась в бухту Золотой Рог. На минаретах мечетей, возвышающихся над заливом, разом, перекликаясь друг с другом взвыли муэдзины:
– Иль-Аль-Аллах!!!
Приснувший было Дык-Дык живо встрепенулся:
– Ну, завели свою бодренькую песню. У нас в станице как хоронят, так бабы над могилой вот так же воют. Ну-у-у-! Тоска! И так по сердцу скребёт, а он еще со своим пилячим воем.
Гаврила Бахчевников, в потемках рассматривая опустевший берег, ткнул пальцем:
– Вон… Видишь, серпы над этими мечетями? Вот этими серпами нам по одному месту и резанули. Я в бинокль видел… У них в орнаментах на мечети даже звезды нарисованы.
– Так то ж другие звезды! И красный флаг у Кемалисткой армии тоже другой, не такой как у наших красных.
– Достали вы своими разговорами, – ворочаясь с боку на бок во сне недовольно проворчал Федор Уляшкин. – В пути, что ли, не наговорились?
Утро началось с того, что в стальные бока корабля мягкими деревянными носами стали ударять небольшие рыбацкие лодчонки фелюги и послышались многоголосые гортанные крики. Это турки без разбору называли всех прибывших своими друзьями:
– Аркадаш! Аркадаш!
Так первые торговцы стали зазывать обитателей парохода к своей соблазнительно разложенной на носу фелюг турецкой еде. Специально разрезанный на половинки белый хлеб, аккуратно выложенные стопки лепешек, пластованная вяленая рыба с потеками жира, связки коричневатого инжира и даже мед в плоских баночках…
Полковник Гундарев Петр Никитич, переходя от группы к группе наблюдающих за этим великолепием казаков, принюхиваясь к доносящимся по ветру запахам, тихо ругался:
– Уж лучше в трюм… Там ничего этого не видно.
Затем, вроде бы заинтересовался…
– А что турки берут? Какие деньги? – и он стал шарить по карманам.
– Эти? – и он вынул еще царские, светло-серого цвета сторублевки с изображением грудастой, надменно смотрящей на все происходящее вокруг Екатерины Второй, и пятисотрублевки с изображением Петра Первого со строгим пристальным взглядом. Но денежные лики российских императоров энергичных турок никак не трогали и они продолжали твердить:
– Алтын бар?
Тогда, пошарив в карманах френча, Гундарев достал перевязанную замызганной веревочкой пачку серовато-желтых денежных знаков Главного командования Вооруженными силами на Юге России, которые в народе прозвали «колокольчиками». На них красовались массивные колокола, опоясанные Георгиевскими лентами.
– Эти вроде бы по-новее… Может, подойдут? Деньги всё же…
Но турки и на них не обращали внимание.
Ни какие бумажные кредитные обязательства никаких российских правителей и правительств их абсолютно не интересовали.
– Алтын бар?! – настойчиво твердили турки.
Скоро всем стало понятно: их интересуют только настоящие деньги. А это означало лишь одно: золотые или серебряные монеты, но никак не бумажные ассигнации.
Но вскоре оказалось, что некоторые торговцы – греки и турки согласны брать в оплату за еду и вещи, даже из форменного обмундирования. Торг сразу оживился, и вдоль бортов понеслось:
– Вещи есть?
– Да! Но что они берут?
– Новые шинели, новое белье, мундиры, ботинки.
– И как меняют?
– Это у кого какая степень жадности! Один за ботинки английские два хлеба может дать, а другой – только половину того же хлеба. А наши, русские, отдают вещи в зависимости от степени оголодалости…
Торговцы – и греки, и турки, словно забыв свою недавнюю враждебность друг к другу, даже помогали торговаться с русскими и всячески расхваливали свой товар, при этом сбивая меновую стоимость вещей у русских.
– Вот сволочи! С пулемета бы косануть, – наблюдая за явно неравноценным обменом, сквозь зубы процедил Антон Швечиков.
– Нет пулемета! Забрали французы, и торговцы об этом знают. Да и пулеметом делу не поможешь. Людей кормить надо.
Урядник Игнат Плешаков спустился по полуопущенному трапу почти к поверхности воды, кивком головы подозвал торговавшего с лодки грека:
– А это возьмешь? – и он разжал ладонь, на которой лежал массивный нательный крест. – Ты ж христианин… Возьми по-христиански, одари, не жлобствуй. А то Бог у нас с тобой один, и он накажет тебя за жадность, а меня за продажу.
Грек что-то долго лопотал на своем языке, потом показал на крестик, и словно сгребая с носа фелюги, жестом стал показывать, какие продукты он отдает за крест:
– И денег, денег еще дай, чтоб и завтра пожрать можно было, – униженно улыбаясь, добавил урядник.
Грек, размахивая рукой показал, что они не договорились и, сделав вид, что отгребает от трапа, взялся за весла…
– Ну, куда же ты? – с отчаянием закричал Плешаков. – Вот смотри: крест один – пять лир, – он растопырил пятерню. И вот это, – казак показал на два хлеба, кулек лепешек, связку рыбы и связку инжира.
Грек сразу стал загибать два пальца на протянутой грязной пятерне казака. Игнат – с силой их разгибать. Но все равно сторговались на четырех лирах.
Когда не совсем довольный такой торговлей Плешаков наконец, поднялся от воды, окружившие его корабельные страдальцы стали спрашивать:
– Что ты у этого носатого коршуна сторговал?
Тому было стыдно признаться что он отдал нательный крестик, освященный в своем Успенском храме, и он неохотно ответил:
– Да часики дамские, за ненадобностью, небольшие такие, – сказал он, чтобы не подумали, что он продешевил.
Понемногу казачий плавучий городок начал распадаться. Одни корабли ушли на выгрузку в Галлиполи и дальше, на остров Лемнос. Другие – стали выгружаться на набережных. На пароходе «Россия» по-прежнему находился Донской атаман Богаевский Африкан Петрович.
Казачьи генералы мрачно шутили:
– Наш атаман не в России, а на пароходе «Россия». Это не одно и то же. Вот отберут французы пароход в счет нашей кормежки и глазом не моргнут. Им что Россия – страна, что «Россия» – пароход, всё едино! Они – победители в Европе и благодетели для нас.
Полковник Тимофей Петрович Городин, как член Донского войскового Круга стал проявлять беспокойство. Не зная деталей соглашения с французами, он попытался съездить на пароход «Россия» к Донскому атаману. Но казённой лодки ему не дали, а частная турецкая лодка стоила десять лир в один конец.
Расстроенный вконец Городин походил-походил вдоль борта, предлагая турку перевезти его за рубли, но тот заладил как заведенный:
– Нэт, дэнга давай!
Такая же проблема с лодкой возникла и у одного поручика, у которого жена, как выяснилось, тоже находилась на пароходе «Россия» и ему нужно было забрать ее на «Моряк».
– Аркадаш! Аркадаш! Сколько стоит отвезти меня вон на тот пароход и забрать оттуда жену с сыном?
– Двадцать лир будет.
– А русские деньги берешь?
– Нэт!
Расстроенный офицер толчется у борта и отчаянно машет своей семье. По пароходному семафору передали, что может быть и перевезут, но только завтра. Поручику сделалось совсем невмоготу и он обратился к корабельному матросу за помощью. Тот сразу отказался:
– Нет, я после вахты, господин поручик! На шлюпке плечи ломать неохота… Вы бы хоть что-то предложили, господин поручик!
– У меня сейчас ничего нет.
– А у жены?
– И у нее тоже нет. Беженцы они.
– Ну, вот и думайте, – сказал моряк уже без всякого сочувствия и отошел на корму.
– Русский, а хуже турка, – выругался поручик, и в отчаянии пнул носком сапога лежавшую рядом бухту каната.
На каждом корабле стихийно установилась своя меновая стоимость вещей при торговле с турками и греками. На стоявшем рядом с «Екатеринодаром» пароходе «Моряк» солдаты и офицеры Марковского полка, разобрав цейхгауз Алексеевского военного училища по-дешевке загоняли белье почуявшим добычу туркам, хищно окружившим корабль на своих лодках. За один хлеб весом в два с половиной фунта – пара белья, за сапоги русского образца – два хлеба. Французы, как могли, отгоняли фелюги торговцев. Но стоило отойти портовому катеру от парохода, как на него тут же со всех сторон снова налетали фелюги и лодчонки разных размеров. И снова отовсюду слышалось вездесущее:
– Аркадаш! Аркадаш!
9 ноября 1920 года французы стали разоружать находившихся на кораблях солдат и казаков. Офицерам оставили револьверы и шашки, казакам оставили только шашки. Кое-кто из казаков и солдат, припрятав заранее, умудрился оставить при себе на всякий случай штыки.
Пулеметы и винтовки укладывали на большой брезентовый полог, подводили под низ канаты и судовым краном перегружали на французские суда. Издалека, с других кораблей, это напоминало выгрузку дров.
– Где Россия? – горестно покачав головой, сказал офицер Марковского полка. Он с трудом сорвал со своих плеч погоны и со злостью зашвырнул их в море, приговаривая:
– Нет оружия, значит, нет солдата и офицера, а погоны без оружия нам не нужны. Остается одно: пулю в лоб, пока не всё ещё отобрали, – и он достал из кармана шинели револьвер. Повертел, повертел его в руках…
– Ладно, не буду ни вам, ни команде, беспокойства доставлять – сказал он оторопевшим товарищам и быстрыми шагами ушёл, почти убежал на нос корабля.
Все, кто были свидетелями этой сцены, насторожившись, стали прислушиваться, не раздастся ли выстрел. Нет, обошлось. Марковец забился за носовую лебедку и не выходил оттуда до следующего дня.